— Парк большой. Можно погулять. В парке памятник советским солдатам.
— Памятник? — спрашивает Стефан.
— Я была там. Мы цветы туда носили. Целая делегация нас была. 7 Ноября.
— У нас тоже есть такой памятник, — говорит Стефан. — На Зееловских высотах. Там самые большие сраженья были. Но потом война скоро кончилась.
— Вы там жили? Поблизости? — спрашивает Рита после небольшой паузы.
— Когда еще война была?
Рита дает ему пинка.
— Остришь? Когда война была-то?
— Потому что ты спросила, будто я там в войну жил? Как будто я мог, понимаешь? Бабушка моя там жила.
— Близко от того места, где сраженья были?
— Не совсем близко, но и не далеко. Пушки она слышала, а ночью — небо все красное, снаряды, бомбы, пожар…
— Я знаю, — говорит Рита. — Мне моя тетя Аннеми рассказывала. Жуть…
— Она тоже там, на Одере, жила?
— Нет, почему? Она в Берлине жила. Война всюду была. Страшно, когда война, правда?
Так, как сейчас Рита, он об этом не думал. Только слушал всякие истории, видел и по телевидению. Но там-то война больше похожа на приключение. А вот сейчас из-за Риты и оттого, что они так с ней говорили, что-то надвинулось на него грозное, как тогда, когда он ночью видел небо в огне. Маленький он еще был, меньше Сабины. Они с бабушкой ехали на поезде. Бабушка держала его за руку: «Это они там железо плавят», — сказала бабушка. А ему было так страшно, он видел только, как полыхало небо, и через бабушкину руку чувствовал, что и ей тоже страшно.
— А ты долго у бабушки жил?
— Всегда. Я всегда у бабушки жил.
— Тебе там нравилось? Где тебе больше нравилось?
— Там.
— У бабушки?
— Да. И потом у меня там друг.
— Вот ты какой! — говорит Рита и вздыхает.
Долго они ничего не говорят. Вода плещется о каменный парапет, покачиваясь, проплывают утки, щелкают клювом, крякают…
— А я жила в Багдаде, — вдруг говорит Рита.
— В Багдаде?
— Три года мы там жили. Представляешь?
Нет, этого Стефан себе представить не может. Он даже не представляет себе, где Багдад находится. Далеко где-то, но где? Мог бы и спросить, конечно, но он говорит:
— И ты там жила?
— Да.
— Интерфлюгом летала?
— Летала. Но там, пока летишь, все время море.
— Какое? — спрашивает Стефан и сразу выдает себя: он не только не знает, где Багдад, он и моря не знает. Но Рита не расслышала его вопроса.
— Когда мы первый раз туда прилетели, я чуть не умерла — такая жара.
— А во второй?
— Там всегда жарко. Только зимой не очень. Месяца полтора. Зато дождь. Желтый дождь. Ты видел когда-нибудь желтый дождь?
— Не. А почему он желтый?
— Пустыня кругом. От песка из пустыни.
— А я читал про красный дождь, — говорит Стефан. — Правда, это когда-то давно было. И люди думали — это кровь, не дождь. А потом была чума. Болезнь такая, когда все умирают.
— Да что ты! — говорит Рита и тихонько вздыхает.
Вода плещется о камни, покачиваясь, проплывают утки, мимо проходит баркас с красными и зелеными огнями…
— Куда это они? — спрашивает Рита.
— Никуда. Патрулируют. Водная полиция.
— Ищут кого-нибудь?
— Кого им искать?
— Не знаю. Но может, правда ищут?
— Ясно, что могут и искать. Такое всегда может быть.
Снова они молчат, вокруг тоже тихо, хотя по мосту то и дело с грохотом проезжает трамвай, и люди под фонарями проходят, но это все там, где начинается лестница…
Рита ждет. Чего-то ей надо. Стефан это хорошо чувствует. Она же хотела с ним говорить?
— Ты ж хотела со мной поговорить?
Она стоит у парапета и словно бы спряталась в свой пушистый воротник.
— Если что-нибудь важное — говори!
Ни звука. Только вода плещется, шуршат автомобили наверху.
— Если это тайна — спокойно можешь мне сказать. От меня никто ничего не узнает. — При этом Стефан смотрит на Риту, а Рита на него, лицо у нее совсем белое, а глаза черные и большие. Светлые волосы обрамляют щеки. Что ж случилось?
Что-то похожее на страх овладевает Стефаном. Рита наступает на него, тихо так, все ближе, ближе, он уже слышит запах пушистого воротника, теплый запах корицы. Багдад, что ли?
Багдад, Багдад! Губы у Риты холодные и щека — холодная. Это воротник теплый…
— Вот ты и знаешь всё, — сказала Рита и убежала. Только светлая куртка мелькнула на лестнице…
Поцеловала и бежать? Стефан трогает свои губы. Смотрит на руку, снова трогает… Это Рита из Багдада поцеловала его…
— Ты? А я думала… — встречает его Сабина дома. — Мамочку не видел?
— Вот она — в сумке спряталась, — отвечает Стефан и тут же слышит, как из комнаты отец спрашивает:
— Не мама, нет?
— Только я, — говорит Стефан и проходит мимо двери в гостиную, не обращая внимания на Сабину. У себя в комнате он садится за белый столик. Так. Здесь хорошо. И стены на месте. И небо над городом светлое — не надо лампу зажигать…
Ох уж эта Рита из Багдада!
Поцеловала и корицей от нее пахнет!
