И он заскулил. Заскреб лапой дверь. Сначала нерешительно, потом все настойчивей. Чтобы вышел Человек с костылями. Тогда уйдут тревожная тоска и гнетущий страх.
И человек вышел. Но это был совсем другой, он закричал и ударил его. И тогда началось самое страшное. Серый метался среди одинаковых домов, он искал Человека с костылями и не мог найти. И все бегал, бегал, искал… И хотя уже лежал, ткнув морду в пыль, но бег и поиски все еще продолжались в его угасающем сознании.
Утром его опять ругали. Но он не вскочил. Не испугался. Не убежал. Женщина махала на него палкой. Он лежал. Тогда она позвала мужа. Человек с костылями вышел. Но Серый не видел его и ничего не слышал. Он даже и тогда ничего не почувствовал, когда его потащили на веревке в степь, подальше от аула.
Кырыхлинская долина. 1943 г.
БАБА-ЯГА
Неладное началось с того дня, когда в Кузёлеве появился новый магазин, с огромным витринным стеклом. До этого старая Надя жила спокойно и ничто не омрачало и не тревожило ее. Теперь же не было ей покоя, особенно по ночам. Из тьмы таращилась на нее страшная старуха с большим черным носом, узкими впавшими глазами и отвислыми щеками — «брыдлами», как их называла старая Надя. Все в этой страшиле было пугающе и незнакомо. Да-да, нигде, ни в Кузёлеве, ни в соседних деревнях Клинцах и Подлипье не проживало такой старухи. По крайней мере, ни на кладбище в троицу, ни в старом магазине Надя ее ни разу не встречала. Увидела же она эту страшилу необычно — вечером, когда новый магазин был уже закрыт и по порядку никто в нем не должен был находиться. Но она была там, в глубине. Старая Надя хорошо ее видела через витринное стекло. Поначалу даже подумала: не сторожиха ли? Но тут же эту догадку и откинула — сторожа сидят снаружи. Как только она увидела эту страшилу, так тут же и страшила ее заметила, впилась в нее взглядом. После чего старой Наде стало так не по себе, что заколотилось сердце и перехватило дух. И во всю ночь она не сомкнула глаз и не гасила свет, потому что ей было невмоготу. Измученная страхом и недобрыми предчувствиями, старая Надя решила поделиться с такой же старой и одинокой, как сама, соседкой Варварой.
— Да откуда же такой страшиле взяться, тем паче в запертой лавке? Примстилось тебе, ей-пра, примстилось, — сказала Варвара.
— А вот и нет, девушка. Не примстилось. А как вот тебя вижу.
— Да полно-ко!
— А так, так, девушка. Коль не веришь, пойдем, можа, опять она там сидит. Страхолюда страшенная. Ну, баба-яга, да и все! Нос черный, здоровущий, главы, как у мыши, и брыдлы висят. А сама в платке, в платке, девушка, как вот ты аль я. Аккуратно повязана. Но страшна, не приведи господь. Так и всунулась в меня глазищами, и буровит, буровит. Я иду, и она следом. Вся обмерла, ой вся обмерла, как есть… И вот все думаю, что б такое значило? Может, к смерти, а? Потому несуществующая та С т а р у х а. Несуществующая, девушка. А как есть самое что ни на есть наваждение. И что еще в сумленье вводит, не знаю я ее, не видывала ране.
— Неужели взаправду?
— Как крест господний! — и старая Надя перекрестилась. — Пойдем, сама увидишь. Не должно мне примститься, не должно. Пойдем, милая, сходим…
Пошли. Путь их был недолог — всего миновать несколько домов. И вот он — новый магазин, с большим витринным стеклом. Час уже был вечерний, такой же, как и накануне. На дверях висел замок. И по порядку в магазине никого не должно быть.
— Ты обождь, а я погляжу, там ли она, — сказала старая Надя и, приседая, стала медленно, чтобы не вспугнуть, что ли, или от боязни, приближаться к окну.
Еще лет тридцать назад, когда ей было чуть за пятьдесят, она была хоть куда. Может, потому сохранилась, что осталась вековухой и не было того мужика, который бы огорчал ее. Жила сама по себе. В девичестве сватались к ней, но чего-то не нравились то отцу и матери, то ей самой. Лет до сорока еще надеялась выйти замуж, но не вышла и примирилась со своей стародевичьей судьбой. И мало уже обращала на себя внимания. Жила абы как, никто ее не трогал, и мало кто ей был нужен. И вот теперь, как божье наказанье, откуда-то эта нечисть. И чего ей надо, чего зырится из тьмы? Нечисть, пра нечисть…
Старая Надя осторожненько заглянула в окно. Теперь уже не столько из страха, сколько из того, чтобы ее слова оправдались, чтобы не исчезла куда эта страшная С т а р у х а.
Страшила была на месте. Как только Надя заглянула в стекло, так она тут же и высунулась со своим черным носом и уставилась на нее.
— Тута она, тута! — замахала к себе рукой Надя. — Подь сюда, подь!
Варвара, робея, подошла и глянула в окно. Там, рядом с Надиным отражением, было и ее.
— Где она? — спросила шепотом Варвара.
— А ты чего с ней? Пошто тама? — отстраняясь от соседки, таким же затаенным шепотом спросила старая Надя.
— С кем — с ней? Это я с тобой. Ты и я. Мы там.
— Я тама?
— Ну? Рядом-то ты.
— Да ты что? Кака така я? Ты-то откуль тама взялась?
