[1486]. Бенсалемский король выступает главным образом в роли символического гаранта патриархальной власти, не более.
Как видим, в «New Atlantis» Бэкон далек от прославления сильной монархии[1487], его симпатии явно на стороне правящей иерархизированной и бюрократизированной меритократии далекого острова. Возможно, позиция сэра Фрэнсиса была в известной степени обусловлена и некоторыми личными мотивами, а именно: печальными для него событиями 1621 года – обвинениями в коррупции, судебным разбирательством в палате лордов, отставкой с поста лорда-канцлера и последующим исключением из всякой политической жизни[1488].
«Средство легкое и верное»
Ф. Бэкон разработал свой план Instauratio Magna scientiarum в эпоху, когда назрела (правда, еще широко не осознанная) необходимость не только в «восстановлении наук» (прежде всего, наук о природе), но и в глубоком изменении методологии научного поиска и организации научных исследований. Однако в силу того, что структурно сходные ситуации в истории периодически повторяются (как правило, сначала в виде трагедии (или драмы), а затем в виде фарса[1489]), соображения умнейшего, трезвомыслящего и циничного Бэкона не теряют своей актуальности и сегодня.
Как следует из сказанного выше, английский мыслитель предложил для повышения эффективности научных изысканий следующие меры:
– разработку представителями интеллектуально маргинализованной, но политически лояльной элиты «нового органона наук» с последующим переходом в практике научных изысканий к новой, эксперименталистской методологии познания, понимаемой как «правильный и удобный путь к намеченной цели»; методологии, которая (в отличие от картезианской с ее акцентом на индивидуальных усилиях исследователя) предполагала, кроме всего прочего, длительную фазу экстенсивного накопления знаний, что, в свою очередь, требовало кооперированных усилий всего, как бы мы сегодня сказали, мирового научного сообщества[1490], а следовательно, и перехода на новую схему организации научной деятельности (наука как коллективное предприятие, функционирующее по определенным правилам и нормам); только тогда хромой, идущий по дороге, сможет обогнать бегуна, бегущего по бездорожью;
– организацию широкой кампании по дискредитации традиционных взглядов на природу и методологию научного познания (т. е. «расчистку умов»), а также настойчивую пропаганду «новой науки»;
– разработку сложной логической процедуры обобщения и систематизации полученного эмпирического материала с целью установления причин явлений, т. е. построения теории[1491];
– установление королевского патроната по отношению к научным и образовательным учреждениям[1492].
Поскольку организация научных исследований должна быть, по мысли Бэкона, одной из главнейших забот верховной власти, то эффективность научной деятельности в значительной мере будет определяться эффективностью диалога людей науки с властной бюрократией, ибо идея становится материальной силой, как только она овладевает мозгами высших чиновников и самого монарха. Этот диалог, в свою очередь, может быть успешным, если первые делают акцент на практической пользе научных изысканий, т. е. подают свои проекты упакованными в красивую обертку обещаний всяческих благ и заманчивых последствий, причем в ближайшем будущем. Но это общая и вполне тривиальная стратегическая идея. Вопрос в том, как ее реализовать?
В распоряжении Бэкона и его современников-единомышленников был только один образец, которому они могли следовать: риторические стратегии искателей королевского патроната. Ничего иного в тезаурусной характеристике эпохи они найти не могли. Именно поэтому «аргументы пропагандистов науки как две капли воды похожи на аргументы авантюристов, землепроходцев, миссионеров, пиратов „на королевской службе“ и вообще любителей „езды в незнаемое“ – привилегии „лишних людей“ Европы. Иными словами, обещания пользы и великих благ от признания и поддержки науки строились на том же песке вероятности, на котором строились заманчивые перспективы пробраться морским путем к сказочным богатствам Индии, или отыскать страну Эльдорадо, или вволю пограбить испанские корабли, набитые богатствами Америки, с отчислениями в королевскую казну и т. д. и т. п.»[1493]
И нельзя сказать, что эта «первичная пропагандистская аргументация в пользу утилитарной науки, которая достигла философских вершин у Бэкона», была сплошным блефом, ведь в итоге наука действительно стала «наиболее эффективным из известных истории человечества каналов трансмутации-накопления знания как в „светоносной“ форме фундаментального знания, так и в „плодоносной“ форме технологических приложений фундаментального знания»[1494].
