Этого нельзя было сказать об уроках, время которых наступало сразу после полдника. Каждый предмет преподавали разные монахини. Больше всех прочих Марии нравилась арифметика — не потому, что она легко ей давалась, а потому, что учительница, сестра Франческа, никогда не наказывала ее за неверные ответы. Другие монахини не были столь же благосклонны, — особенно сестра Валлен, обучавшая детей Закону Божьему. На протяжении одного урока Марии перепадало, как правило, три или четыре удара тростниковой палкой по голове, а в тех редких случаях, когда учительница была не в настроении бить, девочку заставляли переписывать целые страницы из Библии, — пока пальцы совсем не переставали слушаться.
Обедали ровно в шесть, и потом в семь часов все отправлялись в церковь, где единственный школьный священник, отец Пардаве, напоминал девочкам в своих проповедях, что те нежеланны и нелюбимы, что они — всеми забытые изгои, чье место ниже змеиного брюха, и им не суждено добиться в жизни ничего путного. Кое-кто из старших девочек за глаза звал его «отец Палец», — из-за особых медосмотров, которым он подвергал их по достижении зрелости. А порой перед сном он выбирал кого-то из них, чтобы увести в свой домик для «специальных занятий», хотя никто так и не объяснил Марии, в чем именно те заключались.
И наконец, в восемь часов кто-то из монахинь надзирал за тем, как девочки переодеваются в ночные рубашки и встают на колени рядом со своими кроватями, чтобы еще полчаса посвятить молитвам. Мария всякий раз молилась о том, чтобы родители пришли и забрали ее из этой ужасной школы, и? когда поутру не находила их, ждущих внизу свою доченьку, следующим вечером молилась чуточку старательнее и громче — чтобы Господь мог расслышать ее мольбу среди хора других девочек, молившихся, скорее всего, о том же самом.
Потом свет выключался и — неважно, устала ты или не очень, — наступало время для сна. Если кому-то не спалось, монахини начинали пугать Песочным человеком. Он явится среди ночи, вырвет глаза непослушным, набьет ими мешок и отнесет в гнездо на Луне, где накормит ими своих деток, у которых длинные клювы вместо носов, а самое любимое кушанье — глазные яблоки непослушных земных девочек.
Как-то субботним утром Мария проснулась еще до рассвета и нашла Лауру спящей рядышком, с пальцем во рту. Должно быть, ночью она забралась в постель к Марии, перепутав кровати.
Шести лет от роду, Лаура была одной из самых младших учениц школы. Девочек в спальне всегда было больше, чем кроватей, и потому самые младшие нередко делили постель со старшими. Впрочем, Лаура нередко проводила ночь в одиночестве, на тюфяке в углу, — это из-за того, что она часто писалась в кровать и никто не хотел пускать ее к себе. То есть никто, кроме Марии.
Мария уже собиралась вернуться в мир снов, когда поняла вдруг, что ее ночная рубашка подмочена. Она откинула покрывало, уселась, свесила вниз ноги и соскользнула на пол. Посредине матраса виднелось большое мокрое пятно.
Она растолкала Лауру, и малышка устало воззрилась на нее.
— Ты обмочилась, Ms прошептала Мария.
Лаура неторопливо уселась, протирая глаза.
Мария ткнула пальцем в мокрое пятно.
— Я не нарочно! — Губы Лауры уже начинали дрожать.
В этот миг дверь распахнулась, и, громко стуча своей тростью об стену, в общую спальню вошла сестра Валлен, крепкая женщина с презрительным взглядом и навек застывшей на лице недоброй усмешкой.
Почти сразу девочки зашевелились и начали подниматься; они зевали, потягивались и застывали рядом с кроватями. Мария с Лаурой сделали то же.
Сестра Валлен прошлась вдоль ряда кроватей, изучая каждый матрас. У изножья кровати Марии она остановилась. Ее маленькие глазки уже горели злобой.
— Она описалась! — злорадно каркнула монахиня.
По просторной спальне пробежал взбудораженный шелест: ученицы уже предвкушали ждущее их представление.
Сестра Валлен, осклабившись, склонилась над Лаурой:
— Просто не смогла утерпеть, номер пятьдесят три? Так было дело? Значит, это уже в третий раз за этот месяц, так? Ах ты, грязная девчонка, поганая, отвратительная девчонка…
— Это я, — сказала вдруг Мария, сама толком не зная почему. — У меня не получилось сдержаться.
— Ты? — с удивлением переспросила сестра Валлен.
— Простите, пожалуйста.
Сестра Валлен так долго и так пристально вглядывалась ей в лицо, что Мария поняла: монахиня догадалась, что она солгала, с легкостью сумев прочесть ее мысли. Впрочем, та лишь сказала:
— Неси сюда простыню.
Мария содрала простыню с матраса и протянула монахине.
— Займите свои места, дети, — распорядилась сестра Валлен. — Вам всем известно, какое наказание грозит здесь всякой, кто испортит матрац.
Девочки встали широким кругом, и каждая прятала улыбку рвущуюся наружу. Сестра Вал-леи обмотала голову Марии мокрой простыней, и все вокруг стало белое. Запах мочи был почти нестерпим.
