Он рассказывал ей нараспев, что идет на поправку, что у него нет ни одной свободной минуты, что он начинает разрабатывать ногу. Вот уже и челюсть заживает, и пусть шепеляво, но он может с ней говорить. Он говорил, что скучает по ней страшно и хочет ее видеть. И тут ее осенило.
— А можно… — Катька сделала паузу. — Можно я приеду к тебе?
— Ко мне? — Васильев растерялся. — Нет, я не хочу. Нет-нет, и не проси!
— Но почему?
— Потому что мужик должен быть сильным, а я сейчас… Ты испугаешься, когда увидишь меня. Нет, Катя, давай подождем. Не так много осталось.
— Как ты там один? Ведь масса бытовых проблем…
— Вот мне только не хватает, чтобы ты начала мои бытовые проблемы решать! И не один я.
— А с кем? — удивилась Катерина.
— Брат приехал и будет тут столько, сколько надо. Вот привет тебе передает и просит, чтобы ты не беспокоилась. Ты не обиделась?
— Не обиделась. — Катерина вздохнула. — Но не понимаю. Я что, могу испугаться твоей челюсти разбитой?
— Не только. Кать, тут не только челюсть. Я сам на себя в зеркало смотреть боюсь. Я толком даже сидеть не могу. Я понимаю, что ты от души предлагаешь, но мне от этого не легче. Давай подождем. Я думаю, что скоро можно будет меня везти в Питер. Как только это будет возможно, так сразу. А там и увидимся. Я сейчас рот открывать могу, буду есть много, чтобы поправиться, чтоб скелетом тебя не пугать.
— Не напугал бы… — Катя всхлипнула. — Ладно, тебя все равно не убедить.
— Не убедить! И не надо убеждать. Я мужик или кто? Или где? — Васильев хотел пошутить, но нечленораздельная речь его говорила Катерине о том, что ему с трудом дается общение.
— Ты устал говорить? — спросила она.
— Да, — сознался Леха Васильев. — Слышно, да?
— Мне слышно. Я же знаю тебя.
— Это пройдет, Катик-котик. Ты веришь?
— Конечно верю! Ты сильный и упертый! — Катька улыбнулась.
— Ты… ждешь меня? — Васильев так боялся это спрашивать, но и не спросить не мог.
— Конечно жду.
— Я люблю тебя.
— Я тоже.
— Я люблю тебя, — повторил Васильев и отключился.
Он лежал, откинувшись на подушки, и смотрел в синеющее сумеречное северное небо за окном. Он представил Питер, крошечную квартирку на окраине города, женщину, живущую в ней вместе с цветами и котами. Островок тепла и покоя, который был у него. Который есть у него…
Скрипнула дверь, и в палату вошла медсестра Танечка, Васильев в последнее время стал бояться ее. Он понимал причину этого опасения. Танечка уделяла ему слишком много внимания. С одной стороны, все правильно: тяжелый больной пошел на поправку, и ему необходима помощь. С другой — Васильев чувствовал, что от Танечки исходят волны, под напором которых очень непросто устоять на ногах. Он боялся. И не хотел этого внимания. Но не мог же он сказать ей об этом! Потому и мучался двусмысленностью положения.
Танечка вынула из его ладони мобильник и положила его на тумбочку.
— Звонил своей девушке? — спросила сестра.
Васильев утвердительно кивнул.
— Она красивая?
Он снова кивнул. Потом дотянулся до ноутбука, пощелкал кнопками, и на экране появилась Катя. Фотографии она присылала ему регулярно по его просьбе.
— Красивая.
Танечка присела на краешек кровати. Васильев вздрогнул. Ну вот, черт его дернул показывать Катькину фотку! Теперь Таня захочет разговора по душам. А нужен ему этот разговор! И в ответ на его раздражение тут же заныла-засвербила под гипсом сломанная нога. Васильев скрипнул зубами.
— Больно? — участливо спросила Танечка.
— Нет, просто устал, — соврал Васильев.
Ситуацию спас брат Саня, который приехал на вечернее дежурство. Лехе было с ним хорошо. По крайней мере, брат действительно помогал ему. Не надо было звать старую нянечку тетю Машу и, краснея, просить у нее утку. Из-за него нянечка приходила в больницу дважды в день, по своей воле. Благо, жила рядом. Просто других сестер и нянек в этой роли Васильев вообще не рассматривал. «Лучше смерть!» — сказал он доктору Аристархову. Доктор над ним посмеялся, а тетю Машу лично попросил об одолжении. А с приездом Васильева-старшего у Лехи груз с души упал. Мелочь, а приятно.
Саня вопросительно посмотрел на Леху, чуть заметно покосившись на Танечку. Васильев-младший тоже едва заметно мотнул головой.
— Ну, ты готов, мой друг?! — спросил старший брат, и пояснил специально для Танечки: — Мы сегодня решили устроить парикмахерскую.
— Ой, хотите, я помогу?!
Леха сделал страшные глаза, и старший Васильев снова понял все.
— Ну что вы, милая барышня! Настоящие джентльмены это делают без женской помощи! Вот приведем себя в порядок, тогда уж милости просим — приходите чай пить! — Саня Васильев практически выгнал Танечку из палаты. Потом подошел к Лехе, в упор на него глянул и спросил:
— Не нравится?