Сэр Фрэнсис разработал весьма продуманную стратегию убеждения власти в необходимости предлагаемых им реформ. Эта стратегия включала в себя:
– акцент на уникальных персональных качествах Якова I, который будущий лорд-канцлер делал без каких-либо стеснений и ограничений, ибо, как он откровенно признавался, «я не придаю никакого значения тем избитым требованиям приличия, которые не позволяют хвалить кого-нибудь в лицо»[1495]. «Я прихожу в величайшее изумление, – с нарочито простодушной интонацией продолжал сэр Фрэнсис, – видя, сколь совершенны в вас (не говоря о других атрибутах вашей добродетели и счастливой судьбы) те достоинства и способности, которые философы называют интеллектуальными: ваш ум, способный охватить множество великих вопросов, твердость памяти, живость восприятия, глубина суждения, стройность и в то же время легкость речи… Ум ваш настолько быстр, что самый незначительный повод, малейшая искра чужой мысли могут зажечь его пламя… Вашему Величеству Бог дал поистине удивительный ум, способный и охватить все величайшие предметы, и не упустить в то же время мельчайшие детали, а между тем представляется чрезвычайно трудным, если не вообще невозможным, найти в природе такое средство, с помощью которого одинаково доступно было бы и великое, и малое»[1496]. Бэкон вполне расчетливо сравнивает Якова не с кем-нибудь, но именно с царем Соломоном, прославившимся своей мудростью;
– акцент на славе в веках, которая ждет Якова, если он начнет реализовывать проект Бэкона («может быть, тот ущерб, который понесло время, принадлежащее вашим делам, будет возмещен памятью вашего имени и славой вашего века, если только приносимое (им, Бэконом. – И. Д.) имеет какую-нибудь цену»[1497]);
– акцент на великие материальные блага для государства, более того, для всего человечества, которые сулит проект Бэкона, ибо «речь идет не только о созерцательном благе, но поистине о деянии и счастье человеческом и о всяком могуществе в практике»[1498];
– упование на прекращение с расцветом наук (ежели такое случится) религиозных споров и распрей[1499], упование, предусмотрительно дополненное заверением, что развитие наук никак не нанесет ущерба военной мощи королевства, ибо, как свидетельствует история, «те самые эпохи, которые прославились военными деяниями, не в меньшей степени были знамениты и благодаря наукам»[1500].
Небесполезно также пообещать правителям и обществу такую методологию, которая позволяла бы поставить производство знаний на поток, т. е. механизировать и рутинизировать научные исследования, в результате чего творец и носитель нового знания перестает быть уникальной фигурой и ученые становятся легко заменяемыми исполнителями. Как заметил А. И. Герцен, «достоинство хорошей методы состоит в том, что она уравнивает способности; она вручает всем средство легкое и верное. Делать круг от руки трудно, надобно навык и проч.; циркуль стирает различие способностей и дает каждому возможность делать круг самый правильный»[1501].
Если учесть, что любая власть понимает только три типа аргументации, а именно: доводы, основанные на соображениях престижа, выгоды (денежной, ресурсной и прочей) и безопасности (военной, финансовой, продовольственной и т. д.), то надо признать, что манера, в которой Бэкон вел диалог с правительством, была выбрана им совершенно правильно.
Знакомство с карьерой и сочинениями Ф. Бэкона дает нам еще один урок, преподанный им (может быть, помимо его воли) потомкам: предпринимать активные усилия по пропаганде научных (и вообще – интеллектуальных) реформ имеет смысл, только когда у власти находится персона, в силу тех или иных причин (от избытка интеллекта или от тоски по нему) способная воспринять соответствующие идеи и ценности (или, по крайней мере, поставленная в условия, когда с ними приходится считаться). В иной ситуации лучше потратить силы и время на накопление идейного ресурса в надежде задействовать его в более благоприятный момент[1502]. Для Бэкона такой момент настал, как он полагал, с восшествием на английский престол Якова I. Однако, как показали последующие события, его надежды не оправдались (что, разумеется, никак не обесценивает сам подход Бэкона). Бэкону (и это отнюдь не уникальный случай) было тесно в той эпохе, в которую ему довелось жить, о чем он в 1622 году откровенно написал в трактате «