За нашей палаткой шалашик эвенков. Только я сел кое-что записать в дневник, как от них послышалось пение. Монотонное, повышающееся и понижающееся: «Ооооо! Ууууу! Ооооо!» Это поет эвенк Миша, пожилой, рябой, с круглым, как тарелка, лицом. Он поет свою песню долго: замолчит минут на десять и снова завоет. Ложусь спать, а он все поет и поет.
11 июля. Комсомол создал «легкую кавалерию» для расследования деятельности Осадчего. Порча продуктов, халатность. Осадчий пытался свалить вину на меня и Игоря, вроде бы мы, купаясь, ныряли с той лодки, где была махорка. Но это было смехотворно. Каждому ясно: невозможно накренить среднюю лодку, поджатую боковыми.
12 июля. С шести утра начали грузить халку. Заняли ее буровым оборудованием, а его десять тонн. Грузились долго. И опять лодки по три. Техперсонал устроился на катере. Этот катер более мощный, чем «Исполкомовец». Все наши вещи находятся на его носу и палубе. Идет дождь. С носа катера донесся печальный удар колокола. Катер тронулся. Мы все, кто на палубе, кто на борту, кто с кормы, смотрим на лодки. На берегу чуть ли не все население Керби. Как опустел лагерь, остались две палатки да мусор. Да Осадчий. Он со своим отрядом тронется позже. Лодки медленно выравниваются и отходят от берега. Рабочие машут руками, платками стоящим на берегу. С берега тоже машут. Катер набирает ход. К. В. неотрывно глядит на цепь лодок. На лодках весь изыскательский груз, погибни что — и надолго задержатся изыскания. Но пока все благополучно. Амгунь сворачивает в сторону, и Керби скрывается. На халке спиной к катеру стоит Соснин — завхоз партии. Он следит за лодками.
— Соснин — как мачта, — замечает Мозгалевский, попыхивая короткой трубочкой.
И правда, Соснин похож на мачту: высокий, стройный, в белом брезентовом плаще.
Радист установил приемник и передатчик в каюте. Пытается связаться с Комсомольском.
13 июля. Сегодня мне исполняется двадцать четыре года. Сейчас пять часов утра. На реке туман. Катер идет медленно, лодки послушно тянутся за ним. За Каменкой начался перекат. Как ни пытался катер преодолеть его, ничего не получилось. Пришлось оставить лодки. Преодолев перекат, отцепили халку, и катер тут же отправился за лодками. А мы стали разгружать халку. Дальше она не пойдет. «Старину, что ли, вспомнить?» — глядя на нас, сказал инженер Прищепчик. Но только сказал, не вспомнил «старину».
В нашей партии две девушки, геологи, — Маша и Нина. Они решили проехать на оморочке на другой берег, но не отъехали и трех метров, как оморочка перевернулась и они оказались по горло в воде. Под общий смех они выбрались, снова забрались в оморочку и уплыли.
Пока они ездили, мы успели поставить палатку.
К вечеру катер притащил все лодки.
14 июля. Всю ночь шел дождь. Утром небо было серым, непроницаемым. Холодно. Дует ветер, поднимая на Амгуни волны. Выходим на берег проститься с катером. Там уже стоят К. В., Мозгалевский, Прищепчик. Катер тихо покачивается на волнах.
— Счастливый путь, капитан! — говорит К. В.
— Счастливый и вам путь, отличной работы, благополучного возвращения, — отвечает капитан.
Катер оттягивает в сторону халку и, взбурлив воду, выходит на середину.
— Прощайте! — доносится из рупора.
Катер сворачивает за мыс, исчезает, и тут хлопает за моей спиной выстрел. Через несколько минут к нам подходит молодой эвенк и протягивает К. В. рябчика.
— Моя стреляй, возьми, начальник.
Ну вот, теперь мы одни. Внешняя связь только по радио. Сегодня мы не едем, будем заниматься распределением груза по лодкам. Мы договорились плыть втроем на одной лодке: Маша, Иван Герасимов и я.
— Только условимся: если нужно будет лезть в воду, полезем безо всяких оговорок, — говорю я.
— В общем, будем морально поддерживать всех, да? — говорит Маша.
— Будем все время впереди всех, — говорит Иван Герасимов.
Начали разбирать свои вещи. Что сделалось с ними! Особенно жаль папиросы, — сплющенные, мокрые пачки. Но стоит ли унывать, если есть железная печка. Можно сушить. Правда, не особенно вкусны они стали, но дымят, и ладно.
— Что, подмочили? — появляясь у палатки, спрашивает К. В. — Вот мне хорошо, не курю.
— Константин Владимирович, у меня к вам просьба, — говорю я. — Разрешите мне, Маше и Ивану Осиповичу ехать впереди каравана…
— Слушайте, пора покончить с пикниками. Я дал распоряжение закрепить за каждым итээр по две лодки с рабочими, под личную ответственность. Ничего не выйдет. Ты не обижайся, но так нельзя.
— Есть нельзя! — говорит Маша и смеется.
