— Да! — твердо сказал он. — Приходи ночью ко мне.
— Это зачем же?
— А я тебе в палатке скажу.
— И не подумаю.
— Ну, смотри. Дело хозяйское.
И больше ни слова. И так стал себя держать, будто ее на свете не существует. Идет — не поздоровается. За стол сядет — хлеб не подвинет. Ну и плевать! Подумаешь… А сама думала. Думала о том, что дни бегут, и пройдет зима, и она вернется домой, и опять будет одна. А тут вот он, гордый… Конечно, не надо бы так грубо, обиделся… И все больше думала о нем…
И однажды, когда в палатке никого не было, кроме нее, он вошел, порывисто схватил за плечи и, яро глядя в глаза, жестко сказал:
— Ты долго будешь меня мучить?
Он, наверно, знал, сколько нужно было выдерживать ее в таком состоянии, томить, когда и обидно до слез, и хочется ласки, и ругаешь себя за то, что не так ответила, и рада, если он вернется. И вот он вернулся!..
— Разве я тебя мучаю? — сказала она жалким голосом. — Это ты меня мучаешь…
— Тебя бить надо, не только мучить, — сказал он и поцеловал так крепко, что она чуть не задохнулась. — Так придешь сегодня ко мне ночью в палатку?
И она, испытывая мучительный стыд, сказала:
— Приду.
Она жила в палатке вдвоем с коллектором Нюсей. Живи одна, пришел бы и не спросился.
С того часа и он стал ею командовать, как рабочими. Когда хотел, тогда и звал, и она чуть ли не бегом неслась к нему, счастливая оттого, что вот он, такой властный, любит ее, живет с ней, хотя ничего и не обещает.
Кончились изыскания, и они расстались. Прощаясь, он сказал: «Не худо бы и на другие изыскания нам быть вместе. Старайся попасть ко мне в отряд». Но сам не стал стараться.
И вот она не только в другом отряде, но и в другой геологической партии. И перед нею, навесив плечи над планшетом аэрофотосъемки, загородив широкой спиной неяркий свет керосиновой лампы, сидит Третий…
А годы идут…
СЕРЫЙ
Никому не нужный, он подолгу простаивал у задней стены каменного сарая. Этот дом был крайним в ауле. За ним начинался овраг, поросший выгоревшей, жесткой травой. Дальше — поля, ровные, большие, и за ними высокие голые горы со снежными вершинами.
Пересиливая страх, потому что голод был сильнее страха, Серый осторожно приближался к дверям, обостренным чутьем улавливая густые запахи свежего мяса, сытой жизни. Чем ближе подходил к дверям, тем несчастнее становился у него вид. Он горбился, поджимал облезлый хвост. В глазах у него появлялось выражение дружелюбия, гнетущего ужаса и необоримого желания есть. Он полз. И в ту минуту, когда его голова уже высовывалась за порог и глаза видели большую медную чашку, наполненную мясом, стоящую у очага, внезапно из сарая раздавался женский крик, и в его голову летели тяжелые, больно бьющие предметы.
Тогда он убегал. Пожалуй, он визжал больше, чем требовала боль. Но так было легче. В его визге было все: и голод, и обида, и страх.
На визг откликались собаки. Это было страшнее камня. Камень мог пролететь мимо, но сытые собаки, принадлежавшие хозяевам, были свирепы и беспощадны к больному сородичу.
Серый останавливался, скалил желтые притупленные клыки, подымал на загорбке шерсть. Иногда это помогало. Но чаще приходилось спасаться бегством.
Его все гнали от своих домов-сараев. Кому нужна чужая собака! С каждым днем Серый чувствовал, как уходят силы и возрастает страх перед человеком. Бывали дни, когда он совсем ничего не ел. Первое время это беспокоило его, но позднее он примирился с постоянной сосущей тоской пустого желудка.
Обычно он лежал у задней стены сарая. Здесь было тихо и безопасно. Его никто не видел, он мог спать. И то, чего не могла принести ему память наяву, приносила во сне. Отрывочные, тусклые, перемешанные с настоящим, приходили видения прошлого. Он видел своего хозяина, большого, веселого человека, который никогда не бил его и часто бросал жирные сочные кости и куски мяса. В последний раз, когда видел его Серый, хозяин куда-то уезжал. Он сидел на коне. С ним было еще несколько человек, тоже на лошадях. В тот день тонко кричала его жена. Она так же кричала, когда у нее умер маленький сын. Серый не понимал, почему она так кричит в этот день, но все же знал: когда так кричат, это плохо. И он завыл. В тот день во многих дворах выли собаки и кричали женщины, раскачивая головой из стороны в сторону. Хозяин не взял его с собой, и он целый день томился на привязи, а ночью перегрыз веревку и убежал. Он пропадал три дня, но хозяина не нашел. А когда вернулся домой, там и хозяйки не было. Несколько дней Серый караулил брошенный дом, но потом голод заставил уйти.
Мелко вздрагивая, Серый жалобно скулил во сне.
Беспощадными врагами его были дети. Раскрутив над головой веревку с камнем, они отпускали один конец — и камень со свистом летел, гулко ударялся в стену. Серый, не дожидаясь, пока камень врежется в него, испуганно вскакивал и несся в поле. Вслед ему летели камни. Сначала они перелетали, потом оставались позади. Серый останавливался у арыка и, припав к прохладной струе, жадно лакал воду. Он пил ее долго. Пил, если даже и не хотелось. Приятна была нарастающая тяжесть в животе. Но проходило время, и просыпался голод. Серый опять шел в аул и опять подолгу простаивал, засматривая в двери.
