— Но разве тебе этого мало?
— Но где мое?
— Моя душа и есть твое.
— Душа… Я думаю, все это мистика. Сейчас открою глаза, и ничего этого не будет.
— Да, если откроешь глаза. Только сначала как следует посмотри на меня. Больше тебе такого случая не представится, чтобы увидеть мою душу.
Я гляжу на нее и чувствую, как в сердце вливается мягкой волной нежная теплота. И мне хочется любить весь мир: людей, зверье, птиц, рыб, деревья, травы, цветы, реки, горы, океаны, города, деревни, пашни, луга, пчел, бабочек, муравьев и всех, всех…
Открываю глаза. И в ту же минуту за окном мерцают электровспышки, освещая алебастровый потолок. Отсветом вырывая из тьмы белое лицо жены. Она спит. Легко и спокойно дышит и ничего не знает из того, что я только что узнал. Я еще в каком-то горячечном состоянии. Но мне так отрадно! Я готов любить весь мир: людей, зверей, птиц, рыб, деревья, травы, реки, цветы, горы, океаны, города, деревни, пашни, луга, пчел, бабочек, муравьев и всех, всех…
ДОРОГА
Каждый раз, стоило мне только заблудиться, я выходил на нее. Ровная, песчаная, с давно проложенной колеей, она пролегала меж сосен. Если пойти по ней вправо, тогда, пройдя через низинку, она начнет сужаться, превратится в тропинку и упрется в противопожарную борозду, чтобы там и исчезнуть. Если же пойти влево, то так же, метров через сто, начнет сужаться и иссякнет на скате холма, среди белых лишайников и камней.
Я спрашивал местных об этой дороге. Никто ничего о ней не знал, пожимали плечами. Один старик было вызвался пойти со мной, но я не смог провести его к ней. Не знал пути. В том-то и дело, что только заблудившись я выходил к ней. И всякий раз собирал возле нее в низинке сыроежки и подберезовики, а на холме, среди белых лишайников, черноголовые, запеченные боровики. Так что потом уж даже мечтал заблудиться, и выйти на нее, и набрать там корзину грибов. Но как раз тут-то и не получалось. Как назло не мог заблудиться, хотя шел наобум, не запоминая местности, не глядя на солнце, — и все равно бродил по знакомым местам. А то вдруг, казалось бы и неподалеку от лесной, проезжей дороги, начинал плутать и, когда уже окончательно запутывался, не зная, в какой стороне дом, — это если день облачный и солнце скрыто, — выходил на нее. И даже вздрагивал, настолько неожиданно она представала.
За все время я на ней встретил только один раз человека. Какого-то старика. Обрадовался, окрикнул его, но он, не оглянувшись, подался в глубь леса.
— Подождите! — кинулся я за ним вдогон. — Я заблудился!
«Ился… ился… ился…» — заметалось эхо. Но старик еще больше ссутулился и затерялся среди кустарников.
Когда я впервые набрел на нее, радости не было конца. До этого я изрядно проплутал. Шло уже к вечеру. Я не то чтобы отчаялся, но устал очень, проголодался и уж думал, не доберусь в этот день до дома.
Заблудиться мне никогда ничего не стоило. Уж таким уродился. Надо бы время от времени примечать места, когда идешь по лесу, поглядывать то на небо, то на приметные бугры или болота, а еще лучше бы обзавестись компасом, но я как-то забывал об этом. Шел, не отрывая взгляда от земли, боясь пропустить гриб, и в итоге — заходил в такие дебри, что окончательно терялся. А когда выбирался, то никакого представления о возвратном пути к дому уже не было. И если что руководило мною, так это направление, в каком нужно было идти к дому. Но ведь направление может по длине фронта быть на несколько километров: все будет на север. Или на юг. Смотря куда возвращаться.
Так вот, когда я вышел на эту лесную дорогу, то радости моей не было конца. Я решил, что вышел на лесной большак и что теперь мне только и останется что шагать по нему, пока не приду в поселок.
И побежал, а вскоре и уперся в бугор, где дорога затерялась среди лишайников и камней. Все же поднялся на вершину. Но ничего знакомого не увидал. И дальше шли холмы, а меж ними низины, поросшие молодым сосняком и можжевельником. И это повсюду, куда ни кинь взгляд. И над этим простором — мглистое небо. Тогда спустился и направился в другой конец дороги, и вышел в низинку, где она затерялась среди кочек и воды. Вернулся и, ничего не понимая, стал разглядывать дорогу. Широкая, с отчетливыми колеями, она лежала передо мной.
— Откуда же ты? — спросил я ее. — Почему ты без конца и начала? Кто тебя проложил? Ведь проложил кто-то! Почему ты такая?
Молчала дорога.
Долго я выбирался и лишь поздним вечером вышел к настоящей дороге, и там уже скорей-скорей домой.
Я, конечно, и представления не имел, где находится Та дорога, и не пытался ее отыскать, хотя именно в том месте насобирал чуть ли не целую корзину грибов. И надо бы туда направиться, да ведь как найдешь путь?
В том году я больше с ней не встречался. И если вспоминал, то уже только по-доброму, как грибное место, к сожалению, утерянное.
