— Что? — спросил я.
— Помнишь, как мы остались без ключа в Канзас-Сити?
Я кивнул. В Канзасе я пришел к финишу первым, и мы всю ночь напролет отмечали победу Пита тем временем продолжала:
— Мы остановились в старом отеле без круглосуточной регистрации. И в итоге забрели в прачечную…
Я тоже заулыбался. Во время наших похождений я потерял карточку-ключ. Мы обошли весь отель в поисках игровой комнаты, библиотеки или хотя бы чулана, где можно было бы поспать до утра. Единственным местом, где мы все-таки смогли уединиться, оказалась прачечная со стиральными автоматами и сушилкой. Но вместо того, чтобы уснуть, мы продолжали веселиться — а только этим мы и занимались в те дни, — а когда оба разогрелись, Пита заявила, что хочет устроить секс на стиральной машине. И даже заставила меня накормить ту монетками, ради вибрации.
— Какая идиотка устраивает постирушку в час ночи? — вздохнула Пита. В виду имелась женщина, вошедшая в прачечную с корзиной белья как раз в тот момент, когда Пита прикусила мне шею, сдерживая сладостные стоны.
— Она еще долго пялилась на мой голый зад, — усмехнулся я.
— Наверное, он ее покорил.
— Или на всю жизнь оставил ей психологическую травму.
— Было весело… — со здоровой ностальгией в голосе повторила Пита, и едва ли намеренно тон ее выдал больше, чем сами слова: веселье закончилось.
— Извини, — сказал я так тихо, что сам не был уверен, что Пита сумеет расслышать меня за шумом ветра.
Явно, что расслышала — потому что сразу переспросила:
— За что?
— Я изменился…
— Мы оба изменились, Зед. Все меняются.
— Я уже не тот человек, каким был прежде.
— Потому что не участвуешь в гонках.
Это прозвучало не простым утверждением; судья вынес вердикт.
Я не ответил.
— Проклятье, — сказала она. — Я знаю, Зед. Ясно? Я поняла. Гонки были большой частью твоей жизни. Ты оказался от нее отрезан. Ясно. Но… прекрати же ты оглядываться назад. У тебя была удачная карьера…
— Целых четыре года.
— И за это время ты достиг большего, чем большинство других гонщиков — за десяток лет.
— Я мог бы стать великим.
— Ты и был велик!
— По-твоему, рекорды…
— В жопу твои рекорды, Зед! Повезло еще, что насмерть не разбился.
— Вообще-то, именно насмерть…
— Ну ты же не остался мертвым. Что само по себе внушительное достижение. Надо быть благодарным за это, за возможность жить. Почему нельзя просто принять то, что случилось, и двигаться дальше?
— Ты не понимаешь…
— Ну конечно! Куда мне!
— Ты что, не слушала, Пита? Я больше не тот, кем был прежде. Если я теперь никакой не гонщик, тогда кто же я, на хрен, такой? Чем посове гуешь заниматься всю оставшуюся жизнь?
— Оставшуюся? Ха! Тебе в лучшем случае светило еще лет пять карьеры, не больше!
— Десять по меньшей мере. Или, скорее, пятнадцать. Даже двадцать.
— Может, хотя бы подумаешь стать комментатором? Твой агент…
— Я не намерен сидеть в тесной будке, наблюдая, как другие носятся по трассе.
— Это лучше, чем ничего, Зед. А именно этим ты и занят. Ничем. Ты жалок, а это делает жалкой и меня заодно. Неужели это не ясно?
— Еще как ясно.
— Так сделай с этим что-нибудь! Вместо того, чтобы каждый вечер напиваться до потери пульса.
— Пошла ты знаешь куда…
— Ты не видишь в этом никакой проблемы?
— Этого я не говорил.
— Ты типичный алкаш, Зед.
Я напрягся. Это слово мне не понравилось. Оно вызывало в памяти образы бродяг, сидящих на обочине и выклянчивающих мелочь. Но тем не менее именно алкоголиком я и был — просто деньги еще не перевелись.
— И что теперь? — требовательно вопросила Пита, когда я не ответил. — Решил меня игнорировать? А ты замечал, что в последнее время мы вообще не общаемся, если я специально не завожу разговор?
— Хочешь обсудить, почему я пью? — вспылил я.
— Да знаю я, почему ты пьешь… — сказала Пита.
Я покачал головой.
— Дело не только в том, что я больше не могу участвовать в гонках… — Я замялся, усомнившись в необходимости произносить вслух то, что вертелось на кончике языка. Хотя какого черта? — Это… что мы здесь.
Пита нахмурилась, не поняв.
— Здесь? На этом острове? Да мы только сегодня приплыли…
—В Мексике, — отрезал я.
Повисло молчание.
— Мы собирались приехать сюда на месяц-другой, — добавил я, — чтобы сбежать от журналистов, отдохнуть. И на тебе: торчим тут почти год.
— В Штатах мы проторчали четыре года! — заняла оборону Пита.
— То другое дело. Там тебе нравилось. А здесь у меня крыша едет со скуки.
— Так что же ты не вернешься в Лас-Вегас, Зед? — холодно спросила она. — Никто не держит тебя в этой отвратительной стране. Поезжай хоть завтра. Там ты сможешь круглыми сутками сидеть на крылечке, напиваясь до беспамятства.
Я скрипнул зубами, но не заглотил наживку.
