— В обычные дни этого не происходит, — поправил меня Пеппер. — Но по выходным здесь довольно людно, особенно в воскресенье.
— И которая из лодок наша?
Мы повернулись к каналу, берег был уставлен гондолами. Кричащие расцветки и китчевые украшения делали их водным аналогом филиппинских «джипни». Пеппер ткнул пальцем прямо вперед — там стояла лодка с надписью «Лупита» на задней арке навеса.
— К чему все эти женские имена? — спросил я.
— Это имена женщин, дорогих сердцу владельца, — пояснил Пеппер. — Жены или дочери, к примеру. А другие, наверное, просто названия лодок.
— Я и не представлял, что где-то в Мехико можно найти такую пышную зелень.
— Мы зовем Сочимилько «легкими юрода». Само слово означает «цветочные поля». Погоди еще, пока не увидишь кое-какие из наших чинампас. Вот где по-настоящему красиво.
Я сдвинул брови к переносице.
— Чин… как там дальше?
— Это острова-сады, которые разделены каналами. Их еще ацтеки устроили.
— Чтобы выращивать там цветы?
— И другие растения. Раньше тут было куда больше чинампас, но после вторжения испанцев озера пересохли, и остались только каналы.
Я скептически покосился на Пеппера.
— Озера?
— Боже мой, Зед… — протянул он. — Неужели ты не слыхал, что Мехико был окружен когда-то пятью озерами?
— Не доводилось.
— Эх вы, американцы! — вздохнула Елизавета.
— А ты это знала? — удивился я.
— Конечно. Я ведь русская, а мы не похожи на дремучих янки. Я изучила историю страны, в которой собиралась жить.
Я закатил глаза.
— Ну и куда же делись твои озера? — спросил я у Пеппера, все еще подозревая, что он меня разыгрывает. — Просто взяли и высохли?..
— А вот и он! — раздался сзади задорный клич, прервавший меня на полуслове. — Мистер Дни Грома[6] собственной персоной!
Повернувшись, я увидел, что к нам приближа-ются Хесус и Пита. — заодно с очередным лучшим другом Хесуса по прозвищу Нитро.
Сказать, что мы с Нитро не особо ладим. — ничего не сказать. Причиной нашей обоюдной враждебности послужила раздвижная дверь с проволочной сеткой от москитов. Пару месяцев назад кто-то из подруг Питы закатил большую вечеринку, — и, как и следовало ждать от любой уважающей себя вечеринки, выпивка там лилась рекой. К двум часам ночи, когда большинство гостей уже разошлись, нас осталось человек десять, не больше. Подруга Питы снимала квартиру в пентхаусе какого-то старинного здания в стиле ар-деко. Мы перешли на веранду, чтобы полюбоваться городскими видами. В какой-то момент я вернулся на кухню за очередным пивом и, возвращаясь на веранду, влетел прямиком в эту чертову сетку и выбил ее из полозьев. Я подобрал дверцу и аккуратно поставил в сторонке; надо понимать, был уже не в том состоянии, чтобы разобраться, как такие двери крепятся на место. Ничего особенного, думалось мне. Но Нитро, похоже, воспринял эту ситуацию как личную обиду. Начал тараторить мне что-то по-испански. Понятия не имею, что именно он наговорил, но оскорбительный тон был довольно красноречив. Я спросил его, что стряслось. Он велел мне починить дверцу. Я посоветовал не лезть в чужие дела. Он попер на меня, распространяя пары тестостерона, так что я его припечатал.
Очухавшись, он бросился на меня, как сорвавшийся с цепи питбуль. Мы забегали по веранде, переворачивая кадки с цветами, разбивая бутылки и рюмки, прикончив кофейный столик со стеклянной столешницей — в общем, добавили еще ущерба к сорванной с полозьев сетке.
Когда нас наконец растащили в стороны, у Нитро была разбита губа, а у меня под глазом набухал синячище. Мы с Питой вызвали такси, чтобы ехать домой, и я уже решил, что вижу этого парня в последний раз. Но, похоже, драка вызвала в Хесусе сочувствие к этому костолому, и он начал приглашать Нитро буквально на все тусовки. Тот явился даже на день рождения Питы, который мы отмечали в этом июле. Пересекаясь с Нитро, я из кожи вон лез, стараясь его игнорировать, но в умении вывести меня из себя этот тип ничуть не уступал Хесусу, и еще дважды с той поры дело едва не дошло до рукопашной.
Посмотрев сейчас на Хесуса и Нитро, всякий бы подумал, что на свете не сыщешь настолько разных людей. Как обычно, Хесус изображал стареющего выпускника частной школы: твидовый пиджак поверх наглухо застегнутой белой сорочки, широкие брюки цвета хаки и темно-бордовые ботинки-лоферы. Нитро, с другой стороны, был одет наподобие меня самого — в спортивную майку с шортами и вьетнамками; единственная разница между нами — обе его руки наглухо забиты татуировкой, а длинные волосы стянуты резинкой в конский хвост.
И именно Нитро только что обозвал меня мистером Дни Грома.
— Слышь, чаво[7], — продолжил Нитро, завладев моим вниманием, — для гонщика… точнее, бывшего гонщика… там, на шоссе, Хесус заставил тебя изрядно наглотаться пыли.
— А кого прижали копы? — спросил я.
