Случалось, приезжал не один, а с приятелями, и тогда начиналась настоящая охота на мужиков. Охота с окружением, засадой, погонями.
Мужики его ругали, поносили всякими погаными словами, говорили, что свою родню он не трогал, а, случалось, еще и снабжал отобранной у других рыбой, — в деревне жила его сестра, выданная замуж за брата Репья. Можно было бы, конечно, пожаловаться на самоуправство Фетисова, если бы кто из начальства оказался в тот час в Кузёлеве. Ну, а писать заявления с жалобами кузёлевцы мастерами не были. Не любили доносов. Но и смириться с таким делом не могли.
Никто не помнит, сколько лет стоит на берегу Чудского деревня Кузёлево. Не знают, кто первый поселился здесь и основал деревню и в честь кого она названа. Кто такой Кузёлев? Был ли таковой? А может, Кузёля? Да и что за имя такое? Никто не ведал, но каждый знал, что испокон веков мужики промышляли рыбой: ставили сети, переметы. Ловили и судака, и щуку, попадал и сиг, и даже угорь. Промышляли снетком. Не брезговали на нересте и острогой. И никто не донимал штрафами, не жег сети, обливая бензином, не отнимал рыбу. И не меньше было рыбы, а поболе. Меньше стало, как появился рыболовецкий колхоз. Сначала тягали тралом. Все кормовые места ободрали со дна. Потом уж догадались, что так негоже. Стали заколы ставить. Так опять же отлавливают все, что ни попадет в тенета. И малька не щадят. Сдают на рыбзавод. Там сушат и за бесценок ящиками продают местным для корма свиньям. Вот отчего стало меньше рыбы. А запреты для мужиков все строже. За каждый рыбий хвост — штраф. Того гляди, без штанов останешься или под суд попадешь. И все же, чем строже запрет, тем больше азарт. И уже не столько сама по себе рыба нужна, сколько подмывает насупротив пойти. А то, изволь, колхозу можно и в нерест ставить тенета, а рыболову-любителю и щуку не убить! Побережье-то, вон, глазом не охватишь. По всем заводинам и отмелям рыба бьет и плещет. Что же и не взять малость? И свежинкой не разжиться? Да продавали бы — так лях с ним, можно бы и не баловаться острогой. Купил бы, и вся недолга. По ночам-то не спать тоже не очень, да в воде, да и бегать от инспектора не сладко. Да не продают. План у колхоза. Все государству. Потому и браконьерствуют. И ворчат на Фетисова. Черт его носит!
Особенно зол был на него Николка Кудимов. Вот уж какую весну подряд наезжает к ним на берег инспектор Фетисов. И каждый раз засекает Николку. То штрафовал, а теперь судом грозится. Ни за кем, как за ним, гнался на газике. В бинокль усмотрел. Кинулся Николка в дюны, да разве убежишь от такого. Догнал, схватил за воротник и бросил на землю. Полный рот песку набился. Стоял над ним, подавляя своей мощью маленького, взъерошенного.
— А толкать не имеешь права, — отплевавшись, сказал Кудимов, с ненавистью глядя на инспектора.
— Я те дам, не имею, — мирно сказал Фетисов. — Я те отучу браконьерить. В последний раз предупреждаю. Сейчас акт, а потом под суд.
— Валяй, валяй! Тебе за это деньги платют. Только чего ж своих не штрафуешь?
— Каких-таких своих?
— А таких! Свояка. Что он — не бьет?
— А я вот скажу ему, так он тебя уж всяко прибьет, чтоб язык укоротил.
— Ладно, нарвешься на кого следует, поучат, — бурчал Кудимов, глядя, как инспектор запихивает рыбу в рюкзак.
— Ты уж лучше и не суйся на берег, — говорили Кудимову мужики. — Ведь каждый раз с тебя начинает. Чего-то ты ему поперек встал.
— Как же, так и отступлюсь. Держи карман, — хорохорился Николка Кудимов и показывал рукой непристойное. И тут же добавлял с руганью: — Вот зараза, привязался.
— По силе нашел, — смеялись мужики. — Он тебя одной рукой могет согнуть.
— Ага, согнуть… Не очень-то, — сознавая свою физическую неполноценность, затихал Кудимов.
Да, не могуч он был. Среднего роста мужику — по плечо. Правда, силенка была. Была она в его клещастых руках. Вцепится — не оторвать. Да ведь и Фетисов не слабак. Одной рукой на вилах копну вздымал. Так куда ж там с ним бороться…
В эту ночь стояло безветрие. Перед рассветом, правда, потянуло сквозным ветром, но ненадолго. Да и не помеха он был. Если уж щука занерестует, то от такого ненастья не остановится. Тут уж ей ни до чего. На шаг в своей яри допустит. Юрлаки жмут так, что другой раз ее горбушка из воды выпирает. Тут уж только не промахнуться…
Где-то на чистом, открытом пространстве возбужденно загагакали гуси. Это они всегда так, в рассвете, перед тем как полететь на далекие поля. Тонко нарезая воздух, пролетели вблизи кулики. И Кудимов стал зорче всматриваться в тусклую одноцветную полосу серой воды, пробитую кое-где остриями камыша, — не плеснет ли? Был он в болотных сапогах, развернутых до пахов. Они были великоваты ему, и он распорол их вверху, чтоб не мешали при ходьбе. Длинное, отшлифованное стеклом древко, на которое была насажена острога, спокойно лежало в руке. Оно как бы замерло, готовое в любую минуту вырваться и стремительно настичь добычу. Глаза у Кудимова щурились в сжатых веках от ветра, обветренные губы (нижняя лопнула посредине) были плотно сжаты, ноздри раздуты. Он был весь затаенная жестокость. И ему не было никакого дела до того, что в природе совершалось великое, святое таинство, без которого не будет жизни на всей земле.