Ночь сотрясла молния, расколовшая все небо от края до края. Звуковое сопровождение немного запоздало.
Лил дождь. Завывал ветер.
Новая молния, новый раскат грома.
— У нас… все хорошо? — наконец спросила меня Пита.
— Хорошо? — удивился я, хотя уже знал, что она имела в виду.
— Мы двое. У нас все хорошо?
Я уже собирался ответить: да, все хорошо, даже замечательно, просто выдалась такая черная полоса… Хотя был ли смысл? Мы оба знали правду.
— Нет, — сказал я. — Кажется, уже нет.
Дальше мы сидели молча.
Мне не хотелось думать про гонки, про Питу или про то, что мы с ней только что свернули отношения — в этом я даже не сомневался, — а потому следующий час или вроде того я провел размышляя о смерти Мигеля и его загадочном убийце: как пасьянс, разложил все те версии, что мы уже успели построить. И чем тщательнее я их мусолил, тем яснее мне становилось, что мы упускаем что-то из виду — некую исключительно важную деталь головоломки.
Глаза Мигеля исчезли не потому, что кто-то вырвал их сгоряча, повинуясь глупому порыву. Кто бы его ни изуродовал — будем надеяться, что уже после наступления смерти, тот был больным на всю голову.
В общем, я готов был согласиться с теорией серийного убийцы. Но меня беспокоило то, что убийство свершилось именно здесь, на острове. По одной простой причине: чаще всего убийцей-социопатом оказываются обычные люди — парни, которые живут с вами рядом, пропадают на работе с девяти до пяти, знают по именам всех официанток местной кофейни, вовремя платят налоги заодно с ипотечным кредитом и машут вам рукой, проезжая мимо, когда вы ведете детей в школу.
Не припомню, чтобы Тед Банди или Джеффри Дамер[21] жили затворниками в какой-то глуши. Чего, правда, не скажешь о Джейсоне Вурхизе[22], но мы ведь не столкнулись с ходячим мертвецом в хоккейной маске. Во что бы там ни верила Пита, призраки здесь ни при чем. Человек, убивший Мигеля и ранивший Люсинду, был созданием из плоти и крови, а по утрам точно так же натягивал штаны, как и все прочие.
Так что же этот тип (допустим, он действовал в одиночку) забыл на треклятом острове?
Эта цепочка размышлений вывела меня назад к Солано. Спятивший старикан жил тут в полном одиночестве. Идеальный подозреваемый, если б не одно обстоятельство: он уже умер и погребен…
Я сдвинул брови. Сел чуточку ровнее.
Что, если он не умер?
То бишь откуда нам знать, что он расстался с жизнью? Я слыхал об этом от Пеппера. Тот — от кого-то еще. Что же конкретно ему рассказали? Что Солано нашли утонувшим на том самом месте, где ровно за пятьдесят лет до того якобы утонула девочка? Да ладно! Первым делом в глаза бросается очевидная нестыковка: никто на свете не знал, где именно Солано нашел тело девочки, — не считая самого Солано. Если находка вообще имела место. Более того, Пеппер упомянул, что полиция не смогла определить причину смерти Солано, потому что он слишком долго пролежал в воде, никем не замеченный: его обглодали рыбы да саламандры. Выходит, раз труп представлял собою немногим более чем обернутый тряпками скелет, следует предположить, что провести гарантированное опознание им также не удалось.
Значит, утонуть мог кто угодно, и не обязательно Солано. Но кто? Кто-то вроде Мигеля, случайно приставший к острову?
Вот черт! Получается, Солано и есть убийца? И если так, о нашем вторжении на остров он определенно знает. Еще бы! Мы ведь устроились на ночлег в его собственном доме!
Я обернулся к Пите, чтобы поделиться этим открытием.
Глаза закрыты, губы чуть отворены. Она спала.
Я снова уставился вперед — в ночь за пеленой дождя.
Неужели где-то там прячется Солано? Наблюдает за нами? Выжидает удобный момент, чтобы напасть?
Я мирно дремал, свесив голову на грудь, когда какой-то шум заставил меня встрепенуться. Я распахнул глаза, поднял лицо, — но это оказались Хесус и Нитро, вышедшие нас сменить.
Было два часа ночи.
Внутри хижины теплым светом горели свечи — маяки в ненастье, хотя две уже успели сгореть целиком. Елизавета в одиночестве сидела у стола. При виде нас она застенчиво улыбнулась:
— Ты выжил!
— Снаружи какое-то безумие, — сказал я.
— Знаю, Зед. Я не глухая. Здесь все тряслось от грома.
Я заглянул к Люсинде. Та лежала на спине, под самый подбородок укрытая красным покрывалом. Красивое лицо девушки посерело, как-то сжалось и осунулось, стало мертвенно-бледным. Я откинул покрывало, а за ним и пончо Солано, которое сразу напомнило о спагетги-вестернах с Клинтом Иствудом. Стараясь не пялиться на обнаженные груди Люсинды, я повернул девушку на бок. Кожа горячая, влажная. Майка Нитро, служившая компрессом, затвердела от впитавшейся крови, но, кажется, затея сработала — рана перестала кровоточить. Я вернул Люсинду на спину и вновь прикрыл пончо и покрывалом. Пульс на ее шее удалось нащупать не без труда, но он был — слабый и редкий. Дыхание тихо хрипело.