— Тебе что-нибудь не нравится?
— Да, собственно… я думала, мы будем довольны — вся семья в сборе! И мы все будем счастливы.
— Разве это не так?
— И ты спрашиваешь?
— Как это я спрашиваю?
— Как будто все в порядке, как будто так и надо и не может быть по-другому.
— Я спрашиваю так, как я это понимаю, — говорит Герман. И сразу становится ясным, что он ни над чем не задумывался — и что сейчас ему трудно понять жену. — Может быть, эта квартира во всем виновата? Но ведь квартира — чудесная! Четыре комнаты, отопление, горячая вода — полный комфорт. А у бабушки — ты разве не помнишь? В шесть утра на автобус. До этого надо и затопить и вся эта волынка. Каждую зиму мучались!
— Помню. Очень даже хорошо помню. Я-то ничего не забыла. Но дело ведь не только в этом. Стоит вспомнить, как ты приезжал к нам в конце недели…
— И что тогда было?
Вопрос вызывает улыбку.
— Ты был тогда с нами. Тогда мы были по-настоящему вместе.
— Сусанна! — говорит Герман. Он уже ничего не может понять. — А здесь мы разве не вместе?
— Ну конечно же. Но это совсем другое.
— Мы ведь живем здесь. У каждого своя работа.
— Да, да, моя работа, твоя работа! А мне хотелось бы кое-что вернуть.
— Что, собственно?
— Для детей кое-что.
— Для детей?
— Для Стефана. Ему здесь многого недостает. А там у него было. Разве ты не замечаешь?
Герман рассматривает свои ботинки.
— Чего это я не замечаю? Чего ему здесь не хватает? Весь день бегать, носиться? Да? Время зря убивать? Да! Этого не хватает! Тогда я с тобой согласен. Они ж там жили как разбойники, он со своим Тассо. И рыбаком этим — Куланке. И твоей матерью. Но ведь так из парня ничего путного не выйдет. Неужели ты не видишь этого?
— Что я не вижу?
— Что так из парня ничего хорошего не получится.
— Я хотела бы знать, что тебе не нравится в нашем мальчике?
— Какого дьявола! — вырывается со стоном у Германа. Внезапно он вскакивает и кричит: — Разговоры эти мне осточертели! Одни слова! Пустые слова. Болтовня одна!
— Болтовня?
— Осточертели! Больной от них делаюсь. Мы едем или не едем?
— Нет! — срывающимся голосом кричит Сусанна. — Никуда мы не едем!
Герман оторопел: Сусанна кричит? Кричит на него? Такого еще не было! Он хочет обернуть все шуткой, спрашивает:
— Мы не едем?
— Нет, не едем. Мы никуда не поедем!
— Что ж, значит, не едем.
После громких слов вдруг наступила тишина. Хлопнула одна дверь, еще одна — выходная. Кто-то ушел. Кто же?
Стефан прислушивается у себя в комнате.
— А дом ты мне нарисуешь? — спрашивает Сабина.
— Тише! Сама рисуй.
— Красным?
— Да, красным.
— А крышу — синим?
— Да, да, синим. Красный дом и синяя крыша. Сейчас я приду, мне поглядеть надо.
За столом в большой комнате сидит мать. Стефан сразу замечает — плакала. Недолго и немного. Глаза на мокром месте. От их взгляда Стефану делается больно, и оттого, как она сидит… Посуда не убрана.
— Не поедем? — спрашивает Стефан.
Мать качает головой. Нет.
— А бабушка ждет.
— Я позвоню родителям Тассо.
— Но почему же мы не едем? Мы можем поехать! Если отец не хочет, мы одни можем поехать.
Мать говорит:
— Мы не поедем.
— Сабина для бабушки картинку нарисовала.
— Передаст в следующее воскресенье. В следующее воскресенье поедем.
Стефан так и стоит в дверях. Мать — за столом.
— Ну, пойми! Мы поедем в следующее воскресенье.
— Следующее, следующее…
Сусанна составляет чашки, встает. Стефан следит за ее руками, за каждым ее движением и вдруг кричит:
— Только потому, что он не хочет!
— Ты с ума сошел.
— Только потому, что он не хочет!
— Это неверно, — говорит мать. — И не кричи так.
— Потому что отец не хочет, мы не едем к бабушке!
— Не кричи, пожалуйста. — Мать говорит это тихо, да и двигается она так, как будто не спешит и у нее очень много времени.
— Ну пойми! Пойми же! — говорит она.
— Ты еще защищаешь его! Он один только не хочет ехать. Скандалит тут. Дверью хлопает.
— Перестань!
— Он же тоже хотел, чтобы на детской площадке старое дерево стояло. Мы же с ним вместе хотели ехать за ним. А теперь ничего не нужно!
— Прекрати об этом!
— Знаю, знаю — ты на его стороне. Вы же с ним — заодно!
— Я тебе сказала — прекрати! Довольно!
Сусанна снимает коричневую клеенку, застилает стол дневной скатертью: зеленая с желтым и в белую клеточку. Она проходит мимо Стефана и вдруг останавливается. А он смотрит на нее. Такой он беспомощный, но и упрямый и ужасно грустный…
— Поедем в следующее воскресенье, — говорит она и проводит рукой по его щеке, шее… Он почти не ощущает ее прикосновений, но еще долго, после того как она отняла руку, чувствует и тепло и нежность ее.
