л силен, сплошные мышцы. Но я был потяжелее его фунтов на тридцать-сорок, пожалуй, — и когда мы перестали катиться, то оказался сверху, прижав Нитро всем своим весом. Только тогда я задумался: что делать дальше? Противник меня здорово выбесил, но я не собирался увечить ему лицо. Вот тогда я и услыхал голоса Питы и Елизаветы. Обе громко причитали, перебивая друг дружку. Что-то случилось.
Я поднялся с Нитро, ожидая, что он вот-вот на меня набросится. Но делать этого он не стал.
Хватаясь за длинные пучки трав и папоротника, я вскарабкался по склону обратно. Наверху я увидел сидящего на земле Хесуса; Елизавета, Пита и Пеппер сгрудились вокруг него.
— Что произошло? — спросил я, подходя ближе.
— Он подвернул ногу, — объяснила мне Елизавета.
Они закатали Хесусу левую брючину. Елизавета осторожно стянула с его ноги туфлю, оголив босую ступню. На лодыжке краснела большая шишка — там, где ее не должно было быть.
Елизавета потыкала в нее кончиком пальца, и Хесус зашипел от боли.
— Извини, — сказал я. — Правда, я не хотел.
Пита обратила ко мне свирепый взгляд.
— Ты толкнул его, и он упал!
— Он стоял у меня на пути.
— На; пути куда?
Я развел руками:
— К Нитро.
— К Нитро?.. Ну да, конечно. Отчего ты постоянно кидаешься на него? Что с тобою не так, Зед?
— Со мною? — изумился я. — Ты это серьезно? Нитро сам…
— Послушай женщину, чаво, — посоветовал Нитро. Он забрался по склону вслед за мной.
— А не пошел бы ты на хер, крепыш?
Пита сказала:
— Ты окончательно свихнулся, Зед.
Я растерянно моргал, не веря своим ушам.
— Свихнулся? Я?..
— Ты понял, что я имела в виду.
— Свихнулся?
Ее лицо вспыхнуло.
— Зед!
— Отчего бы тебе не сходить проветриться, Зед Ротт? — предложил Нитро.
Я повернулся к нахалу Улыбочка от уха до уха, грудь колесом — прямо как у индюка. Насмешливые черные глаза сверлят мои. Он мечтал о новом поединке, не сомневаясь, что остальные примут его сторону.
Но я ушел.
Мы познакомились с Питой лет пять назад, когда мне было двадцать три. Ее отец, Марко Кунья, собирал команду гонщиков, которую сам же и финансировал; те должны были участвовать в заездах серии «Буш Гранд Нэшнл», низшей лиги Национальной ассоциации гонок серийных автомобилей. Марко предложил мне место в команде. Надо заметить, что к тому моменту я прошел долгий путь от пацана, только начавшего гонять по местным трекам на своем «Монте-Карло» и приходившего к финишу далеко не в первых рядах. Всего годом ранее я завоевал свой первый профессиональный титул — лучшего дебютанта Американской ассоциации гоночного спорта — и последний сезон завершил четвертым в своей квалификации, дважды победив в заездах. Однако серьезные корпоративные спонсоры мною не интересовались. По их мнению, я еще не мог соревноваться на уровне спортивной элиты. Слишком часто допускал столкновения на треке и слишком много пил за его пределами. Другими словами, я не был тем лакированным, не знающим поражений гонщиком, чье фото можно поместить на пачку овсяных хлопьев «Уитис». И все же это ничуть не беспокоило Марио Кунью.
Сборище недоумков, — заявил он мне по ходу первой же встречи. — Им нужен кто-то с идеальной прической, ровными зубами и безупречной репутацией. На кой? Ведь кто вообще смотрит заезды Национальной ассоциации? Я скажу тебе это, Зед. Молодые рабочие с производства, хлещущие пиво. А им нужен кто-то, кого бы они не считали зазорным поддержать. Темная лошадка, горячий и заводной парень, готовый бросить вызов всем и каждому…
Тут Марко заулыбался.
— Твоя очередь говорить, Зед. Кто, по-твоему, подходит под это описание?
Сидя, за рулем «шевроле» под номером «11» и с логотипом пивоварни «Конкистадор» на борту, я завершил сезон 97-го года на шестнадцатом месте в рейтинге, не выиграв ни единого заезда. Прямо скажем, не та статистика, чтобы обливаться шампанским, но Марко продолжал в меня верить, и в итоге я влился в его семью, тем более что мы с Питой уже начали ходить на свидания.
Она завершала обучение в Калифорнийском универе и как-то в воскресенье пришла на автодром Ирвиндейла — специально, чтобы увидеть мой заезд. После Марко пригласил нас обоих поужинать, а когда он направился в свой отель, мы с Питой продолжали развлекаться до самого утра и разошлись с «поцелуем на сон грядущий». Потом мы то и дело созванивались, пока в июне Пита не получила свой диплом — и к тому времени она сопровождала отца на всех гонках без исключения.
Признаться, мне ни к чему была постоянная подружка: я считал себя слишком занятым человеком, чтобы размениваться на такие отношения. В обычный день я проводил на треке часов по пятнадцать. Пита, однако, проявляла упорство и постоянно крутилась поблизости, да и с ней мне было весело.
Поначалу мы проводили вместе один-два вечера в неделю. Потом три-четыре. А потом уже и каждый вечер: начали спать и просыпаться в объятиях друг у друга. Она не особо разбиралась в гонках серийных автомобилей, но схватывала все на лету. Более того, Пита была крайне общительна и быстро прониклась блеском автоиндустрии. Гул голосов на пресс-конференциях, установление контактов на фуршетах, проезды по городу в день соревнований, всякие мероприятия после финиша.
