— Вот-вот, — говорит Губерт. Вдруг одеяло отлетает в сторону, Губерт вскакивает с постели, прыгает и скачет по комнате в пижаме в полосочку. Сделал стойку, ноги упираются в шкаф. И снизу, где теперь голова, кричит: — Я вообще не больной! Не больной, ха-ха-ха! — Уже он снова на ногах, прислушивается к двери и кричит: — Ура! Совсем ушла!
Очумел! — думает Стефан. И когда гидрант открутил — тоже чумовой был. И с плотвой, когда ее обратно в воду хотел бросить…
Долго Стефан молча смотрит на Губерта, и Губерт постепенно затихает. Взобрался на кровать, прислонился к стенке и снова подтягивает одеяло до самого подбородка.
— Пей колу, — говорит он. — Ну, пей.
Стефан не пьет, он спрашивает:
— Если ты не больной, зачем притворяешься?
— Из-за подлеца этого. Каждый день — пять марок. Сегодня первый день.
— Правда?
— Ты что, не верил?
— Правда, каждый день пять марок?
— Деньги-то у меня есть. И сберкнижка у меня есть. Но от меня этот паршивец ни гроша не получит.
— А завтра? Ты опять в больного играть?
— Да.
— И послезавтра?
— Тоже.
— Целую неделю будешь болеть?
— Пока у него охота не пропадет.
— Ну, этого ты не дождешься.
— Нет, дождусь, — настаивает Губерт. А Стефан сидит и качает головой, должно быть думает: совсем спятил! — Ты чего это головой мотаешь? Может, знаешь, как лучше сделать?
— Врезать ему надо.
— Врезать, говоришь?
— Да, так я считаю, и мы ему врежем.
— Так ты считаешь, — говорит Губерт, но в словах его чувствуется неуверенность, ему не хватает мужества.
— Во-первых, — говорит Стефан, — одному тебе ходить больше нельзя. С сегодняшнего дня мы ходим вместе, везде и всегда. Он и не посмеет. А во-вторых — отделать его надо как следует.
Задумался Губерт. Сидит, укрывшись одеялом, и думает. Потом спрашивает:
— Как это «отделать»?
— Не знаю еще. Надо послаще.
— Как это послаще?
— Вот так, чтоб ему небо с овчинку показалось.
— Вон оно что! Только чтоб мой отец ничего не узнал.
— Твой отец?
— Ничего чтоб не узнал.
— А если узнает?
— Нет, нет, ничего он не должен знать!
— Почему это? — спрашивает Стефан. — Мы ведем борьбу против бандита и гангстера, против вымогателя и шантажиста. Пусть и отец все знает.
Губерт стоит у самой стены, вытянулся во весь рост, завернулся в одеяло, как старый индеец.
— Тогда я не играю. Нет, если так — то без меня.
Стефан смотрит на его ноги, медленно поднимает голову и, глядя ему прямо в лицо, говорит:
— Тронулся ты, что ли? Мы же это ради тебя делаем!
— Ради меня? — уже кричит Губерт. — Ради меня никому ничего не надо делать! Если мой отец узнает — тогда без меня.
— Заяц ты! — говорит Стефан. — И не заяц даже, а трус — вот и все!
— Да, — соглашается Губерт. — Если ты так говоришь, значит, так и есть. — Он снова садится, а Стефан с досадой уставился на цветастый пододеяльник.
— Знаешь что, — говорит он, — если по-честному, мне этот подлец безразличен, плевал я на него. Я же тебе хотел помочь. А ты — боишься. Еще помрёшь когда-нибудь от страха.
— Значит, помру, — говорит Губерт.
Он все еще сидит — одеяло через плечо, будто перед ним пылает костер, и его глаза, ласковые, голубые глаза устремлены в одну точку — туда, где мог бы пылать костер. Да, если б Губерт сейчас не сидел на своей койке-кровати…
— Тогда скажи своему отцу, что тебя хотят избить. И чего от тебя требуют. Пять марок каждый день.
— Нет, нельзя. Отцу нельзя волноваться Когда он волнуется, у него сразу приступ. Три дня лежит больной. После гидранта целую неделю болел. А когда он болен, он все время думает, что без него газету неправильно отпечатают, и от этого еще хуже болеет. И так без конца. Не могу я ему сказать. Не могу!
Стефан уже давно не вертится на стуле-кресле. Он слушает Губерта, но понять не может, он чувствует только одно: тяжело Губерту. Да, ему тяжело, и Стефан решает: все по-другому сделаю, и один! Незачем ему беспокоиться о больном отце. Подумаешь!
15
В одиночку Губерт теперь совсем не ходит.
Утром — в школу, после уроков — домой, даже на музыку всегда Стефан с ним, а частенько и Аня. Она уже знает, какая угроза нависла над Губертом, и как-то даже сказала, когда они шли втроем:
— Так вы с ним не справитесь. Всегда вместе и вместе. Когда-нибудь он все равно Губерта поймает. И что тогда?
— Что тогда? Может, ты знаешь? — сказал Стефан.
— Надо его призвать к ответу.
— Ты хочешь сказать — набить ему морду?
— К ответу, я сказала. Чтоб он сам понял.
— Чтоб сам себе морду набил? — спросил Губерт.
Аня посмотрела на него так, как будто с ним и разговаривать не стоит, но все же сказала:
— Что это вы? Такие выражения? Ничего другого придумать не можете?
— Погладить его советуешь, — сказал Губерт. — По щечкам.
— По твоим, — сказала Аня, а Стефан, стоя между ними:
— Не понял разве — не любит она такие выражения.
