— Он же тогда болел, только один день, правда. Ты же навещал его.
— Верно, — говорит Стефан. Но ведь Губерт тогда не болел?
Снова подходит лифт. На этот раз приехала женщина с собачкой. Собачка как бешеная рвется на поводке. Черный шнауцер. Глазки сверкают.
— Страшно! — говорит Аня. — Язык вывалил.
— Это оттого, что тянет. Старуха сейчас свалится.
«Старухе» не больше тридцати. Она запуталась в поводке и правда чуть не падает. На ней красивый брючный костюм, темно-зеленый. Шнауцер прыгает на дверь и лает как оглашенный.
— Оглохнешь, — говорит Аня. — Лучше таксу держать.
— Таксы тоже лают будь здоров!
— Зато их на руках можно выносить, — говорит Аня, склонив голову набок. Она стоит так, как будто у нее собачка такса на руках и Аня ластится щекой к таксиному уху, нежному, мягкому.
Некоторое время никто на лифте не спускается. Стефан говорит:
— Следующего подождем, и всё!
Они ждут молча, и когда подходит лифт, одновременно смотрят на двери кабины, как будто заключили пари — приедет Губерт или нет?
Нет, не приехал Губерт. Только девочка из их класса.
— Вы чего ждете? — спрашивает она. Сзади на нее наезжает детская коляска — молодая мамаша очень спешит. А вон и еще кто-то. На Стефана надвигаются длинные ноги, не спеша, небрежно, и Стефан уже готов принять бой. На этот раз он не удерёт. На глазах Ани? Ни за что! Да и вообще…
— Ну, и как? — спрашивает Канадка. На слух даже приветливо. Но это он всегда сперва так. — Приятеля своего ждешь?
— Какого еще приятеля?
— Куртку который мне порвал.
Стефан молча следит за противником, ждет первого удара. Ничего не происходит. Канадка по-прежнему приветлив. Он говорит:
— Если ты его ждешь — я его вышвырнул. Наверху. Из лифта. Там еще лежит.
— Ты не посмел этого сделать! — говорит Стефан.
— Захочу, еще не то посмею. Но вы для меня не та возрастная группа. Маловаты, — говорит Канадка. — Дело кончено. Хватит с меня. Так и передай.
Сжав губы, Стефан смотрит на него. Он все еще ждет, не последует ли удар. Но нет. Канадка уходит. Перекатил жвачку под другую щеку, раздул пузырь и зашагал прочь, покачивая бедрами, будто победитель.
— Это ж он! — говорит Аня. — Неужели он с Губертом что-нибудь сделал?
— С Губертом? Показуха одна.
Через стеклянную стену они видят, как Канадка проходит мимо. На лице — полнейшее равнодушие. Будто он забыл уже все. Аня говорит:
— А волосы у него красивые.
— Что-что?
— Черные такие.
— Черные? Ну знаешь ли! Может, ты ему лично это скажешь? «Красивые у тебя волосы!»
— Дурень! — говорит Аня.
Отвернувшись, Стефан спрашивает:
— А у меня какие?
— У тебя?
— Да, у меня. Какие у меня волосы?
— Русые, — говорит Аня. — Светло-русые. Но не в одном цвете дело, когда говорят — красивые волосы.
— Значит, у меня некрасивые?
— Нет, просто другие. Непокорные. Не такие мягкие.
— И это ты видишь, не потрогав? — спрашивает Стефан и сам трогает свои волосы.
— Вижу.
— А у тебя?
— Очень похожи на твои. Светлее только. Правда?
— Они у тебя не непокорные.
— Нет, непокорные, — говорит Аня. — Ты потрогай, — и сразу склоняет голову. Волосы у нее густые-густые, шею закрывают. И светлые, как спелый овес.
Стефан поднял руку, чтобы потрогать, — но прежде оглядывается: нет ли кого поблизости, а то еще увидят! — и тут же опускает руку на голову Ани.
Его все равно увидели! Губерт увидел. Вдруг вынырнул откуда-то из-за Ани и стоит рядом.
— Вы чего тут? — спрашивает он.
Чтобы скрыть смущение, Стефан сразу набрасывается на него:
— Чего-чего? Расчевокался! Пора бы тебе и прийти! Ждешь тут не дождешься!
— Это я из-за лифта, — говорит Губерт, — вышло там кое-что. Я сел на девятом.
На девятом? Было там что-то? Канадка! Что-то тут с Канадкой связано? Не показуха, значит. Стефан говорит:
— Он тебя правда выгнал из лифта? Сволочь поганая! Ну погоди!
— Ты это про Канадку? — говорит Губерт и улыбается, словно гордится чем-то. — Хотел. Точно. А я не зашел в кабину. Сразу удрал — вниз на девятый! Как только увидел его физию — сразу вниз на девятый. Ну как, что скажешь?
— Надо было войти. Мы от него больше бегать не будем. Не на таковских напал. Трусит он, вот что!
— Ты правда так думаешь?
— Точно. Притворяется, задается, только чтоб мы не заметили, что он трусит.
— Может быть, и так. Если ты так считаешь… — Но что-то другое не дает Губерту покоя. — Там объявление висит, — говорит он вдруг.
«Там» — это на другом конце холла, доска объявлений, большая, обтянута материей. Сверху наклеены крупные буквы: «Говорит управление высотными домами». Рядом лозунг: «Квартиросъемщики отвечают за чистоту на этажах». Обычно эта доска пуста, но сейчас на самой середине прикреплена бумажка — серенькая в голубую клеточку. На ней печатными буквами написано: «Задаем вопрос, пока не поздно! Какой остолоп придумал загонять ребят в загон из бетона? С приветом! От имени детей: Гаральд со стройки».
