Наконец Солано смог предаться скорби, поначалу тихо и скрытно, но затем его беззвучные слезы превратились в мучительные, выворачивающие наизнанку рыдания, которые в свою очередь переросли в надрывный вой — столь оглушительный и исполненный муки, что двум медсестрам пришлось спешно вывести его из здания.
Ночь Солано провел в баре, где напился до полного ступора. Утром он проснулся на уличной обочине. Видно, работники бара вынесли его сюда, когда стали закрывать заведение и выяснили, что у него нет при себе ни паспорта, ни денег.
Он понимал, что должен вернуться в больницу. Фатима была жива и нуждалась в нем, в своем отце. Но он не мог заставить себя вернуться и снова увидеть дочь, такую хрупкую и беспомощную. Он не мог рассказать ей, что она никогда больше не сможет ходить, или бегать, или кататься на велосипеде, вообще ничего не сможет делать сама, без чужой помощи. И потом, чем он мог быть для нее полезен? Он не мог вернуть ей ноги или руку. Он мог только жалеть ее, плакать о ней — не смог бы сдержаться. А в этом Фатима точно не нуждалась: ни в его жалости, ни в слезах. Ей будет лучше и вовсе обойтись без отца.
Солано направился к своему дому — туда, где он жил еще совсем недавно. Там его встретили ограждения, но один полицейский милосердно пропустил его поискать бумажник и собрать в мешок хоть какую-то одежду. Он пытался не глядеть на пятна крови, бросавшиеся в глаза со всех сторон, но они были повсюду… И, если бы ему повезло найти чей-то револьвер, он вполне готов был вышибить себе мозги.
Остаток дня он провел в бесцельных скитаниях по городу… и продолжал эти скитания весь следующий год, спал в парках или узких переулках, добывал пропитание из мусорных баков, клянчил у прохожих мелочь, чтобы купить дешевой текилы.
В итоге Солано оказался в Сочимилько. К тому времени он достаточно пришел в себя, чтобы не терять работу посудомойщика в ресторане, а спустя еще несколько месяцев устроился развозить семьи по старым каналам в потрепанной гондоле. Сады и густая зелень островов обладали целительной силой, они успокаивали его, и городские смог, шум и сутолока отступали далекодалеко. Все свободное время он стал проводить в одиночку исследуя сложную паутину каналов. Порой он пропадал там целыми днями, даже неделями.
А однажды не вернулся вообще.
Солано девятый месяц жил на островке у озера Течуило, когда туда приплыла семья. До той поры он еще не встречал ни единой живой души так глубоко в системе каналов. Испугавшись обнаружения, он спрятался в джунглях и наблюдал из-за зарослей, как эти люди устроили пикник, а потом решили поплавать. И тогда, к ужасу Солано, отец ударил свою девочку камнем по голове и оставил ее тонуть на мелководье.
Как только мужчина с женщиной вернулись в свою гондолу и скрылись за поворотом, Солано вытащил девочку из воды и отнес на берег, где попытался воскресить ее. Случилось чудо, и его старания оказались не напрасны. Она принялась кашлять, фыркать и наконец открыла глаза. Посмотрела на него и сказала:
— Меня зовут Мария.
— А меня — дон Хавьер Солано.
— Где мои мама и папа?
— Ты не помнишь, что с тобою случилось?
Она вперила в него безучастный, пустой взгляд.
— Твои родители оставили тебя здесь.
— Они бросили меня здесь.
— Но это ничего. Теперь я стану о тебе заботиться.
— Станешь обо мне заботиться.
— Ты не против?
Кажется, она поразмыслила над этим вопросом.
— Не против.
Солано сунул пачку фотографий на прежнее место, в отделение своего бумажника, взвесил его на ладони. Пришла пора двигаться дальше, он первый это понимал. Пришла пора оставить прошлое, свою старую семью, свою прежнюю жизнь позади. Сейчас Мария была для него всем. Бог послал ему ее. Она была ему воздаянием, вторым шансом сделать что-то хорошее для человека, который в этом нуждался, искупить вину перед собственной дочерью.
Солано пристально глядел в пламя костра. Нет… Он не мог заставить себя сжечь бумажник. Может, получится закопать его где-нибудь? Это решение выглядело более подходящим.
Поднявшись, Солано направился к наскоро сколоченной лачуге, где проводил свои ночи, днями понемногу возводя прочную хижину. Мария лежала на соломенном матрасе — крепко спала, прижав к себе куклу, которую звала Анжелой и которую он также спас, выудив из канала.
Встав на колени, он подтянул лоскутное одеяло под самый подбородок спящей девочке.
Завтра он отправится в город, повезет на продажу цветы и овощи, чтобы купить спички, и рис и сахар, и другие припасы. Ему предстояло впервые оставить девочку в одиночестве, и он боялся, что с ней может что-нибудь случиться. Правда. Мария пообещала ему, что с нею все будет хорошо, и Солано был склонен этому верить. Вопреки всем умственным недостаткам, она была крепкой и выносливой, вполне могла постоять за себя.
Улыбаясь спящей Марии сверху вниз, Солано решил, что привезет ей что-нибудь с блошиного рынка. Девочка так обожает свою куклу…
Может, удастся найти и подарить ей еще одну?