Но в следующую осень опять набрел на нее, окончательно заблудившись. В этот раз я уже не злился на нее, на такую нескладную, напротив, обрадовался, как старой знакомой, и тут же кинулся искать грибы. Их было много. Они стояли — и старые с повалившимися шляпами, трухлявые, и молодые, крепкие. И подосиновики, и белые, и черноголовики — обабки, и рыжики. Корзина быстро наполнилась, и опять встала передо мной задача: как выбираться домой? И снова шел наобум, куда выведут ноги. Только на этот раз меньше плутал, вышел к знакомому озерку, а там я уже знал, куда идти.
По пути встретил соседа. Тот подивился, где это я столько набрал грибов, — у него было с полкорзины, да и то больше лисичек и горькушек. Я стал рассказывать о дороге.
— Не знаю такой дороги. В каком хоть месте?
— Да вот туда! А в каком — не знаю…
— Знаешь, да не хочешь сказать, — посмеялся добродушно сосед. — Ну и то верно, кто же про свои места говорит. Дурак только…
Не поверил. И никто не верил, когда говорил про ту дорогу. Я уж про себя стал называть ее «Моей».
Было и так. Вышел к ней и увидал лося. Он стоял от меня метрах в десяти и глядел скорее с любопытством, нежели настороженно. Я замер. Стоял и глядел на него, а он на меня. Большой, с широко раскинутыми рогами, мощными, матерыми, с внимательным взглядом темно-коричневых глаз, с густой глянцевой шерстью на боках и ляжках.
— Ну что ты? — сдавленным от робости голосом сказал я. — Чего смотришь?
Он негромко фыркнул, медленно повернулся и пошел не торопясь, словно зная, что я никакого вреда ему принести не могу.
«Значит, здесь совсем глухое место, если ходят лоси и не боятся человека», — подумал я.
Было еще. Встретил лосиху с лосенком. Но они не стали дожидаться, пока я выйду на дорогу, метнулись в чащу и скрылись.
Теперь я уже знал, что Моя дорога находится в совершенно глухом месте, где человек бывает очень редко.
С этого дня, когда корзина была пуста, я даже стал умолять слепой случай, чтобы мне заблудиться и выйти к Моей дороге. Случалось, выходил и тогда возвращался с полной корзиной. Но если никак не мог заблудиться, то ни разу не было, чтобы вышел на нее.
Последние десять лет я не жил в тех местах. И вот снова там. Была осень, и я отправился в лес с корзиной, в надежде заблудиться и выйти на Мою дорогу и там набрать грибов. Но за эти годы, что меня не было, кое-что изменилось. Во многих местах лес был вырублен. Появились оздоровительные комплексы, и вся местность была пересечена дорогами настолько, что заблудиться было никак нельзя. И сколько я ни ходил, сколько ни шел наобум, чуть ли не с закрытыми глазами, все равно выходил на ту или иную гравийную дорогу.
И только никак не мог выйти на Мою.
НА ВОДОРАЗДЕЛЕ
Ведь надо ж, прошло столько лет, а все помнится с малейшими подробностями — так врезалось в память. Ну не прояснись небо — и кто знает, чем бы все кончилось. Случалось, и не раз, когда человек бесследно пропадал в тайге. Так и со мной могло произойти. Тем более — никакого знания тайги. Больше фанфаронства, чем охотничьей сноровки. Кроме одностволки да патронташа еще прямая трубка и на поясе нож — на случай, «если придется вступить в единоборство с медведем». Мне думалось, стоит только войти в лес, как меня тут же ожидают глухари, красавцы олени — изюбры, лоси, а то и медведь. Не зря же я носил медвежью пулю — жакан. И я бы мог здорово отличиться. Еще бы, снабжаю мясом всю изыскательскую партию. Но проходил день за днем, а на моем счету были только две утки и три рябчика. Но надежда не покидала меня.
Так было и в тот день.
Мы добирались к началу участка уже больше трех месяцев по капризной и довольно опасной реке, все дальше забираясь в глубь тайги. Триста километров против течения, через перекаты, минуя завалы, то таща лодки волоком, то на веслах, то на шестах. Утопили соль, сахар, консервы. Так что с питанием нас поджимало. И мяско бы здорово пригодилось.
И вот однажды, когда мы остановились на обед, выбрав открытую косу, чтобы поменьше было комарья и мошки, я решил на часок сбегать с ружьишком в лес. Проводник-эвенк говорил, что в этих местах водятся изюбры. Так почему бы не завалить одного из них?
Солнце стояло над головой, небо было чисто, и я шагал, не боясь заблудиться. Конечно, на всякий случай не мешало бы иметь компас. Но в то время компас был довольно редкая штука, не то что теперь — пошел и купил в спортивном магазине. Но я хорошо обходился и без компаса, и хотя лес был захламленный, перерезанный ржавыми ручьями, поваленными деревьями, заросший кустарником, шел и шел напрямую, потому что солнце было у меня на затылке и я все время наступал на свою тень.
Донимали комарье и мошка. Их в тайге великое множество. Но особенно мерзок «мокрец» — он настолько мал, что, когда табунится перед глазами, похож на дымок от трубки, забирается, куда только хочет, разъедает кожу до крови. Я отмахивался веткой, держа ее в левой руке, в правой было ружье.
Я прошагал с полчаса, и надо бы уже возвращаться, но какой-то бес подгонял все дальше и дальше. И я шел, то выходя на мари — это боло