Недолюбливала она только «ящерок пит-стопа» — девушек-фанаток, вроде «группи» рок-тусовки, которые, кажется, всякий раз знали наперед, где я окажусь после заездов. Пита была уверена в себе и своей привлекательности, но при виде того, как эти девчонки гроздьями виснут на шеях у гонщиков, могла и вспылить; подобные сцены послужили причиной самых первых наших ссор. И вот, чтобы доказать ей, что все они мне совершенно до лампочки, я и сделал Пите предложение — в городке Шарлотт, штат Южная Каролина, ясной ночью в самом центре асфальтового овала.
В следующий сезон я добился своей первой победы на гоночной трассе «Чикаголенд» и закончил его на седьмой строке рейтинга. К несчастью, именно в тот год Марко скончался от аневризмы сосудов мозга, а Хесус унаследовал кресло председателя совета директоров пивоварни «Конкистадор» и отныне мог вертеть ею по собственному усмотрению.
Первым же его указом стал роспуск гоночной команды и продажа всех активов этого подразделения. Он объявил, что затраты на финансирование одного гоночного автомобиля перевешивают весь объем генерируемой рекламы, поскольку продажи всех трех сортов пива, выпускаемого компанией, что-то пока не испытали заметного прироста.
Я знать не знал, о каком «заметном приросте» идет речь, да и плевать на него хотел. Мало того что мне не улыбалось оказаться под каблуком у Хесуса (а мы испытывали здоровую неприязнь по отношению друг к другу едва ли не с первого взгляда), меня к тому времени уже завалили предложениями от других команд.
В итоге я подписал договор на сезон-99 со «Смит Мотоспортс» и с головою ушел в гонки серии Кубка Уинстона, высшей лиги кольцевых заездов Национальной ассоциации. Я завоевал первую за всю карьеру поул-позицию, выступив в гонках «Дейтона-500», но затем все испортил, впилившись в ограждение гоночного трека в Лас-Вегасе и придя к финишу только сорок первым. Впрочем, вскоре реабилитировался, победив дважды подряд в заездах «Кока-Кола-600» и «Поконо-500». Короче говоря, это был мой прорывной сезон. Я выиграл четыре гонки, два поула, двенадцать раз оказывался в первой пятерке и пятнадцать — в первой десятке. Мне также присудили звание «Дебют года» по версии Национальной ассоциации гонок серийных автомобилей — мало-помалу я набрал довольно широкую известность. У меня брали интервью корреспонденты «Мотор Уик Иллюстрэйтед», «Спорте Иллюстрэйтед», журнала «СПИН». Ребята из «Спортс-Центр»[9] постоянно судачили обо мне (и отпускали шуточки, на все лады склоняя мое имя). Я заключил две сулящие неплохой доход рекламные сделки, прикупил себе трейлер для путешествий, особняк с огороженным участком в Вегасе и навороченный «порш». Все это далеко выходило за пределы самых смелых фантазий моей юности.
А потом случилась авария, которая положила всему этому конец.
Почти двадцать минут у меня заняло путешествие к дальнему краю острова; тот оказался больше, чем я предполагал. Мой заполненный пивом мочевой пузырь готов был разорваться, и я, расстегнув ширинку, справил нужду в зарослях похожих на лопухи растений, стараясь поменьше брызгать. Моча была ярко-желтая — из-за обезвоживания. Я не захватил с собою запаса воды и сомневался, что это сделал хоть кто-то из остальных. Хотя с Хесуса станется. С его навязчивыми неврозами я даже не удивился бы, если он заранее определяет, какие галстуки-запонки наденет в каждый день следующей недели.
Я подтянул молнию ширинки и скинул с плеч рюкзачные лямки. К облачку мошкары, висящему над головой, присоединились москиты и прочие мелкие кровопийцы; все они отчаянно жужжали и кусались, отчего мне постоянно приходилось хлопать себя по незащищенным частям тела. Одна муха-камикадзе влетела мне в ноздрю. Отфыркиваясь, я сердито замахал руками и сумел-таки сбить на бреющем полете парочку надоедливых мерзавцев.
Довольный этим достижением, я сунул руку в разверстый зев рюкзака и потянул оттуда литровую бутыль водки. Мне все-таки удается верно расставить приоритеты: напрочь забыл про воду, а вот бухло все же прихватил. Скрутил колпачок и сделал маленький, манерный глоточек, чтобы дать нёбу акклиматизироваться. Потом глотнул всерьез. Водка прожгла тропинку в горле и плеснула в желудок, согревая нутро. Запоздалая опаска заставила меня оглянуться назад — в ту сторону, откуда я пришел, — и убедиться, что никто не решил поискать меня.
Никого.
С бутылью в руке я перекочевал из густой тени незнакомых мне лиственных и хвойных деревьев к подтопленному берегу. В небе не осталось и лоскутка голубизны; вопрос был уже не в том, налетит ли шторм вообще, а в том, насколько скоро. Я задумался, чем это могло нам грозить. Вернется ли лодочник пораньше, чтобы забрать нас с острова? Или решит переждать непогоду? Которая может бушевать… ну, сколько? Сутки? Двое?.. Он точно не оставит нас застрявшими тут на двое суток, правда? С другой стороны, если дождь, ветер и прочие стихии разгуляются вволю, у лодочника может и не остаться иного выбора.