Елизавета
Елизавета смотрела, как Зед осторожно приоткрывает дверь хижины, сама не зная, кого ожидать за ней — громилу с топором, не иначе, но стоявшая на пороге женщина в пончо и изорванных джинсах определенно не входила в список этих ожиданий.
Женщина была миниатюрна, ростом не выше Питы, но в отличие от нее скорее тоща, чем фигуриста. Как и у Питы, волосы у нее были длинные и вились; такие же мокрые и спутанные из-за ветра с дождем — и в придачу усеяны запутавшимися в них сухими листьями и мелкими веточками. Лицо женщины скрывало некое подобие маски. Похоже, ее изготовили, вырезав лицо у особо крупной куклы. В двух овальных отверстиях, предназначенных для кукольных глаз, виднелась пара глаз самых настоящих — карих с красноватым оттенком, — которые смотрели напряженно и пристально.
В одной руке женщина держала куклу, зажав ее волосы в кулак; в другой — длинный нож.
— Бляха-муха, ты кто такая? — выпалил остолбеневший Хесус.
— Меня зовут Мария, — ответила женщина пронзительным, чистым голосом, до дрожи похожим на механический. Из-за маски Елизавете не были видны движения ее губ, и она была готова поверить, что слышит магнитофонную запись.
— У нее нож! — ахнула Пита. — Это она убила Нитро! Стреляй, Зед!
Успевший сделать пару шагов назад Зед навел на женщину пистолет. Та посмотрела прямо в дуло, но не выказала ни малейшего страха.
— Скажите ей, чтобы бросила нож, — прошептал Зед на английском.
Елизавета подошла и встала рядом с ним. Вытянув вперед руку, она спросила:
— Ты можешь отдать мне нож, Мария?
— Это мой нож! — был ответ.
— Да, я знаю. Но ты можешь одолжить его мне, на время?
— Это мой нож! — свирепо рявкнула Мария.
Елизавета выставила перед собою руки ладонями вперед:
— Хорошо, хорошо.
В беседе наступила временная передышка. Затем женщина — Мария — заговорила снова:
— Я хочу есть… — Голос вновь совершенно спокоен.
— Зед, она голодна, — перевела Елизавета. — Дай ей какой-нибудь из своих овощей.
Зед выудил из кармана морковину и протянул гостье:
— Это последняя.
Мария воззрилась на нее, не трогаясь с места.
— Ты ее не хочешь? — спросила Елизавета.
— Куда мне положить мою куклу?
— Может, просто отдашь ее мне?
— Это моя кукла! — с прежним напором.
Руки вверх, ладони наружу.
— Хорошо, хорошо! — Елизавета рылась в мыслях, нащупывая выход из ситуации. — Тогда почему бы тебе не положить ее на стол?
Мария повернула голову, обвела столешницу внимательным взглядом.
— Я положу ее на стол.
С согбенной спиною, делая шаткие шаркающие шажки, она подошла к столу и усадила свою куклу на плетеный стул. Потом вернулась, приняла предложенную Зедом морковь и долгим взглядом уставилась на овощ.
— Ты будешь ее есть? — не выдержала Елизавета.
Резким движением руки Мария отправила свое кукольное лицо на лоб.
Лицо Марии не было обезображено шрамами или ожогами. Она не страдала от страшного кожного заболевания. Вообще говоря, она была довольно красива для своих лет. Годы, разумеется, ее не пощадили, — а ей явно было за пятьдесят, выдубленная ветром кожа вся в сетке морщин из-за солнца, — но ее общим чертам многие женщины могли только завидовать. Вертикальные линии в углах рта были прорезаны особенно глубоко, что придавало ее нижней челюсти сходство с подвешенной на ниточку челюстью куклы-чревовещателя.
Она откусила кусок моркови, выставив напоказ зияющую дыру на месте одного из передних зубов. Потом долго жевала, близоруко щурясь в пространство, ничуть не обеспокоенная тем, что разглядывали ее пятеро незнакомцев. — кто с недоверием, а кто и со страхом.
Елизавета обвела взглядом остальных. Пита и Xесус держались дальней стены и тихо перего-варивались между собой. Роза застыла за спиной у Зеда, с опаской выглядывая из-за его ног.
— По-моему, у нее не все дома, — тихо заметил Зед.
— Тс-с! — шикнула Елизавета. — Она может тебя услышать.
— Ты думаешь, где-то на острове прячется школа с английским уклоном?
Елизавета оглянулась на Марию — женщина ничем не выказывала, что может понять их слова.
— Кто она такая, по-твоему? Дочь Солано?
Зед развел руками:
— Не иначе.
— Где тогда пара остальных, что мы видели на фото?
— Спроси у нее.
— Она опасна, — прошептала Пита. — Нужно хотя бы связать ее.
Зед скроил гримасу:
— Воображаешь, что тогда она разговорится?
— У нее нож!
— А у меня пистолет… — И затем, обернувшись к Елизавете: — Спроси.
Елизавета прочистила горло. Женщина оглянулась на нее.
— Привет, Мария, — сказала она.
— Привет, — повторила та до странности чистым голосом.
— Я Элиза.
— Меня зовут Мария.
— Я знаю, Мария. Ты живе