Однажды доведенный голодом до отчаянной решимости, улучив счастливую минуту, когда старуха выгоняла из огорода коз, Серый одним прыжком перемахнул от порога до котла, стоявшего на земле у очага, что-то выхватил оттуда и бросился вон. Страх его был настолько велик, что он даже не заметил, как «что-то» во рту расползалось и на языке остался только вкус теста.
Воровство не прошло даром. Старуха долго кричала и махала ему вслед палкой. С этого дня Серого в поселке особенно невзлюбили, гнали от дверей, бросали камнями.
Старый, с каждым днем слабеющий пес немного прожил бы. Но вот, бродя как-то в поисках еды, услыхал зовущий голос, чем-то напоминающий голос хозяина. Серый остановился. Человек был в шинели, опирался на костыли и ласково звал его. Но Серый не подошел — палки внушали подозрение. Тогда человек отложил костыли, сел на землю и, протягивая руку, стал манить к себе. Серый и тут не двинулся. Он даже не вильнул в знак расположения хвостом, а когда человек взмахнул рукой и что-то бросил, Серый с визгом отбежал в сторону.
Человек посидел еще немного, потом тяжело поднялся и прошел на костылях в сарай. И сразу же Серый вернулся к тому месту, где упало что-то, брошенное человеком. Он уже знал что, определил по запаху. Это был хлеб. Серый съел его и тут же лег.
Жарко пекло солнце. Назойливо звенели мухи. Серый закрыл глаза. В последние дни он много спал. Какая-то размягчающая слабость постоянно покоилась в его усталом теле. Слух у него притупился, мозг заволакивало чем-то вязким и влажным. Он не услыхал свиста летящего камня, даже не сразу почувствовал жгучую боль в плече. Только понял, что надо бежать. И тут же вскочил, и при первом шаге взвизгнул от боли; а камни летели, и он понесся, волоча перебитую лапу, визжа от боли и ужаса. Забежал далеко в овраг, забился под камень и, поскуливая, попытался лизнуть ноющее плечо. Не достал и, уронив голову на вытянутые лапы, затих.
Так он пролежал до ночи. Ночью пришла гроза. Молнии рассекали небо на множество кусков. Лил крупный, тяжелый дождь. Серый, хромая, потянулся к сараю Человека с костылями. И долго стоял там, мокрый и понурый, изредка поскуливая от боли. Рассеченная рана саднила.
К утру дождь перестал. Тучи ушли, и опять было жарко. Из сарая вышла маленькая девочка. Она сощурилась, глядя на солнышко, и засмеялась. Серый ощетинился и, глухо рыча, прижав к черепу короткие хрящеватые уши, оскалил зубы. Девочка закричала, замахала на него руками, заплакала. Из сарая выбежала женщина, отогнала собаку. Девочка перестала плакать, женщина ушла. Тогда Серый лег неподалеку на камни. Но уснуть не мог. Мешали мухи. Они садились на разбитое плечо. Серый, с остервенением лязгая, ловил их. Он не уходил, ждал Человека с костылями. И тот вышел. К ногам Серого упала большая кость.
Ночью Серый лаял. Он считал обязанным охранять дом нового хозяина. И все было бы хорошо, если бы не рана. За день ее нажгло солнце, растравили мухи. Самое печальное было в том, что он никак не мог дотянуться до нее, чтобы зализать, очистить от грязи.
Утром, когда вышла женщина, Серый все же нашел в себе силы вежливо вильнуть хвостом. Но женщина замахнулась на него и что-то стала громко говорить Человеку с костылями. Серый, не зная, в чем он виноват, отошел в сторону. И опять пекло солнце, мухи назойливо звенели, и в ране все больше возрастал зуд. Тогда Серый сел, когтями задней ноги стал чесать рану, и, когда зуд сменился болью, увидал на земле белоголовых червей, выпавших из нее. Он зарычал на них и отодвинулся на другое место.
К вечеру от него исходил тяжелый запах. Даже Человек с костылями отогнал его подальше от сарая. А Серому очень хотелось к людям, хотелось даже не помощи, а просто быть рядом с ними. Он знал: не всегда они были злыми, были и добрыми и ласковыми.
К вечеру его отыскал Человек с костылями. Он положил возле него жирные кости. Серый слабо вильнул хвостом, но к ним не притронулся. Теперь он только одного хотел — чтобы человек долго-долго не уходил от него. И человек не уходил. Сидел.
А потом наступила ночь. Она была черная. Ни одной звезды на небе. Но Серому, раскаленному жаром, ночь казалась красной, нестерпимо жаркой. Он встал. Дрожа и качаясь, побежал в степь, в горы, в прохладу. Но вскоре остановился и повернул обратно к аулу. Добежав до сарая, лег у порога и затих, радуясь знакомым запахам, идущим от людей.
Из сарая доносилось ровное дыхание. Мух не было, с гор дул прохладный ветер. Но ночь была все так же нестерпимо красна, и тяжелое чувство тоски все сильнее томило собаку. Серому стало страшно. Страшно этой бесконечной ночи, своего одиночества и чего-то еще, непонятного, но неумолимо надвигающегося на него.