— Тьфу ты! Это ж мы там в стекле. Там в лавке-то темно, ну вот и видимся, как оттеда. Ты и я. Неуж не узнаешь себя? Мы тама, как в зеркале.
— Я?
— Ты.
— Ой, господи, да неуж я така?
— Така, така…
— Господи, как страшила… — И старая Надя, не глядевшая на себя лет тридцать в зеркало, заплакала.
ЗАКРЫТАЯ КОМНАТА
Мы лежали, отбросив одеяла. Было иссушающе сухо. Как мужчина и женщина мы не были нужны друг другу в эту ночь. Но было то, что уже давно связывало нас, — привычка к общению, продолжение жизни и та степень мужества, когда знаешь все, что ждет тебя впереди. И потому были откровенны, и разговор наш больше касался совести, потому что она еще была у нас.
Все, что было нужно, мы прошли за короткий срок. Все, что нужно было пережить за это время, — пережили. Из пережитого многое забыли, а то, что сохранилось в памяти, уже не приносило радости.
Странный был разговор.
— Представь, есть закрытая комната, — сказала жена. — Никто не знает, что в ней. Возьми ключ, открой ее. Войди и расскажи обо всем…
Трамвайная вспышка осветила потолок и отблеском — ее лицо. Оно было белое с черными провалами глаз. И тут же донесся грохот рабочего трамвая и за стеной закричал пьяный сосед.
— И расскажи обо всем, — как эхо повторила она.
— Допустим, войду, но я не знаю, где эта комната.
— Это нетрудно сделать, надо только перешагнуть привычное. Она у каждого есть.
— Тебе удалось побывать в своей?
— Да.
— Расскажи о ней.
— …В этой комнате я была ночью. Ее освещала большая свеча. Три стены были чистые, но на четвертой было множество твоих портретов. Я переходила от одного к другому, смотрела на твое лицо. Оно было каждый раз совсем разное. То насмешливое, то презрительное, то ехидное, то жестокое, то хитрое, то властное, то трусливое, но, сколько я ни вглядывалась, не видела доброго выражения. И тогда я подумала, что ты не очень хороший человек. В тебе нет милосердия. Мне бы надо, конечно, у кого-нибудь спросить, так ли это? Но спросить было не у кого.
— И что же, ты так и думаешь, что у меня нет милосердия?
— Не знаю. Пока не было случая проверить. А ты как сам думаешь?
Опять закричал пьяный сосед.
— Думаю, тоже еще не было подходящего случая, чтобы проверить себя. Но как же ты попала в свою комнату?
— Я просто вошла в нее ночью, и все.
— Где это было?
— В каком-то незнакомом городе.
— Давно?
— Да, тогда я тебя еще не знала.
— Как же ты вышла за меня замуж, зная, что у меня нет милосердия?
— Полюбила тебя и забыла. К тому же ты улыбался. Недаром же говорят: любовь слепа.
— А у меня комната есть?
— Конечно. У каждого есть своя комната.
— Так что, я тоже могу войти в нее? Или, может, я опоздал?
— Да нет, пока живешь, еще не поздно.
— Ты ответила таким грустным голосом, что я не знаю, что и подумать. Похоже, ты разочаровалась во мне?
— Нет-нет, я просто вспомнила себя маленькой девочкой. Такой я вошла в ту комнату. А ты уже седой, и не знаю, что там увидишь…
— А ты не можешь еще раз заглянуть в свою комнату?
— Пробовала, но дверь все время была закрыта. Наверно, только один раз можно в нее заглянуть.
— Может, и моя закрыта?
— Не знаю. Попробуй войди.
— Но как это сделать?
— Закрыть глаза на все и смотреть только в себя. Попробуй войти в свою комнату.
— А что, попробую…
Я сделал так, как она сказала. Плотно закрыл глаза. И сначала было черно, только мелькали белые искры, и тут же попытался заглянуть в себя. И удивительно, чем больше вглядывался, тем глубже проникал мой взгляд в меня, в мое сокрытое. Я не знаю, как это назвать. И тут вошел в широкую, светлую комнату. Она была освещена каким-то необыкновенно мягким светом. Он излучался из стен. Но стены не были светящимися. И на каждой стене цвели разные цветы. Все полевые, и почему-то было много гвоздики. Над цветами летали бабочки, с жужжанием проносились глянцевые жуки, садились на цветы и улетали с пыльцой на лапках.
Я обошел все четыре стены и ничего не понял. Цветы? Это, конечно, хорошо, но что они означают? Что моя жизненная дорога усыпана цветами? Но она не усыпана. А что же еще?
Я уже хотел уйти и взялся за дверную ручку. И тут увидел на внутренней стороне двери портрет жены. Он был сделан из цветов. Жена глядела на меня и улыбалась. Причем такой красивой я ее еще никогда не видал, даже в молодости.
Об этом я ей сказал.
Она ответила, по-прежнему прекрасно улыбаясь:
— Это я знаю. Только ты смотришь не на мое лицо. Это моя душа. Если бы ты ее знал, ты бы не удивился ее красоте. Но ведь ты ничего не знаешь о моей душе. Даже не знаешь, есть ли она.
— Ну, видно, есть, если я с тобой говорю.
— Душа у каждого есть. Только не всегда бывает красивой.
— Тебе, что же, повезло?
— Не знаю…
— Но послушай, почему же нет ничего в моей комнате, кроме твоей души и цветов?