Она имела в виду тело Нитро. И была права. Мы не могли оставить его в центре комнаты и делать вид, что его тут нет, перестать обращать внимание.
— Господи, помоги, — вздохнул я. — Куда же мы его перенесем?
— На крыльцо.
Распахнув дверь хижины, я вернулся к трупу и согнулся над ногами. Хесус взялся за руки. На счет «три» мы оторвали Нитро от пола и вынесли его тяжелое тело наружу, топчась в собравшемся вокруг целом озерце крови. Опустили на доски в нескольких футах левее двери. Я сложил руки Нитро на его обнаженной груди, пытаясь вернуть погибшему достоинство, но не смог заставить себя прикрыть ему глаза. Мне вспомнилось, как днем — вчерашним днем, если на то пошло, — я пытался провернуть этот трюк с куклой, похожей на Пеппера, и как ее ресницы распахнулись снова. Если такое произойдет с Нитро… Не знаю, я уже насмотрелся всякой мрачной фигни на этом острове и вполне мог обойтись без лишних неприятных впечатлений.
По возвращении я плотно закрыл дверь хижины и припер ее столом, который протащил по полу. Такая примитивная баррикада не выдержит упорной осады. Цель состояла не в этом. Я лишь хотел, чтобы Солано уже не мог вновь незаметно к кому-то подкрасться.
— Это ее не остановит, — сухо обронила Пита.
— Только не начинай опять… — предостерег я.
— Не начинай? Опять?
— И слышать не желаю про каких-то там призраков.
— Как можно быть таким слепым?
— На этом острове нет привидений.
— Мы же связались с ее духом…
— Показалось. Это был обычный розыгрыш.
— Но я же чувствовала, как она…
— Долбаных привидений не бывает!
— Зед… — тихо сказала Елизавета.
— Солано подкрался к Нитро. Застал его врасплох, и все.
— Солано? — округлила глаза Пита. — Он же умер.
— Солано? — хмурясь, вторил ей Хесус.
Я сызнова пересказал свою теорию. Хесус, похоже, призадумался, но Пита, разумеется, подняла ее на смех.
— Я ее почувствовала, Зед! — повторила Пита. — Она здесь, с нами, она рассержена и…
— Ничего страшного, — перебила ее Елизавета. — Мы в безопасности.
— В безопасности? — содрогнулась Пита. — Безопасности? Погляди, что произошло с Нитро!
Я потянул Хесуса за рукав:
— Сможешь ее угомонить?
Он отошел к сестре, бормоча что-то оптимистичное. Та, вспылив, послала его куда подальше. Спор набирал обороты, пока Пита не воздела руки в знак поражения и не удалилась в спальню Пеппера, хлопнув дверью.
Из-за двери до меня донеслись звуки ее плача.
Не могу сказать, сколько минуло времени: я уснул и внезапно меня что-то разбудило.
Было тихо — даже слишком тихо, — и я сообразил, что шторм миновал.
Ни ветра, ни дождя.
Тишина.
В хижине было темно, хотя несколько свечей еще не погасли. Я остался в одиночестве. Елизавета и Хесус, должно быть, разошлись по спальням.
Мне стоило бы, наверное, подняться, высунуть голову наружу и убедиться, что гроза действительно отбушевала свое, но шевелиться что-то не хотелось.
Стол уже не подпирал входную дверь.
Куда он девался?
Кто его передвинул?
Хесус?
Вероятно. Скорее всего, он вышел наружу — в точности так же, как об этом только что подумывал и я.
Слишком тихо.
Я один? Совсем один? Неужто Хесус, Пита и Елизавета бросили меня здесь? Может, они ушли на причал, чтобы дожидаться там лодочника?
Ощущение было именно таким: хижина не просто была пуста, ее оставили.
Шум… Какой-то шорох в комнате Люсинды. Похоже на звук тасуемой колоды карт.
— Эй! — позвал я.
Дверь качнулась внутрь. Петли выразили протест долгим скрипом. Я сощурился, стараясь хоть что-то разглядеть в темноте за порогом комнаты. Ничего — только чернильная тьма.
— Эй!
Тихий смешок.
Я напрягся.
Роза? Хотелось бы верить, что это Роза сейчас хихикнула. Но голос не ее. Этот смешок звучал скорее злобно и издевательски, даже угрожающе.
Люсинда? Может, уже очухалась? И теперь сидит, голая, на кровати и хихикает в темноте?
Самое время свалить отсюда ко всем чертям, решил я.
Я встал, но не успел сделать и шага, как засевшая в спальне насмешница хихикнула снова. Понимая, что нужно перестать об этом думать и пора бежать со всех ног прочь из хижины, я вместо этого двинулся навстречу этому ведьмовскому смеху.
Войдя в спальню, я остановился. По-прежнему ничего не мог разглядеть. Черным-черно, как в угольном мешке.
— Есть тут кто?
— Зед… — женский голос. Молодой, хрипловатый.
Что-то метнулось через всю спальню. Я расслышал суматошный топоток маленьких ножек. Затем — резкий щелчок, свист. Справа от меня возник язычок пламени.
Кукла стояла на цыпочках, с горящей спичкой в ручонке. Она пыталась зажечь свечу на крышке комода. Фитиль занялся, и пламя окрепло. Кукла потушила спичку быстрым поворотом запястья.
Голова ее развернулась ко мне: на все девяносто градусов, по-совиному.