— Не в этом дело, — шепеляво промычал Леха. — Зачем?
— Ладно, потом поговорим. Давай-ка и правда займемся тобой. Парикмахер Алексей — стрижка-брижка волосей, — пропел Саня Васильев, устраивая поудобнее в подушках брата Леху.
Катерина постепенно привыкала к вынужденному безделью. Правда, бездельем это назвать было нельзя, потому что, едва поднявшись, она садилась за компьютер и работала. Как и всю свою жизнь. Вот только с той разницей, что ехать на другой конец города ей теперь было незачем. Как говорится, встал утром, надел тапочки — и ты уже на работе.
И с Лехой Васильевым в Интернете чаще общаться стали: Катерина теперь постоянно на связи была, с утра и до вечера. Он выходил тогда, когда было время. Видел зеленый значок Катерининой аськи и тут же «стучался». Они болтали, пока его не увозили на какие-то процедуры. Он уже передвигался по больничным коридорам на костылях и хвастался, что скоро ему снимут гипс.
О том, что осталась без работы, Катерина Лехе не говорила, расстраивать не хотела. Она радовалась тому, что он поправляется, подробно расспрашивала про «физкультуру» для ноги, которую ему назначили. Больница, судя по всему, была продвинутая. Да это и понятно, она не обычная городская была, а ведомственная, для нефтяников. Кроме массажей и физиотерапии, Лехину конечность тренировали в бассейне. И здоровый молодой организм хорошо отзывался на лечение. Он очень скоро сменил костыли на палочку, а потом и ее отбросил и ходил «по стеночке».
«Кать, главное — я уже не такой беспомощный, как еще недавно, — писал ей Васильев. — Прости за выражение, могу уже самостоятельно штаны снимать!»
«Скоро домой?» — спрашивала его Катерина.
«Боюсь, что не домой… — Васильев ей явно недоговаривал, и она пыталась его дожать. И дожала. — Кать, у меня проблемы…»
О том, что Васильеву необходимо серьезное обследование головного мозга, доктор Аристархов сказал сначала Васильеву-старшему. Саня выслушал его внимательно, пытаясь разобраться в терминологии. Доктор показывал ему снимки и результаты исследований. По всему выходило, что Лехины головные боли так просто не пройдут. Врач, которого вызвали из Москвы специально для консультации, тоже не обнадеживал, сказал, что исследований, сделанных в больнице мало, Леху надо транспортировать в Москву.
— У вас деньги есть? — прямо спросил Аристархов Васильева-старшего.
— Есть, — ответил Саня.
— Вы, наверно, не поняли, Александр… — Врач помедлил с пояснениями. — Речь идет о больших деньгах. Если все так, как говорит наш столичный коллега, то Алексею потребуется операция. И делать ее лучше за рубежом. Сколько это стоит — вы догадываетесь.
— Я думаю, что мы справимся. Я могу говорить об этом с братом?
— Вы должны с ним об этом говорить. Потому что если оставить все как есть, то через три недели мы его выпишем, поскольку по нашей части все закончится, и вы увезете его домой. Но жить ему останется не так много. Это серьезно. Я не сгущаю краски. Я даже недоговариваю. Поэтому и спрашиваю вас, можете ли вы заплатить за столичную клинику, где ему проведут еще одно обследование. Но самое главное, и я думаю, что это будет так, ему будет рекомендовано оперативное лечение. А это очень дорого. — Доктор Аристархов тяжело вздохнул. — Увы! Я со своей стороны уже ничем не могу вам помочь. На ноги мы его поставили. А голова, как в том кино, предмет темный. Это уже совсем не наша специализация.
Информацию о том, что «темный предмет» Лехи Васильева требует большого и дорогого обследования, ему самому выдавали маленькими порциями. Доктор Аристархов сказал, что время еще терпит, чтобы Александр Васильев готовил Леху постепенно, что он и делал. Не очень умело, правда.
— Саня! Кончай тихариться! — Васильев-младший выходил из себя, видя, что брат выкручивается. — Что тебе сказали?
— Нам надо собираться, Леха. Сначала в Москву, потом, наверно, дальше. — Васильев-старший не выдержал и вывалил всю информацию.
— Ну вот, теперь все понятно. — Леха Васильев скрипнул зубами. — Хреновая, стало быть, у меня голова. Да я ведь и сам чувствую, что там не все в порядке. Болит она. Ладно, будем бороться. Да, братка?
— Будем. — Васильев-старший был безумно рад, что брат с оптимизмом смотрит на ситуацию. — Я улечу завтра в Москву, на пару дней, все там узнаю. Потом в Питер, с делами подразберусь. Потом сюда и будем собираться, да?
Катерине Васильев не рассказал всего. Сказал, что есть проблема, что все решаемо, что его лечат хорошие врачи.
«Васильев, глухопятый мой, когда же мы уже увидимся?» — Катерина задавала этот вопрос ему каждый день.
«Уже скоро теперь». — Он знал, что врет, но сказать ей правду не мог.
Сказать, что он переживал, значит, не сказать ничего. Головные боли порой были просто невыносимыми. Голову словно обручем железным обхватывало, и она раскалывалась. Помогали уколы, снимая на какое-то время остроту. В такие минуты Васильев испытывал блаженство. Не зря же говорят, что ощущение счастья у каждого свое. Болит зуб — горе, перестал болеть — счастье.