— Гаральд? — говорит Стефан.
Они читают записку еще раз. И в третий раз. Потом Стефан говорит:
— Какой парень, а?
— Ты его знаешь? — спрашивает Губерт.
— Ясное дело, знаю. Гаральд — наш каноист.
— Это тот, который с Ларисой в кафе был, — добавляет Аня.
— Он самый, — говорит Стефан.
Губерта уже не удержать, он спрашивает:
— С Ларисой? В кафе? Где? — Он же не знает ничего, его ж там не было, и никто ничего ему не рассказывал: ни Стефан, ни Аня. Они и сейчас отмалчиваются. Губерту и сейчас ни про каноиста, ни про Ларису ничего не узнать. Ну и пусть! Про каноиста он ведь уже знает.
— Это он, по-твоему, записку повесил? — спрашивает Губерт.
— На все сто — он!
— На все сто? Значит, ты точно знаешь. Он сам сказал?
— Почему сказал? Другого такого, как мой Гаральд, я не знаю. И — «со стройки».
— Но почему, почему он так написал?
— Тоже мне, спрашиваешь! Не соображаешь разве? Чтоб все прочли.
— Это здесь-то прочли? Никто ж не останавливается. Все мимо проходят.
Это верно, все проходят мимо.
Спускается лифт. Открываются двери. Люди выходят и входят — никому дела нет до доски объявлений. Может быть, дети заинтересуются? Дети, когда группой ходят, то один, то другой остановится, поглядит: что там написано? Любопытства ради. А сейчас никто не обращает внимания.
— Видали? — говорит Губерт. — Все проходят. Надо бы громко, вслух прочитать.
Ишь ты, громко прочитать! Может, еще на скрипочке поиграть? К чему это! Стефан говорит:
— Нам это все равно… Мне то есть. Я на детской площадке давно уже не играю.
— А нарисовал! — говорит Аня. — Это ж ты детскую площадку нарисовал. На уроке Бази. Не помнишь?
— А ты — забудь, — говорит Стефан.
— Мы ж тоже рисовали, — говорит Губерт.
— Все равно советую тебе забыть. Мой отец, Герман, он сразу забыл. Поглядел и забыл.
— А вот Гаральд не забыл! — говорит Аня.
— Гаральд?
— Ты что думаешь, Гаральд сам собирается играть на детской площадке? И ради этого записку написал? — Аня строго смотрит на Стефана, как будто все это очень важно, но Стефан ничего в ответ придумать не может, он говорит:
— Ты спроси его сама! Спроси — будет он на детской площадке играть? Ножками мы топ-топ-топ! Ручками хлоп-хлоп…
А ведь в этом слышится что-то веселое: и ножками и ручками…
Губерт смеется, словно козленок блеет. И Губерт и Стефан уже представляют себе, как каноист скачет по детской площадке, будто большая черная галка, а вокруг прыгают маленькие синички. Правда, смешно. Но Аня остается совершенно серьезной, ни одна ресница не дрогнула, и губы совсем не смеются.
— Вам самим там место, — говорит она. — Ножками да ручками…
Губерт смеется, никак остановиться не может, Стефан перестал, он чувствует — сейчас Аня уйдет, а они с Губертом так и будут стоять как дураки. Здорово она разозлилась. Но непонятно почему? Над ней же никто не смеялся. И над каноистом не смеялись. Правда, отчего это?
Они еще толкутся возле доски объявлений, но почти не говорят, да и пора им идти. В школу, на урок.
— Я пошла, — говорит Аня, но сама не уходит. Сзади кто-то подошел. Комендант Бремер! Он в синем рабочем кителе, из кармашка торчит складной метр. Там же очки в роговой оправе. Степенно так подошел и говорит детям:
— Без десяти восемь. Вижу, вы не торопитесь. — Достал очки, нацепил на нос.
— Мы уже идем, — говорит Аня, но они не уходят, смотрят, как комендант, задрав подбородок, читает записку. Читает долго, то есть не сводит глаз с бумажки, прочитал-то он быстро. Он в таком недоумении, что проходит много времени, прежде чем он говорит:
— Что это такое?
Ребята не знают.
— Как это сюда попало?
Ребята и этого не знают.
— Кто это написал? Вы это повесили? — Очки в роговой оправе съехали на кончик носа. Комендант смотрит поверх очков, кустистые брови шевелятся. У него очень светлые глаза. Да, от таких ничто не скроется! Ребята вот-вот рассмеются. — Ну, кто это написал?
Не знают они. Стефан говорит:
— Откуда нам знать.
Комендант останавливает взгляд на Стефане, глядя поверх очков.
— Двух недель не прошло после дела с гидрантом, а ты уже опять?
— С гидрантом?
— Ты ж тогда тоже был! Мы эти штучки знаем: я не я и лошадь не моя. — Он снимает очки, прячет в карманчик и, злобно ухмыляясь, говорит: — Я вашего брата давно раскусил! Молчать!
Последнее слово было явно лишним. Стефан разозлился не на шутку.
— Гидрант никакого отношения к этой записке не имеет. Никакого.
— Еще как имеет! — говорит Бремер. — Всё всегда связано.
Ребята не понимают. Комендант Бремер говорит:
— Вам этого не понять! А вот того человека, который это написал, вы наверняка знаете.
— Ну и что, если знаем?
— Придержи язык! Скажешь ему, что я скоро навещу его. И с этой вот писулькой! — В руках Бремера изящный ножик, лезвие блестит, ручка — перламутровая. Ребята не могут наглядеться! Но именно этим ножичком Бремер отколупывает кнопку за кнопкой. Аккуратно, а то как бы материю не попортить.