— А кто сачканул первым?
— Знаешь, крепыш, ты бы все-таки постарался оставить историю с дверцей в прошлом, — посоветовал я ему. Нитро никак не отреагировал на уничижительное прозвище, но я знал, что оно его коробит, а потому не стеснялся. — Знаешь, чего я никак не догоняю? — добавил я. — Это была даже не твоя квартира.
— Зед, — сказала Пита. — Завязывай.
Но мне что-то не хотелось обрывать игру. Эта поездка складывалась далеко не лучшим образом. Сперва был Хесус, который сам себя пригласил. Теперь он тащит с собою Нитро, — и никому не приходит в голову узнать мое мнение.
— С нами поплывет еще кто-то, о ком мне не сообщили? — спросил я.
— Вчера вечером мы упоминали, что Нитро едет с нами, — заметила Пита.
— Только не при мне, наверное.
— Уверена, что упоминали, — настаивала она.
— Так и было, — заверил меня Хесус со всей фальшивой искренностью. — Может, ты просто не помнишь?..
— Ребята, ребята! — бодро встрял Пеппер. — Какая теперь разница? Все мы уже собрались и намереваемся отлично провести время. Только это сейчас и имеет значение.
Он исполнил замысловатый жест, приглашая подняться на trajinera'.
— А теперь… Все на борт!
В центре гондолы был установлен длинный желтый стол. К нему придвинуты четырнадцать стульев — вволю места для каждого. Мы с Пеппером уселись друг против друга ближе к носу лодки, Хесус с Нитро — у кормы. Пита и Елизавета ловко разместились посередине, поставив между мной и Нитро живой барьер. Лодочник или гребец — или как там их называют, тех парней, что правят гондолами, орудуя длинным шестом, — сидел за две лодки от нас, играя в карты с двумя другими лодочниками. Мужик средних лет с проседью в усах и торчащими в стороны жесткими волосами цвета соли с перцем. Ниже воротника и в подмышках его рубахи темнели влажные солевые разводы.
Увидав, что мы поднимаемся на борт, он протрусил по набережной, исчез в толпе, но через пару минут вынырнул, неся большое ведро со льдом, набитое пивом, газировкой и соками в ассортименте.
Я спросил, сколько он хочет за это чудо. Тот ответил: триста песо из расчета по двадцать песо за напиток, — всего около доллара. Я передал деньги Пите; та — Хесусу; тот — предприимчивому мужику.
Затем Хесус водрузил ведро на стол, Елизавета и Пеппер вытащили себе по коле, а Хесус, Нитро и я — по пиву. Пита отказалась участвовать.
Она сидела на какой-то строгой диете, и я редко замечал, чтобы она позволяла себе попробовать что-либо, в чем хоть на одну калорию больше, чем в палочке сельдерея.
Лодочник оттолкнулся от пристани и ловко провел нас мимо сбившихся вместе суденышек. Оказавшись на свободной воде, мы немедля устремились прочь.
Канал заполняли и другие плоскодонные гондолы вроде нашей, большая часть из которых везла куда-то шумные мексиканские семейства, влюбленные парочки и туристов европейской внешности. Между суднами сновала целая флотилия торговцев в небольших, похожих на каноэ лодчонках. Ассортимент товара не уступал их собратьям за прибрежными лотками: дешевые украшения, глазированные яблоки, вареная кукуруза, игрушки, пончо, цветы. Хесус поманил поближе плавучее кафе torteria и заказал разнообразные сэндвичи. Пока мы их жевали — несмотря на две съеденные тамале, меня все еще терзал голод, — к нашей лодке подкралась плавучая платформа с целым оркестром разодетых в костюмы charro музыкантов-мариачи, которые какое-то время услаждали наш слух серенадами, — как вскоре выяснилось, по паре долларов за песню.
Вскоре мы выплыли из затора и углубились в древний лабиринт каналов. Старые здания, шумные рынки и привычная суматоха Куеманко уступили уже упомянутым Пеппером плавучим садам. Вдоль берегов выстроились полувечнозеленые растения. Многие из них, опираясь на несколько стволов, протянулись над водой, раскачивая пышные гирлянды темно-изумрудной листвы. Некоторые были просто чудовищных размеров, с просторную гостиную в диаметре; я решил, что этих красавцев высадили здесь ацтеки много сотен лет назад. Оттеняли их кораллово-красные «огненные деревья», лилово-синие палисандры и многокрасочные цветущие растения вроде бугенвиллеи, пуансеттии, олеандра и гибискуса.
По берегам каналов я кое-где подмечал старые крестьянские постройки, цветники и прочие следы мелких хозяйств. По зеленым пастбищам бродил скот, на пустырях суетилась птица. В воде плескались детишки; мужчины и женщины гнули спины на грядках; старики невозмутимо восседали на камнях, бревнах или других импровизированных лавочках, ничем по сути не занимаясь. Пита и Елизавета приветствовали их взмахами рук. Кое-кто из стариков лениво махал им в ответ.
В какой-то определенный момент я обнаружил, что Пеппер что-то говорит, обращаясь ко мне. Я вздрогнул, развернулся. Теплое солнышко и пасторальные пейзажи погрузили меня в состояние странного гипноза.
— Что ты сейчас говорил? — спросил я, поднося к губам остатки пива.