И тогда ее спину пронзила резкая боль — сестра Валлен ударила ее своей тростью. Мария взвыла, со всех сторон послышались сдавленные смешки. Монахиня ударяла ее снова и снова, толкая свою жертву вдоль сомкнутого круга зрителей и обзывала самыми разными словами — от «порождения дьявола» и «врага Божьего» до «твари нечистой». Так продолжалось, пока Марии не стало так больно, что у нее подломились колени. Она свернулась калачиком на полу, всхлипывая от унижения и боли.
Откуда-то издали доносились голоса: сестра Валлен обратилась к воспитанницам, те выстроились в очередь у гардероба, облачаясь в дневную одежду. Потом они просочились в дверь и направились к лестнице, ведущей вниз в столовую.
Прошло еще немало времени, и, как раз когда Мария начала забывать о том, что она делает на полу, дверь в спальню распахнулась снова. Приблизились чьи-то шаги. С ее головы сдернули простыню.
— Только одна вещь на свете противнее в глазах Господа, чем маленькая грязнуля. Это маленькая врунья! — с усмешкой объявила сестра Валлен. И высоко занесла свою трость.
— Не надо…
Трость обрушилась Марии на висок. В глазах у девочки вспыхнули звезды; она уже теряла сознание, когда монахиня вновь занесла над нею свое орудие. И вновь, и вновь.
Мария пришла в себя, лежа в кровати. Комнату она не узнала: яркий свет, лившийся в высокие арочные окна, заставил девочку зажмуриться. Смутно до нее доносились голоса сестры Валлен и отца Пардаве. Эти двое стояли у стены, составленной из каких-то железных ящичков вроде большой картотеки, и разговаривали. Почему-то Марии казалось, что они очень далеко, и до нее доносились лишь короткие обрывки беседы:
—… становится все сложнее… лицемерие…
—… умственная отсталость…
— …припадки… заторможена… никакой реакции…
— …с попущения Божьего…
—… никаких подруг… Лаура…
—… также весьма прискорбно…
— …ее непослушание… принимает в штыки…
—… американский врач… операции… крайне успешно…
Мария больше не могла удерживать веки поднятыми; они затрепетали и сомкнулись, а затем ее вновь объяла чернота — и ничего.
Елизавета
Всю меблировку в спальне, куда Нитро положил Люсинду, составляли небольшой простенький комод и узкая кровать на железной раме. На крышке комода горела свечка, чье желтое пламя сдерживало надвигающуюся темноту. Лиловый пиджак Пеппера Нитро повесил на вбитый в стену крючок — сушиться. Люсинда лежала на кровати, на боку; потрепанное красное покрывало натянуто до подбородка.
— Как она? — спросила Елизавета, придвигаясь ближе к Нитро, который так и остался с голым торсом, ни капли жира в теле. Она вгляделась в лицо Люсинды. Глаза девушки были плотно закрыты, лицо изнуренное и бледное. В ее дыхании слышались легкие хрипы — бульканье флегмы, словно Люсинда выкуривала по две пачки в день на протяжении последних лет двадцати.
Нитро пожал плечами.
— Нам нужно ее согреть. Но здесь нет одеял — вообще ничего, кроме тонкого покрывала.
Елизавета повернулась к комоду.
— Там пусто — сказал Нитро. — Только несколько носков и трусы.
— Где же одежда Солано?
— Он жил отшельником. Наверное, носил единственный костюм.
— Как ее рана на спине?
— Кровь больше не течет. Но мы мало чем можем помочь.
Она подняла с пола ведерко.
— Хотя бы выпить воды она сможет?
— Нет, пока не придет в себя.
Елизавета хмурилась, испытывая разочарование. Ей хотелось помочь раненой девушке, быть ей чем-то полезной, но ничего поделать она не могла. Стоя посреди крошечной спальни, она озиралась по сторонам в поисках чего-нибудь теплого, что Нитро мог пропустить или не заметить. Взгляд ее упал на его рюкзак. Сняв его, Нитро поставил рюкзак на пол, прислонив к стене.
Елизавета вспомнила, как он отреагировал, когда Зед застал его с пистолетом в руке: виноватое удивление на лице. Как же быстро он спрятал оружие с глаз долой!
Почему же он раньше не признался, что носит с собой пистолет? Какой смысл устраивать из этого такую тайну? Они ведь не собирались сдавать Нитро властям… Она почувствовала на себе его взгляд и спросила:
— Ты останешься здесь?
— На какое-то время, — ответил Нитро. — За нею нужно присматривать. Убедиться, что она не перестанет дышать и не впадет в шок.
— В шок?
— От потери крови.
— А… — Елизавета медлила, еще не отказавшись от мысли быть полезной. — Я могу что-то сделать?
Нитро покачал головой:
— Ступай, отдохни хоть немного.
Хесус и Пита сидели на двух придвинутых к столу плетеных стульях, вполголоса разговаривая. Пита не выпускала изо рта сигарету и казалась взволнованной. Елизавета предоставила брата с сестрой самим себе и нашла свободный участок у дальней стены, где можно было присесть. Одежда и белье липли к коже, холодные и скользкие. Сейчас очень пригодился бы даже самый примитивный очаг — тепло живого огня и божественный, терпкий запах горящего дерева.