— Да понял я, а…
— «А» упало, «Б» пропало…
Аня, она еще в красной нейлоновой куртке была, улыбнулась… Потом они разошлись. Она сказала: «Мне в булочную надо».
Стефан хотел с ней пойти, но они как раз стояли у вокзала городской электрички «Яновицбрюкке», там Губерта никак нельзя было одного оставлять. Стефан долго смотрел Ане вслед, а когда она обернулась, помахал ей.
— Что я такого неверного сделал? — спросил Губерт.
— Сам догадайся…
— Ты не злись. Мне теперь Аня тоже кажется ничего. Не такая уж она толстуха.
— Рад это слышать. Мне-то все равно.
— Значит, злишься.
— Ну и что?
— Это потому, что ты ходишь с ней.
— Это потому, что ты балда.
Губерт промолчал, последние слова оскорбили его, а Стефан, не глядя на него, сказал:
— Об Ане — ни слова, понял?
— Да я и не говорю ничего.
Они уже удалились от вокзала, прошли внизу по набережной. Чайки сидели на парапете. И все рядком, как Стефан видел во сне. И не слетали. Только если руку протянуть — улетят. Губерт сказал:
— Хотел бы я быть чайкой.
— Чайкой?
— Никто меня не поймает. Улечу, и всё.
— Из-за этого — всю жизнь чайкой?
Деревья вокруг дома-башни были словно в прозрачном светло-зеленом облаке. Через листву все видно. Внизу, где шлюз, что-то грохотало. Там стоял танкер. Сине-белый.
— Я бы и один этот кусок прошел, — сказал Губерт. — Ты же с Аней хотел идти. Хотел ведь?
— Да ладно тебе.
— Нет, правда, ничего со мной не случится. Средь бела дня-то.
— Когда он тебя прижал, ночь, что ли, была?
— В лифте это было.
— В лифте, а здесь что?
— Здесь мы на улице. Убежать можно. Или крикнуть.
Стефан хотел что-то сказать Губерту, этому великому герою Губерту, но так ничего и не сказал, а только напряженно смотрел куда-то вперед. Губерт — тоже.
— Вот и он! — сказал Стефан.
Перед ними — Экки Симл. Он спустился на один пролет по лестнице и стоит теперь в своей канадской куртке, загораживая им дорогу. Ноги расставил, голову наклонил, кулаки засунул глубоко в карманы.
— Бежим! — кричит Губерт.
Стефан — ни с места. Губерт кричит Канадке:
— Попался, вымогатель проклятый!
Канадка раздувает жвачку пузырем, пузырь лопается — вот и весь ответ Губерту. Еще три шага, и Канадка стоит над ними. Он довольно рослый для своего возраста.
— Тридцать марок с тебя, — говорит он Губерту. — Но я подожду. Ничего тебе не сделаю. Но помни: каждый день пять марок. Усёк? Пока не выплатишь за куртку.
— И не собираюсь, — говорит Губерт.
— Она на валютку куплена, — говорит Канадка, — все равно не возместить.
— Ты же носишь ее.
— Латаную. Ничего не стоит теперь эта вещь.
— Ты меня связал, вымогаешь у меня деньги — так только бандиты, гангстеры делают!
Жвачка перекатывается от одной щеки к другой. Снова пузырь, и Губерт, несмотря на весь свой гнев, втайне удивлен: здорово это у Канадки получается!
— Жвачка — тоже на валютку? — спрашивает он.
— Давай ближе к делу. Как насчет первых тридцати марок?
Губерт не отвечает. Нет, не хочет он отвечать, и его противнику следовало бы проявить активность. За шиворот его схватить, коленкой поддать — надо же показать власть. Но он только еще раз грозит:
— Скоро увидимся. — Потом Стефану: — Твою физию, дебил, я запомнил!
— Сам дебил! — говорит Стефан.
Путешествие жвачки приостанавливается. Снова она медленно приходит в движение, и можно предположить, что так же медленно ворочаются угрозы у Канадки в голове.
— Дебил, говорю! Сразу приметил, что ты жук! Свою порцию получишь!
— Когда? Сейчас? — спрашивает Стефан и приготовился. Он знает — вот-вот последует удар. И правда — кулак уже поднят. Но ударить некого! Стефан и Губерт исчезли! Через кусты выбрались наверх, на улицу и где-то там кричат:
— Сам физия! Сам дебил! Подойди только! Трусишь. Супердебил!
Они бегут вдоль кустарника. А где Канадка?
Не показывается. Не грозит даже, а преспокойно уходит в сторону вокзала…
— Видел? — говорит Стефан. — Это мы с тобой, мы с тобой добились!
А Губерт вдруг дергает себя за уши и вопит:
— Надо было всыпать ему! Всыпать!
Неделю спустя, во вторник, сразу после уроков Лариса вдруг заявила:
— Завтра начнем. — Это она насчет сбора макулатуры для гиппопотама-бегемота. — Чем больше бегемот — тем больше надо материала скульптору. Значит, и больше денег собрать надо.
Все хотят, чтобы бегемот был побольше, совсем большой.
— Такой большой, как раньше паровозы были, — говорит Парис Краузе.
Да, это был бы очень большой бегемот, и все же Марио Функе он кажется недостаточно большим. Он предлагает:
— Надо, чтоб в голове у него пещера для нас была. Мы бы в ней устроили клуб любителей гиппопотамов!
Своим предложением Марио всех насмешил. Но кое-кто думает, что это он их на смех поднимает.