Он настороженно ждал. Ждал всплеска. Дышал прерывисто. Сердце стучало громко, четко, словно отсчитывало время.
Наконец неподалеку раздался всплеск. Кудимов зорко метнул взглядом. Он знал — это щука зовет юрлаков. Всплеском зовет, пуская по тихой воде частые выплески. Пустив, отошла к другому краю притуманенной заводи. И там всколыхнула воду. Отошла. Кудимов подосадовал. Но вблизи неожиданно вода взбурлила и стала беспорядочно всплескиваться. Это пришли юрлаки. И, судя по шуму, суете, щука была большая. Кудимов переступил. Ему не терпелось приблизиться к ним, но знал — не время, они еще не в яри. Могут уйти, заслышав его шаги, хотя передвигался он и бесшумно. Бесшумно? Это ему только кажется — у рыбы другой слух. И он замер, выжидая, когда начнется настоящая брачная возня.
Вода была ледяная, и Кудимов чувствовал, как она плотным холодом обжимает ноги и они начинают стынуть. «Надо бы еще пару шерстяных носков надеть», — подумал он и тут же забыл о ногах. Щука с юрлаками чуть сдвинулась с места, и там уже началась бурная возня. Такая, что на какое-то время все звуки рассветного утра пропали, кроме этих выплесков. И Кудимов, осторожно раздвигая воду, зная, что ни щуке, ни юрлакам не до него, направился туда. И на самом деле, возня там все больше усиливалась. Вода уже кипела, и в ней стала вздыматься щучья спина, темная и широкая, словно затонувшая колода. В ту же секунду Кудимов ударил острогой в ее выверт. Щука с дикой силой рванулась, чуть не выдернув древко из руки Кудимова. Но он ловко подхватил древко левой рукой и, изогнувшись под тяжестью рыбы, выбросил ее на берег.
Она упала к ногам инспектора Фетисова. Подскакивая, стала ворочаться, обдавая его кирзовые сапоги жидкой кровью.
Кудимов обалдело глядел на инспектора, не понимая, откуда он мог взяться. А тот стоял, широко расставив ноги, и с мрачной усмешкой смотрел на браконьера.
— Ну, теперича все, — тихо сказал Фетисов, но Кудимову послышалось, будто он заорал. — Теперича я тебя засужу! Будя.
— Чего будя? — ненавидяще и со страхом глядя на него, сипло сказал Кудимов.
— А того, что подавай острогу.
Щука была не убита, а только тяжело ранена. Она стала прыгать к воде, выбрасывая по пути икру. Фетисов отшвырнул ее ногой. И это движение словно пробудило Кудимова.
— Еще чего? — крикнул он.
— А я говорю, подавай острогу! — жестко сказал Фетисов и пошел на Кудимова, как медведь на рогатину.
Взошло солнце. Оно осветило всю землю, сделав розоватой воду, слабо блеснуло на металлических пуговицах Фетисовой куртки. Почему-то этот блеск особенно озлил Кудимова.
— Не подходи, говорю! — выкрикнул он и в растерянности оглянулся: нет ли кого, чтобы кто вступился, не дал в обиду? Но пуст был берег, только далеко у камней темнела фигура еще какого-то браконьера.
Фетисов шел, протягивая руку.
Тогда Кудимов стал пятиться вглубь, не спуская глаз с кривой ухмылки инспектора. Он боялся, что тот схватит его за шиворот и начнет топить.
— Не подходи!
— Хуже будет. — Фетисову оставалось пройти немного — какой-нибудь метр, когда Кудимов выставил острогу. — Ах ты, чичер! — вскричал Фетисов. — Да я тебя за такое, знаешь — куда?
— Не подходи! — завопил Кудимов.
Но инспектор шел с протянутой рукой, чтобы вырвать острогу. Шел и не видел, как наливаются бешенством глаза Кудимова, как отливает кровь от его лица. Да хоть бы и увидал, не придал бы значения — настолько презирал эту тлю. Он уже хотел ухватиться за древко, как вдруг острога скользнула мимо его пятерни и легко, словно и не было на нем куртки, вязанки и нательной рубахи, вошла в живот, сразу облив и сердце и голову нестерпимым жаром.
— Ты что? — страшно вскрикнул Фетисов, хватаясь руками за древко, но тут же ноги у него подломились, и он повалился в воду, потянув за собой и Кудимова. Кудимов выпустил острогу и в страхе оглянулся. Вблизи никого не было, далеко виднелся силуэт все того же браконьера.
Фетисов лежал на спине, и острога торчала в нем, слегка раскачиваясь. Он пытался встать, приподымался из воды и падал. И все это молча, глядя широко распахнутыми глазами на Кудимова. И тогда Кудимов рванул к себе острогу, но она не подалась. Раздался нечеловеческий крик. И от этого Кудимову стало так жутко, что он позабыл про острогу и побежал к дюнам, оглядываясь, будто опасаясь, что Фетисов погонится за ним. На полпути Кудимов чуть не натолкнулся на двоих, которые шли тоже с острогами. Это были братаны Морковы. Похоже, они все видели, но, не сговариваясь, отвернули в сторону и быстро зашагали прочь, словно ничего не заметили.
Кудимов хотел их окликнуть, объяснить, как все произыошло, но только слабо всплеснул руками и побежал дальше, минуя деревню, в поля. Бежал, ничего не сознавая, всхлипывая, весь переполненный ужасом.