Я люблю книги. У меня есть маленькая библиотека из моих любимых. К ним относятся все, где рассказывается с добрым сердечным чувством о простых людях, об их жизни. По выходным хожу в кино. К сожалению, в последнее время очень много фильмов с убийствами, после просмотра которых мне становится страшно возвращаться домой в пустую квартиру. Дома меня ждет только Киса — ангорская кошка.
Что вам сказать еще о себе? Право, даже не знаю. Напишите теперь вы. Буду с нетерпением ждать вашего письма. Жду.
Уважающая вас Клавдия Григорьевна».
«Уважаемая Клавдия Григорьевна!
Вы правы, куда проще бы рассказать о себе при встрече, но коли она откладывается, тогда уж письменно. Я тоже люблю книги. Тут у нас вкус совпадает. Но не только о простых людях. Я их вижу каждый день. Нравится мне читать, а точнее, узнавать о тех, кто решает судьбы мира. В кино хожу, но только на такие фильмы, где нет никаких мафий. И вам советую не ходить, тогда и бояться не будете. Зачем же вы сами себе приносите неприятности? Вы не маленькая и должны сами понимать, что в вашем возрасте такое не рекомендуется. Этим вы меня просто удивили. Лучше уж по вечерам сидеть дома у телевизора. Куда спокойнее. Правда, программы бывают перенасыщены хоккеем и футболом, но при желании всегда можно переключить на другое.
У меня тоже есть дочь. Но жизнь у нее сложилась не так удачно, как у вашей. Мою обманул негодный человек. Она родила от него сына. Теперь, конечно, внук уже большой — служит в армии. Дочь живет неподалеку от меня. Приходит навести порядок в моей квартире вдовца. Звал ее к себе, не идет. Предпочитает свободное расписание. Что ж, понять ее можно, еще не стара. Я тоже на свободном расписании. Но это уже говорю с иронией по отношению к самому себе. Бывают вечера, когда не знаю, куда себя девать. Есть, конечно, у меня товарищи. Но они работают, и поэтому всяк занят своим делом, отсюда и намечающееся расхождение.
Мне ваши письма тоже интересны. И с каждым письмом все более.
Уважающий вас А. Н.»
«Уважаемый Аркадий Николаевич!
Нет-нет, вы меня не так поняли. Я не люблю фильмов с убийствами. И если попадаю на такой фильм, то чисто случайно. Так что не подумайте, что я в этом смысле какая-то недоразвитая. И в этом отношении я с вами очень согласна. Я вам ничего не сказала о своей работе. Как уже было сообщено в объявлении, я инженер. Работаю в проектной конторе. Работа несколько однообразная, но она не утомляет. Были когда-то мечты, дерзания, и они бы осуществились, но вышла замуж, и все отодвинулось. Теперь же, когда одинока, поздно наверстывать упущенное. А что это вы сказали «иронически» насчет вашего «свободного расписания»? Интересно бы знать!
Жду. Уважающая вас К. Г.»
«Уважаемая Клавдия Григорьевна!
Мне кажется, вы просто придираетесь к каждому моему слову. С какой целью, я не знаю, но это очевидное-невероятное. Ничего я не имел в виду скрытного в словах «я тоже на свободном расписании». Именно иронически и надо было сказать. Ведь я же на заслуженном отдыхе, пенсионер. Куда мне идти? Чем мне увлекаться? Да куда хочу, туда и иду. Чем хочу, тем и увлекаюсь. Только ведь дело-то в том, что мне некуда идти и нет у меня никаких увлечений. Пока работал, был смысл труда. Тогда ни о чем не думал и не готовил себя к жизни пенсионера, и вот теперь, как рыба, выброшенная на берег. Разеваю рот, а воды нету. Вот откуда и ирония. Эх, вы! Совсем не знаете меня, а уже подозреваете бог знает в чем. Я ведь понял ваш намек. Понял!
Остаюсь, А. Н.»
«Господи, Аркадий Николаевич!
Да я и не думала вас обижать! Побойтесь бога, такие обвинения в мой адрес! Ну, пошутила. Ну, неудачно, но чтобы вас подозревать в чем-либо дурном — да избави господи. Так что уж не обижайтесь. Кстати, операцию глаза мне произвели. И теперь все прекрасно вижу. Могу и встретиться с вами. Назначайте день, и я буду вас ждать.
Уважающая вас Клавдия Г.»
«Уважаемая Клавдия Григорьевна!
Простите меня, если я несколько резко высказался в последнем письме, но честное слово, тоже никак не хотел обидеть вас. Еще и еще раз простите. Что же касается свидания, то вот что я подумал, милая вы моя Клавдия Григорьевна, а что, если мы не понравимся друг другу? А если не понравимся, то сможем ли продолжать дальше наше такое хорошее знакомство? Вот какие мысли мучили меня всю ночь, прежде чем я решился написать вам это письмо. Может быть, лучше будет, если мы на какое-то время отложим свидание и продолжим нашу переписку? Как вы на это смотрите? Жду ответа.
Уважающий вас Аркадий Н.»
«Дорогой Аркадий Николаевич!
Ваше письмо заставило меня многое взвесить и решить. Да, я согласна с вами. Вы мне очень дороги по тем письмам, которые я получила от вас. Я уже не одинока. Я знаю, есть человек, который интересуется моей жизнью, мною, и этим он мне уже дорог, близок и необходим. И действительно, а что, если при встрече не понравимся друг другу? И все рухнет? Это будет ужасно! Так давайте, милый Аркадий Николаевич, переписываться. Потом, возможно, когда-нибудь мы и повстречаемся… Мне даже страшно подумать, а что, если при встрече что-нибудь будет не так. Вы правы, совершенно правы!