И что она в этом Багдаде делала? Там, что ли, она этому научилась? Подошла и сама поцеловала…
Стефан сидит с сумкой на коленях, ничего не видит, будто торговка на базаре под зонтиком. Вот сумка скатилась на пол, и Стефан, поднявшись, достает с полки атлас. Нажал на кнопку, включил лампу, раскрыл атлас. А где ему искать?
В Европе? Нет.
В Америке? Нет.
Может, в Африке? Правда, может быть, в Африке? Там пустыня, там и жара.
Палец его путешествует по континенту, похожему на голову лошади, омываемую двумя океанами и Средиземным морем. Сказала же Рита, что в Багдад все время над морем лететь? Может, это она про Средиземное море говорила?
Палец двигается по южному побережью — Алжир, Тунис, Каир. Большие города! Вообще-то они все незнакомы ему, но слышать он о них слышал. Да и про Багдад он слышал. Но Багдад он никак не найдет…
Может, Багдад и не в Африке? Рита же ничего определенного не сказала. Будто все знают, где Багдад! Ох уж эта Рита! Поцеловала, а сама корицей пахнет, и кепочка у нее осталась. Как же быть?
Кепка ведь не его, а каноиста, завтра он должен отнести ее. Если Рита не отдаст? Нет, должна отдать. Должна. Но кто же пойдет к ней?
За спиной открылась дверь. Стефан подумал, что это Сабина, но ведь сестренка обычно влетает как вихрь. А тот, кто сейчас вошел, ступает тихо, даже осторожно. Стефану не надо и оборачиваться, он и так знает: отец вошел, Герман. Он садится на койку, справа от стола, бережно опускается — он же больной. Руками опирается. Но вот, вытянув шею, хочет заглянуть в атлас.
— Африка? Вы что, ее сейчас проходите?
— Это я искал один город.
— Дай-ка я посмотрю, — говорит отец, и Стефан пододвигает ему атлас. — Раньше я любил карты рассматривать. Реки, города… Придумаю себе какой-нибудь маршрут и путешествую по карте. Один раз так всю Африку поперек прошел.
— Может быть, ты знаешь, где Багдад находится?
— Багдад? Нет, это не в Африке. Вот здесь он должен быть, немного правее и выше. Видишь, вот он! Но недалеко от Африки.
Палец его остановился на красном кружке. А Стефан ведь был здесь совсем неподалеку, но так и не нашел. Да и не в Африке Багдад, и от моря довольно далеко. Посреди большого желтого поля. Неужели это все пустыня?
— Ближний Восток, — говорит отец. — Все это нефтеносные районы. Самый богатый — чуть ниже, Саудовская Аравия. А Багдад — это столица Ирака. Ну, что тебе еще надо знать?
Отец, правда, все еще болеет, но уже может двигаться, только забывает, что надо осторожно, и тогда то стонет, то ругается или и то и другое вместе. Во время приступа он и пальцем пошевелить не может, часами стоит на одном месте, словно памятник.
— Как твоя спина? — спрашивает Стефан.
— Немного полегче. Иногда и совсем хорошо.
— Думаешь, еще долго болеть?
— Это твоя мать так считает, я-то — нет. Еще с неделю, не меньше, говорит она.
— Ты и радуйся, — говорит Стефан. — Спи сколько хочешь.
Отец не улыбается. Смотрит на сына. Маленькие, как у белого медведя, глазки спокойны.
— Спать, говоришь. Разве мне охота спать? Спать хорошо, когда ты здоров, а так, как сейчас со мной, — спать значит болеть.
— А говорят, сном лечат.
— Не меня. Я заболеваю, когда долго сплю.
Взгляд его останавливается на большом плакате с четырьмя дикарями. Герман спрашивает:
— У бабушки этих дураков ты тоже на стенку вешал?
— Нет, только здесь. Я нарочно припрятал.
— Ты этот ансамбль знаешь?
— Откуда мне знать!
— В мое время мы роком увлекались…
Неожиданно Герман поднимается, подпирает спину руками и так стоит, как будто это сейчас самое главное — так стоять.
— Скучно, — говорит он, — день стоишь, второй — стоишь! Три дня, как я болею, а кажется — уже целая неделя. Скучно! — Он подходит к двери, все еще подпирая спину руками, и говорит оттуда: — Мама что-то опять не торопится. Пойду ужин приготовлю. Можешь мне помочь.
Стефан уже засыпает, когда слышит, как щелкает замок наружной двери, и сразу же голос мамы Сусанны. Она говорит с отцом. Говорит торопливо, спрашивает что-то и только изредка, когда ей, очевидно, надо передохнуть, слышатся басовитые нотки — значит, отцу удалось вставить слово.
Зашумела вода в ванной — мама Сусанна моет руки. Снова вышла в переднюю: шуршит материя — пальто, значит, вешает. И сразу — к Сабине. Стефан лежит на спине и ничего не слышит. Значит, Сабина спит. Теперь щелкает ручка его двери. Точно.
— Это ты, мама? — спрашивает он.
— Не спишь? — Мать подходит к кровати. С ней сразу появляется запах карболки и одеколона. Одеколоном пахнет сильней. Это Стефан любит.
— Сядь ко мне, — говорит он.
Мама садится на край койки. Ноги у мамы длинные, а его койка — низкая. Колени мамы у самого подбородка. Чулки темные, мягкие.
— Опять у вас вызов был? — спрашивает Стефан.
— Нет. Собрание. Ну, а ты — ты что сегодня делал?
— В бассейн ходил.