«Смотрят и смеются», — подумалось мне. И затем: «Будь моя воля, я спалил бы весь проклятый островок, не оставил бы и камня на камне».
Я много думал о Марии. Столько вопросов оставалось без ответа. Родилась ли она с умственной неполноценностью? Или ее сознание все больше меркло с каждым годом, проведенным в заточении на этом острове? Хорошо ли обращался с нею Солано — или же обманывал ее доверие, злоупотребляя позицией попечителя? Было ясно, что она испытывает по отношению к нему самые добрые чувства, но это же классический пример стокгольмского синдрома, верно?
А потом, когда он умер, как Мария выживала здесь в одиночестве? Физически она казалась вполне самостоятельной. Овощи, которые хранились в погребе под хижиной, появились с огорода, разбитого где-то на острове. Значит, она просто питалась плодами своего труда? Но как человек, обнаруживший тело Солано, мог не заметить Марию? Или она сумела спрятаться от него — как и от приплывшей на вызов полиции? Так и пряталась, пока они прочесывали остров? Или они даже не стали этого делать? Видно, уже знали, что Солано жил в одиночестве… Просто упаковали тело в мешок и отряхнули руки?
А почему она решила «остановить» Мигеля, который «делал больно» Люсинде? Принимая во внимание, что Мигеля мы нашли голым, как и Люсинду, я имел все основания подозревать, что он вовсе не «делал ей больно»; они просто занимались любовью. Мария их увидела, не сумела понять, что происходит, и воткнула в спину Мигелю свой нож. Люсинда пыталась ей помешать, сама получила ножевое ранение — и в страхе бежала прочь.
Кажется, все было ясно. Хотя… как знать?
— Но что с нею станется? — внезапно спросила Елизавета.
— А? — шевельнулся я, вырываясь из раздумий.
— С Марией.
Елизавета сидела подтянув колени к груди и обхватив их обеими руками. Ее макияж растрескался, тушь собралась в комки на ресницах. Волосы торчали во все стороны, словно она сушила их воздуходувкой для опавших листьев. Елизавета уже давно не крутила плечом, и я предполагал, что история со скорпионом вовсе перестала ее беспокоить.
Хотелось бы мне повторить то же в отношении ножевой раны у себя в боку. Та по-прежнему чертовски болела, и во мне зрело подозрение, что мои внутренности все же претерпели какой-то серьезный ущерб. Даже если и так, я был еще жив.
И не собирался ныть по этому поводу.
— С Марией? — переспросил я и пожал плечами.
— Судя по всему, что вы мне рассказали… — проговорил Пеппер, — вряд ли она окажется в тюрьме.
— Надеюсь, что так, — кивнула Роза. — Она показалась мне хорошей.
В отличие от Елизаветы (и меня самого, это уж без сомнений), Пеппер с Розой выглядели вполне презентабельно. Пеппер опять накинул на плечи свой лиловый пиджак; теперь, когда его болезнь отступила, он казался чуть ли не посвежевшим. Он еще жаловался на слабость и усталость, но при взгляде на него никто бы и не подумал, что еще недавно он лежал без сил. Что касается Розы, она была… ну Розой. Сияние и выносливость, свойственные юности. Ее брат мертв, ей самой едва удалось пережить ночь в кромешном аду, но похоже было, только свистни — и она в любой миг вскочит, чтобы забегать, запрыгать, подхватить плоский камень и пустить по воде блинчики…
— Я тоже надеюсь, — согласилась с ней Елизавета. — Но она все же убила двух человек.
— В тюрьму Мария точно не попадет, — сказал я, подразумевая, что, даже будь она признана виновной в двойном убийстве, судебные психиатры почти наверняка объявят ее неспособной участвовать в судебных заседаниях. И добавил для ясности: — Ее уговорят признать себя виновной, но невменяемой. Она доживет свои дни в какой-нибудь лечебнице.
— Кажется, таких приютов уже давно нет, — заметила Елизавета.
— В Мексике еще сохранились, — поправил ее Пеппер. — Для одного из выпусков своей программы я все о них разузнал…
— Вы, ребятки, такие же тупые, как и та тормозная сука.
Мы все как один обернулись и увидели Хесуса, стоящего футах в десяти от причала.
В руке он держал пистолет, который я оставил лежать на кучке нашей поклажи, — и этот пистолет был наставлен точнехонько мне в лоб.
Мы поскорее поднялись. Хесус был обнажен по пояс, хмур и насторожен. Он нарезал свою белую деловую сорочку на узкие полосы, которыми забинтовал себе плечо. Его грязные волосы совсем свалялись, некогда модная щетина обещала вскоре превратиться в неопрятную бородку. Он был похож на беженца — бедолагу, которому едва удалось унести ноги из очага вооруженного конфликта в одной из стран третьего мира.
— Значит, ты не покинул остров? — сказал я.
— Чтобы оставшиеся в живых свидетели бросили тень сомнения на мою версию событий?
— А где тогда каноэ? — спросила Елизавета.
— В камышах. Я утопил его на мелководье.
— Если нажмешь на курок, Хесус, — сказал я, то совершишь преднамеренное убийство.
— Ты сам убийца! Ты убил Питу.
— Когда она пыталась вспороть живот Элизе.
Хесус покачал головой.
— Толку с тобой говорить, Зед? Я пришел покончить с тобой.
— Ты не Господь Бог! — возмутилась Роза. — Ты сам Дьявол!