Более чем уважающая вас Клавдия Г.»
«Дорогая Клавдия Григорьевна!
Это ничего, что я так к вам буду обращаться? Действительно, вы мне очень и очень дороги. На закате дней я считаю это восходом солнца!..»
«Милый, милый Аркадий Николаевич!
Я так счастлива была получить ваше письмо…»
Они переписываются. Более близких людей еще свет не знавал. Они ни разу не поссорились, не повздорили. Из письма к письму все более нежные излияния. И чем больше пишут, тем больше есть что сказать друг другу.
ТРЕТИЙ
Он сидел за столом, наклонив плечи над планшетом аэрофотосъемки, загородив от нее широкой спиной неяркий свет керосиновой лампы. Круглый его затылок, похожий на футбольный мяч, был покрыт коротким, плотным волосом. Сколько раз он лежал на ее руке!..
«Неужели и этот обманет?» — глядя из своего затененного угла на Олега Кудёмова, горестно думала Зинаида Осташкова.
«Этот» был у нее третьим. Те, двое до него, тоже, как и он, называли ее ласковыми именами, тоже любили, казалось бы искренне, и она верила им, была счастлива, и думалось — это навсегда! И почему-то обрывалось. Заканчивались изыскания. Все разъезжались по домам, и она оставалась одна.
«Какая у него красивая голова… но он даже не чувствует моего взгляда», — печально думала она и невольно сопоставляла «этого» с тем, первым.
Того звали Виктор. Удивительно красивый парень. Высокий, с впалым животом, мощным торсом. Вот с таких, пожалуй, лепят дискоболов для стадионов. Он как-то сразу привлек ее к себе. Может, потому, что никто до него не нравился ей. А в этом все было замечательно: и большие светлые глаза, и жесткие, властные губы небольшого рта, и сильные длинные руки, которыми он забирал ее и держал столько, сколько хотел.
Тогда стояла мягкая, совсем не таежная зима. Такая безветренная, что на ветвях берез и лиственниц по нескольку дней лежал снег. И весь лес был белым. И если осыпался снег, то оттого, что на ветку садилась кукша. Но даже и птицы не хотели нарушать эту сказочную тишину.
Как тогда было радостно! У них не так-то много было свободного времени. Поэтому пользовались каждой минутой, чтобы побыть наедине. Убегали напрямую по глубокому снегу подальше от лагеря и там, в чащобе, целовались до головокружения. Она исцеловывала все его лицо. Каждую родинку, ресничку, уголки губ. И ей не было стыдно так откровенно признаваться ему в своей любви. Потому что она любила впервые. До этого не знала такого сильного чувства. А тут оно захватило ее, закружило. И он любил ее. «…Люблю, люблю!» — говорил и тоже целовал ее, зарывался лицом на ее шее, ей было щекотно, — она смеялась, откидывая голову, и чувствовала, как журчит в ее горле смех.
— Какой ты славный… какой ты славный… любимый, — шептала она и готова была даже нежно поколотить его от ликующего восторга…
Нет-нет, далеко не сразу они стали близки друг другу. Это уже к весне, когда день стал больше, вокруг деревьев у стволов появились проталины, и на верхушках берез по утрам сидели черными комками тетерева. Да, это было тогда.
Случилось так, что они остались в лагере одни. И как часто меж ними бывало, началась возня. Тут даже и не поймешь, что происходило, — ему нравилось покорять ее, а ей вырываться из его цепких, сильных рук. И смеяться до изнеможения. И вот в одну из таких минут на нее напала какая-то странная слабость, когда захотелось не бороться с ним, а прижаться к нему и, затаив дыхание, лежать долго-долго. А он это понял как-то по-своему и овладел ею.
— Зачем ты это сделал? — плача, говорила она ему.
— Потому что люблю…
— Зачем ты это сделал… — И плакала больше потому, что так хорошо было целоваться и дурачиться, а то, что произошло, было некрасиво, оскверняло то чистое, что было до этого часа.
Постепенно она успокоилась, поняла, что так, видно, должно быть, и уже не противилась его бурным ласкам, хотя сама не испытывала никакого к этому влечения. Кто знает, может, поэтому чувства его стали охладевать к ней, а она, вместо того чтобы не обижаться, не дуться, стала замыкаться и все силилась понять, что же происходит с ним, почему он не такой, как раньше, и почему тогда, когда меж ними ничего не было такого, было лучше. А тут подошли к концу изыскания, и они расстались.
Глядя на Кудёмова, она невольно сопоставляла его и со вторым, с Дмитрием, веселым геологом. Он тоже был красив, но другой красой, не как Виктор. Похожий на цыгана, небольшого роста, белозубый. С трубкой во рту. Он распоряжался по-хозяйски всем и вся. «Бегом! Бегом!» — кричал он рабочим, и те бежали и не сердились на него, хотя бежать, пожалуй, было и необязательно. Так же по-хозяйски он обошелся и с нею.
— Ты нравишься мне, — сказал он ей.
— Да? — усмехнулась Зинаида. Он ей тоже нравился. К тому же и возраст — двадцать три года. Да еще тайга. Целая зима тайги…