А я беру ружье и ухожу в тайгу. Она начинается сразу после палаток. Трава доходит до пояса, под ногами старый валежник, ямы. Идешь, идешь и сразу… Ух! И чуть ли не врастяжку. Метрах в трехстах путь пересекает протока. Ох уж эти комары!.. Отмахиваться бесполезно, и я стараюсь не обращать на них внимания. Иду на запад вдоль протоки, берегом. С шумом и писком бросаются в разные стороны утята. Ныряют и появляются там, где их никак не ожидаешь. Для выстрела они еще малы. Утят попадается много, но ни одной утки. Это, наверное, потому, что каждый мой шаг сопровождается треском. Ну куда ни ступи, везде валежник. Часто попадают на пути валяющиеся колодины в три обхвата. Я взбираюсь на одну из них и… проваливаюсь, поднимая желтое облако пыли. От деревьев осталась только кора, наполненная перегнившей трухой. Побродив около часа, повернул обратно. Но откуда такое множество проток? Я не взял компас, и теперь меня начинают одолевать сомнения: «Правильно ли я иду?» Но есть солнце. Когда шел туда, было слева, теперь справа, — значит, правильно. Выхожу на маленькую поляну. На ней, как телеграфные столбы, торчат голые стволы умерших деревьев. Неприятное самочувствие, когда начинаешь терять уверенность. Берет злость. И я иду напролом, никаких обходов, только вперед! Шагаю, лезу, перелезаю. Теперь это для меня главное, и не заметил, как с сучка сорвался рябчик и скрылся в кустах. Но где же палатки? Выхожу из чащи и вижу их чуть ли не перед своим носом. С облегчением вздыхаю и замечаю подходящую к берегу лодку. В ней К. В.
— Ничего страшного вверху нет, — доносится до меня его голос. — Километров пять даже по такой воде можно передвигаться.
По Амгуни с большой скоростью проносятся стволы деревьев, коряги. Их много, иногда это похоже на сплав леса. Вечером наша стоянка утонула в тумане. Он был настолько густ, что костер, как бы закрытый матовым стеклом, тускло мерцал. Стало холодно. Заблаговременно, еще днем, я устроил себе топчан и натянул от комаров полог. Плохо то, что палатка от дождя мокрая, земля сырая и постель пропитана влагой. Когда смолкли разговоры, стал явственно доноситься шум воды на Амгуни, будто где-то далеко шел поезд.
15 июля. С утра начали грузить лодки. На большую погрузили теодолиты, нивелиры, канцелярию и радио. Сопровождать ее будет К. В. На остальные — продукты, разное техническое оборудование, личные вещи. Вода на Амгуни поднялась еще выше. Ехать нельзя. Между нами и рабочими канал.
К. В. решил съездить на ту сторону, к ним.
— Маша, подвезите, — попросил он, видя ее в оморочке.
Ловко взмахнув веслом, она направила оморочку к нему.
— Садитесь!
Но не успели они отъехать и двух метров, как оморочка накренилась и Маша вылетела в воду. К. В. удержался и считал себя, наверно, в безопасности, но в эту минуту Маша вынырнула и с громким смехом дернула оморочку на себя. К. В. не усидел, и оморочка перевернулась, К. В. оказался по пояс в воде. Маша, красиво выбрасывая руки, плыла к берегу. На берегу стояла Нина.
— Дай-ка руку!
Нина протянула руку, Маша сильным рывком сдернула ее с берега, и Нина оказалась тоже в воде. Все это сопровождалось веселым смехом Маши.
— Маша, это вы нарочно сделали? — спросил ее К. В.
— Ага… — И опять засмеялась.
У нее избыток энергии. Она не может ни минуты усидеть на месте. Вечно движется, что-то делает. Раз пять уже поднималась вверх на оморочке. Ничто ее не пугает, ей все интересно. Громкий голос, смех, размашистый жест — это Маша.
— Ходила сейчас в тайгу. Амгунь здорово разлилась. Глядите, какая я мокрая. Вода, везде вода. Я провалилась там, здорово ушиблась. Но ничего, заживет…
На нее нельзя глядеть без улыбки. И у каждого мелькает мысль ей сказать: «Какая ты, Маша, молодчина!» Да, не всякий парень решится сесть в оморочку и выехать на середину Амгуни. А ей хоть бы что, будто так и надо.
После обеда я поехал вместе с охотником Васей в оморочке исследовать протоку. Она нас вывела в совершенно спокойное, без морщинки, озеро. Тишина. Ни всплеска, ни шелеста. Даже комары куда-то исчезли Вода черная, непроницаемая. Все же поехали. Достигли противоположного берега и оттуда увидали Амгунь. Если плыть по Амгуни от нашей стоянки, то поездка отнимет часа четыре, а по протоке и озеру — меньше часа.
16 июля. Ветер прибежал с мыса, упал на воду и, сморщив ее, скрылся в мелком береговом кустарнике. Так начиналось утро. Туман, словно дым, тянулся с Амгуни. Вода за сутки поднялась еще на пятьдесят сантиметров.
— Приготовиться к отъезду!
Быстро замелькали люди, зазвенели котелки, загудели голоса, и лодки одна за другой стали подъезжать к палатке К. В. Он собственноручно проверил каждую, испытав на веслах, догружая или разгружая, смотря по осадке.
Караван тронулся. Впереди — К. В. За ним, одна за другой, то скученно, то гуськом, потянулись остальные. Я еду с двумя рабочими — Перваковым и Баженовым. На нашей лодке три мешка муки и личные вещи. В том месте, где была стоянка, из-за подъема воды образовалось нечто вроде бухты. Лодки рассыпались по ней, и это похоже не то на праздничное гулянье на Кировских островах, не то на военные приготовления индейцев.
Из бухты лодки вышли на быстрину. Вода затопила прибрежный тальник, проносится с бешеной силой. Мы откладываем весла и хватаемся за ветки, подтягиваемся и протаскиваем лодку вперед. Жарко. Потные, с раскрытыми воротами рубах, облепленные комарами, в ореоле бесчисленного множества мошек, вьющихся над головой, залезающих в рот, в уши, в нос, под перегуд и жужжание паутов, продвигаемся вперед, отвоевывая по сантиметру. Так продолжается долго, в мне не видно ни первых, ни последних.