21
Стефан стоит внизу у подъезда. Небо чистое — ни единого облачка. Солнце еще на востоке — оно озолотило кроны деревьев, весь недостроенный дом-башня залит светом, бетонные стены светятся, словно песчаник, — над ними голубое небо.
Стефан обходит дом. Впереди — всё воскресенье. И такое бесконечное, каким может быть только воскресенье, от которого уже ничего не ждешь.
На берегу, у самой воды, — солнце. И если закрыть глаза — сразу забываешь, где находишься, забываешь, что ты в самом центре огромного города. А как только забыл, думаешь, что ты на берегу Старого Одера, и Тассо с тобой, и бухта рядом… И вода плещется, и чайки кричат…
Камень просвистел у самого уха и шлепнулся в воду. И еще, еще, и справа и слева… Стефан медленно оборачивается. Губерт! Спрятался за деревом и смеется, как смеются мальчишки в книгах Вильгельма Буша.
— Эй, Губерт! Очумел, что ли? — кричит Стефан, а Губерт, выйдя из-за дерева, спрашивает:
— Чего делаешь? Я думал, вы уехали к бабушке. Сегодня ж воскресенье!
— В следующее.
— Следующее? Не сегодня? Ты ж говорил…
— Чего я говорил?
— Что в это воскресенье поедете.
— Может, и говорил. А вышло по-другому.
— Плохое что-нибудь? — спрашивает Губерт, а так как Стефан не отвечает, он говорит: — Похоже, что плохое.
— Ничего не плохое, — говорит Стефан. — Садись. Или боишься, мать увидит?
— С каких это пор я боюсь? — возмущается Губерт, но все же не садится. — А мы могли бы с тобой автостопом прокатиться. Скукота здесь. И каждое воскресенье так.
— Автостопом? — спрашивает Стефан. — А куда?
— К твоей бабушке.
— Далеко очень. За один день не обернуться.
— Мы и на два можем уехать.
— А в школу завтра?
— В школу? — спрашивает Губерт и все же садится. Солнце согрело землю. Губерт откинулся на спину, голову укладывает поудобней на прогретой траве, щурится и говорит: — Хорошо бы подальше куда-нибудь уехать… далеко-далеко!
— К морю, да?
— Еще дальше. Спрятаться на отчаливающем корабле, а когда он придет в какой-нибудь порт — сойти. И ты уже в Швеции или на Огненной Земле…
— Зачем тебе Огненная Земля?
— Можно и самим корабль построить. Как вы с Тассо — плот. Но только раза в три больше. И шалаш на нем. Можно ведь, правда?
— И махнуть на Огненную Землю?
— Или на Кап Аркона.
— Туда быстрей на машине доедешь.
— Ну тебя! Тогда хоть туда — за угол! На твой остров! И заживем там Робинзонами…
— Да, да, — говорит Стефан без всякого восторга.
— Ну, знаешь, с тобой сегодня каши не сваришь.
Оба молчат. Губерт лежит, ни о чем не думая, а Стефан уже представляет себе, куда бы они теперь доехали: до Вернойхен наверняка, а то были бы уже в Фрайенвальде… При этих мыслях у него сжимается сердце, горе и обида так и жгут, великий гнев охватывает его! Никогда он этого Герману не простит!
Долго они молчат и только теперь слышат, как где-то ревут моторы. То громко, то заглохнут. Рев нарастает — так рычат только дорожные и строительные машины. Но ведь сегодня воскресенье! Чего они рычат?
— Чего это они? — спрашивает Стефан Губерта.
— Кто? Где?
— За домом. Не слышишь разве?
Слышит Губерт, даже голову приподнял.
— Ааа, эти! Раствор привезли.
— В воскресенье?
— На детскую площадку. Фундамент укладывают. Сверхурочно работают.
— Торопятся, значит. Сверхурочно. Что ж ты мне раньше не сказал?
— Когда это раньше? Ты меня не спрашивал.
— Если они сейчас укладывают фундамент, пропала наша детская площадка! Будет такой… и не знаю какой!
— Так и будет, — говорит Губерт. — Мне все равно.
— Всё равно, значит, — говорит Стефан. Сидит и думает и хочет, чтобы и ему тоже было все равно, как Губерту, но не получается, не может он! — Пойду погляжу, — говорит он.
А рычат там два маленьких думпера. За рулем — молодые парни, такие, как каноист. На голове — маленькие круглые шляпы, и правят они, как будто оседлали необъезженного мустанга.
— Видишь, взялись за дело, — говорит Губерт. А Стефан:
— Так они к обеду всю опалубку заполнят.
Наверху, где опалубка кончается, стоят два других парня — ноги расставили, в белых защитных шлемах. Они лопатами разравнивают раствор. А внутри опалубки — еще третий парень, он утрамбовывает цемент круглой трамбовкой. Дело у них спорится.
— Этому плохо, — говорит Губерт. — Здорово вкалывать надо. И внимательным надо быть, а то завалят раствором.
Думперы словно скачут по кучам песка. Прямо вездеходы. Управлять ими, должно быть, легко. А как красиво раскрашены! Желтые с оранжевым.
— Красивые, — говорит Губерт.
— Краска — да.
— Если б в красный выкрасить — они были бы как пожарные машины.
— И такие же быстрые. А меня зло берет! — говорит Стефан.
— Чего? Зло берет?
— Точно. Оставь меня в покое!
Первый четырехугольник скоро будет заполнен. Парень, который работает трамбовкой, с каждой засыпкой будто на глазах растет. Скоро он догонит тех парней, которые стоят наверху.