— Дьяволов нет, кариньо, — возразил ей Хесус. — Неужели ты так ничему и не научилась?
И сразу переключил свое внимание на меня.
— Я бы попросил тебя передать от меня привет Нитро, Зед. Впрочем, на твое счастье, в существование ада я тоже не верю.
Тут он спустил курок.
Пистолет звонко щелкнул. Глаза у Хесуса полезли на лоб; он еще и еще раз попытался выстрелить.
Сунув руку в карман шортов, я вынул патроны, которые в первые же минуты на причале вытащил из магазина пистолета и швырнул их в канал.
— Так и знал, что ты можешь объявиться опять, Хесус, — сказал я. — Ну, чтобы подчистить за собой. Ничто так не притягивает злодея, как пистолет, по счастливой случайности оставшийся без присмотра.
Изумление Хесуса быстро перешло в ненависть:
— Ах ты, скотина! Грязный выродок!
Елизавета протянула мне веревку, одолженную у какой-то из подвязанных к деревьям кукол, и я шагнул навстречу Хесусу.
— Мы можем проделать это по-хорошему или по-плохому, — объяснил я ему. — И, признаться, я не оставляю надежды, что ты выберешь второй вариант…
2010
Сидя в кофейне «Старбакс» на Сентрал-авеню в Лос-Анджелесе, я потягивал эспрессо-макиато и изучал спортивный раздел местной «Таймс».
Стояло начало декабря: приятная прохлада. Прогноз обещал легкий дождь ближе к вечеру. Мы с Елизаветой остановились в «Шератоне», в паре кварталов отсюда, а в Лос-Анджелес приехали специально, чтобы увидеть — подумать только! — 22-футовую стеклопластиковую скульптуру Чикен-боя. Елизавета подсела на эти так называемые «заглушки»[32] после того, как несколько лет тому назад я устроил ей путешествие из конца в конец трассы 66[33]. Не знаю, какая муха укусила ее тогда, но с тех пор мы объездили всю страну, чтобы Елизавета могла фотографироваться с этими персонажами. В числе ее любимчиков — Пол Баньян в Финиксе, Охранник Казино в Монтане, Гигант «Джемини» в Иллинойсе и Дружелюбный Зеленый Великан в Миннесоте.
Елизавета въехала в Штаты по брачной визе почти десять лет тому назад. Через два дня после пересечения границы мы обвенчались в Вегасе, в часовне с посвященной Элвису тематической экспозицией, а впоследствии, уже как моя жена, она подала заявку на получение гринкарты. Пять лет спустя ей предоставили гражданство, и с тех пор… Могу только сказать, что Елизавета с головой ушла во все американское. Скажем, звездно-полосатый флаг на шесте перед нашим домом в Тусоне — ее идея. Она знает сюжетную канву, с мельчайшими ответвлениями, всех без исключения мыльных опер из дневной сетки ТВ-вещания. Она заделалась главной фанаткой «Финикс Санз»[34] (на завтрашний вечер у нас куплены билеты на их игру с «Клипперс» в Стэйплс-центре). И, пожалуй, самый наглядный пример из всех — наклейка на бампере ее «ауди»: «Боже, храни Америку». Порой привязанность Елизаветы к приютившей ее стране выходит за всякие рамки, но… я счастлив, пока она счастлива.
В общем, да, у нас все ладится. Мы редко говорим о ночи, которую провели на Острове Кукол. С этими воспоминаниями мы оба были бы не прочь расстаться: ужастик, созданный по большей части нами самими, в котором мы позволили своим воображению и страху разгуляться вовсю, замутить наш рассудок. Даже если так, пусть мы не обсуждаем случившееся, но я то и дело перебираю в памяти события той ночи, и тогда может показаться, что все это произошло лишь вчера. Подозреваю, так оно всегда и будет.
На пристани Сочимилько нас ждала полиция. Мы позвонили туда сразу, как только наши телефоны вернулись в зону приема. Пеппера, Елизавету и Розу отвезли в местный полицейский участок, а нас с Хесусом — в больницу. Как только врачи подлатали ножевую рану в моем боку, дверь моей палаты перестала закрываться: следователи шастали туда-сюда, а допросы еще долго не прекращались. Надо сказать, мне пришлось несладко. Эти ребята изо всех сил старались заставить меня согласиться с «альтернативной версией» реальности — с версией Хесуса, — отчего я начал подозревать, что ими командует кто-то, сидящий глубоко в его кармане. Сценарий был такой: обнаружив, что Пита изменяла мне с Нитро, я впал в бешенство от ревности, перерезал Нитро глотку, а Питу застрелил. Следователи заявили мне, что Елизавета, Роза и Пеппер дружно поддержали такую версию событий. Я, со своей стороны, ничуть в них не сомневался, а потому послал хитрых следователей куда подальше. Должен признаться, впрочем, что еще день-два меня беспокоило, а вдруг эта выдумка обернется реальными обвинениями. Но затем о происшествии пронюхали журналисты, и наша ночь на острове сделалась темой для обсуждения всех и каждого в стране. Ни деньги, ни связи Хесуса уже не смогли замести ее под ковер. В результате он был арестован прямо на больничной койке и обвинен в хладнокровном и предумышленном убийстве Нитро, в то время как меня отпустили на все четыре стороны: смерть Питы в итоге посчитали убийством при смягчающих обстоятельствах, поскольку та предотвратила причинение большего вред