— Зед… — опять проскрипела кукла.
— Кто ты?
— Зед… Это же я…
Кукла изображала девочку. У нее были вьющиеся темные волосы, свисавшие до середины спины, карие глаза с густыми ресницами, крошечный носик, лукаво сложенные губки…
— Пита? — изумился я.
— Зед… — Ее губы не шевелились, и я осознал, что она общается со мною тем же способом, каким прежде с ней самой говорила утонувшая сестренка Сюзанна: с помощью телепатии.
— Что с тобою случилось?
— Солано…
— При чем тут он?
— Он поймал меня…
— Поймал? Но что он сделал? Ты теперь кукла, Пита?
— Этим он и занимается, Ловит людей… Превращает юс в кукол… Развешивает повсюду… Но мы еще живы… Внутри кукол, мы живые…
— Где Элиза? — спросил я в смятении. — Где Роза?
— Куклы…
— Нет!
И тут она вновь противно захихикала.
Дернувшись, я очнулся от сна и обнаружил себя в полутьме, тускло подсвеченной неверными огоньками свечей. Было уже совсем поздно — тот самый час, когда кладбища разверзают пасти могил, а добропорядочные люди крепко спят, уютно устроившись в своих теплых постелях. В отличие от меня самого. Я сидел, скрестив ноги, на твердых досках пола в основной комнате хижины, измученный и квелый от недосыпа.
Моргая, я оторвал подбородок от груди. Вспомнил, как уселся здесь и на миг прикрыл глаза — не для того, чтобы уснуть, а чтобы подумать… и, возможно, постараться забыть о чем-то. Точно, мне хотелось забыть о том, что я с головы до пят покрыт кровью Нитро; забыть, что его безжизненное тело остывает, распростертое на крыльце, а его глаза таращатся в пустоту вечности; забыть, что все мы угодили в коварную ловушку острова, по которому бродит безжалостный убийца.
Мое нутро, как я сейчас понял, было раздуто и страдало от изжоги. Это от голода, показалось мне. Но это была не изжога — то был страх.
Я бросил взгляд на забаррикадированную дверь, перевел глаза на Елизавету, которая сидела напротив, со сложенными на коленях руками и с опущенной головой. Поза подошла бы для медитации, если бы не согнутая спина.
— Эй, — тихо позвал я.
Ее глаза распахнулись.
— Что такое? — прошептала она.
— Ты спала…
Она ссутулилась, расслабила плечи. Помассировала лицо, описывая мелкие круговые движения кончиками пальцев.
— И храпела, — добавили.
— Я не храплю.
— Откуда тебе знать? Ты ведь спишь.
Елизавета криво усмехнулась. Я опустил взгляд на циферблат своих часов: три часа сорок одна минута.
Значит, проспал я не больше двадцати минут. И все же это на двадцать минут дольше необходимого. За это время Солано мог просочиться в хижину, перерезать мне горло, зарезать всех нас…
Раздосадованный такой потерей бдительности, я уселся прямее.
— Где Хесус? — спросил я.
Елизавета повела плечом в сторону спальни Пеппера.
— Он сказал, что запах не дает ему расслабиться.
Я принюхался. Комната провоняла кровью — тошнотворно сладкий, приторный запах. Он напомнил мне о кондитерской фабрике, куда родители отвели меня однажды, пока мы раскатывали по стране: с тех пор я на дух не переношу любые виды печенья. Запахи сахарной патоки, теста и масла сами по себе не были так уж плохи, но вместе они подавляли, проникали всюду и забивали горло… В итоге меня жестоко вырвало на пол посреди фабричной лавки, я расстался со всем содержимым желудка прямо там, на виду у всех.
— Я принесла это для тебя, — сказала Елизавета, указывая на стоявшее рядом с ее стулом эмалированное ведерко, до краев полное дождевой воды. Она придвинула его ближе.
Я опустил обе руки в холодную воду и потер ладони. Вода окрасилась красным.
— Давай помогу, — Елизавета подняла найденную где-то тряпку, обмакнула в воду и принялась протирать мое лицо. Ее движения были осторожны, но в то же время и по-матерински уверенны. — Уже лучше, — с удовлетворением сказала она, закончив.
Я огляделся по сторонам в поисках своего рюкзака. Тот отыскался под кучей старья, сваленной вокруг старого автомобильного сиденья. Я встал, размял плечи, достал из рюкзака бутылку с водкой и уселся на прежнее место. Отвернул колпачок и протянул бутыль Елизавете. Девушка сделала солидный глоток и вернула бутыль назад.
Я набрал полный рот и покатал водку по нёбу, изгоняя остаточный привкус крови. Выплюнуть ее было некуда, так что пришлось проглотить.
Елизавета вытащила свои сигареты, протянула открытую пачку.
— У тебя только четыре остались, — заметил я.
— Я пытаюсь ограничить себя в куреве. Возьми одну, поможет.
Пожав плечами, я взял сигарету. Елизавета выставила вперед зажигалку, щелкнула кнопкой. Я прикурил. Зажав в губах вторую сигарету, девушка прикурила сама. Вообще-то я не курю. То есть курю, но не часто. Не ощущаю себя зависимым. Хотя на протяжении какой-нибудь разгульной ночи мог выдуть целую пачку просто прикола ради. И на следующий день не мечтал о сигаретке. Запросто мог продержаться неделю или несколько недель, пока мною вновь не овладевало желание затянуться.