Тюрк коротко рассмеялся, и я еще на пару дюймов увеличился в росте. Так и в привычку войдет унасекомливать Лоама. И, видит Бог, я имел полное на то право. Но когда я снова двинулся вперед, спина у меня вспотела — я был почти уверен, что Лоам ударит меня сзади. И тут Иган завопил и нырнул головой вперед на землю. Он поднялся, сжимая в руке осколок обшивки, — белый, с острыми краями, кусок металла, с красно-синей полосой. Дальше пошло что-то вроде охоты за пасхальными яйцами: члены клуба «Завтрак» громко восклицали, натыкаясь на очередной обломок самолета. Сначала я думал, нужно будет собрать все куски и построить из них убежище или хотя бы сделать из металла какие-то инструменты. Но кусков набралось так много, что мы уже не могли их тащить и пришлось большую часть оставить. Солнце поднялось выше, стало жарко, а мы пока не нашли ничего, кроме этих обломков. Во рту пересохло, будто его пылью набили, и я уже отчаивался в успехе нашей экспедиции. Может, и правда нам следовало разделиться? Или забраться на вершину Монте-Кристо и высмотреть место крушения с высоты? Но потом обломки стали попадаться все чаще, и это означало, что мы движемся в верном направлении. И когда мы забрались выше на восточный склон горы, Иган вдруг вновь завопил: «Смотрите!» — и я поглядел туда, куда он указывал пальцем. В животе что-то ухнуло, когда я увидел то, что Иган обнаружил первым: купол из яркого металла, белое крыло, задранное, будто в отчаянии, к небу, длинный шрам из поваленных деревьев и обломанных ветвей, бледные тела деревьев там, где была ободрана грубая кора и проступило что-то похожее на кость.
Место крушения.
Куски самолета рассыпались повсюду: и на земле, и на деревьях, одно крыло отделилось от корпуса и отлетело на несколько метров. Выглядело в точности как должно выглядеть место крушения, осколки прямо-таки художественно разбросаны во все стороны, как в кино. У меня мурашки побежали по коже: как мы все остались целы, просто невероятно. Но прочие члены клуба «Завтрак» уже весело карабкались на корпус, лезли в пустой салон по разодранным кожаным сиденьям, словно в парке аттракционов. Нужно было срочно их дисциплинировать.
— Первым делом ищем еду и напитки! — крикнул я. — Потом багаж. И присматривайтесь, нет ли острых предметов, оружия, инструментов.
Багажа нигде не было видно.
— Может быть, багажный отсек упал в другом месте, — высказала предположение Ли.
— Хоть бы ручной багаж отыскать! — заныла вконец разочарованная Пенкрофт. — У меня там вся косметика.
Но искали мы не вовсе впустую. Иган подобрал стопку картонных карточек с золотым логотипом «Океанских авиалиний» и роскошным меню под логотипом.
— Это обнадеживает! — сказал я. — Давайте поищем, где у них вся эта еда.
И тут я услышал со стороны голос — голос Флоры, она что-то выкрикивала снаружи, вдали от салона. Звучало примерно как «Кпит! Кпит!», и я испугался, не случилась ли с ней беда, выбрался из салона, предоставив всем остальным заниматься охотой и собирательством, побежал, продираясь сквозь деревья, к Флоре. Она стояла на небольшой полянке и указывала вверх:
— Кокпит!
Точно: кокпит висел невысоко на дереве.
Флора двинулась вперед как сомнамбула. Я обхватил ее сзади рукой, словно ребенка, неосторожно выбежавшего на проезжую часть.
— Стой! — сказал я.
Она обернулась и уставилась на меня.
— В чем дело?
— Пилот, — пояснил я. — Мы-то упали и каким-то образом уцелели, и я пока не понимаю, как это вышло, но пилот, я уверен, был пристегнут к сиденью. И это значит… — Я отвел взгляд, страшась смотреть ей в глаза. — Он все еще там.
Постепенно до нее дошло.
— О! — Еле выговорила она.
— Угу… Так что давай сначала я посмотрю, о’кей? — привычное «о’кей» выскочило само.
Флора нервно облизала губы:
— О’кей.
Я пересек поляну, в брюхе словно огонь полыхал. С чего я взял, что справлюсь с видом мертвеца лучше, чем Флора? Может, она-то при своей любви к готике и дэт-металлу как раз и была готова иметь дело с трупом, но я почему-то просто не мог допустить такого. Моя мама, хоть и феминистка, обожала в мужчинах рыцарство и ждала, что мы с папой придержим ей дверь и потащим тяжелые чемоданы. Она всегда утверждала, что «эти две концепции вполне совместимы». Наверное, рыцарство и заставило меня лезть на то кривое дерево и в кабину, где меня вполне могла поджидать встреча с погибшим пилотом.
Но я сразу увидел, что там никого нет, и, признаться, испустил вздох облегчения. Там было два пустых сиденья, на свернутом спиралью проводе висело радио, множество каких-то непонятных кнопок, огоньки на приборной панели давно погасли. Что-то пушистое, с хвостом, пробежало по панели и выскочило в окно. Я напугался чуть не до поноса и громко взвизгнул.
— Селкирк? Живой? — окликнула меня снизу Флора.
— Да, все в порядке! — проорал я, чувствуя, как колотится сердце. — Залезай ко мне.
Когда сердце унялось, я сообразил, каким образом тот зверек выскочил из кабины через окно.
Выскочил через окно?
— Странное дело, — сказал я.
— Что странно? — поинтересовалась Флора, вползая в кабину.
— Стекла нет.
Я просунул руку в окно, чтобы это продемонстрировать. Флора тоже высунула руку и повертела ею, словно хотела показать фокус, — такое впечатление усиливалось благодаря вытатуированному на запястье пиковому тузу.
— Наверное, разбилось и выпало.
— Но не осталось осколков. — Я провел пальцем по раме, где прежде было ветровое стекло. — Ничего не торчит, как бывает, когда разобьешь окно. Выглядит так… словно его никогда и не было.
— Ну, — сказала Флора, — может быть, оно так специально сделано, чтобы вылетать единым куском, если самолет резко теряет высоту. Знаешь, чтобы пилота не ранило осколками.
— Но это не так, — возразил я. — Стекло в кабине должно растрескаться, пойти сплошь паутиной трещин, но не разбиться. Так оно делается.
— Селкирк, ты такой всезнайка! Неудивительно… — Она резко умолкла.
— Что — неудивительно?
Прежде чем Флора нашлась с ответом, снизу снова раздался крик. Мы выбрались из кокпита, слезли с дерева и побежали обратно к ребятам.
Они столпились над большим металлическим кубом, словно охотники над загнанным оленем. Это была тележка с напитками и перекусами, и наш клуб «Завтрак» уже вовсю грабил ее. Напитков оказалось немного, в таких маленьких баночках, какие раздают авиапассажирам, и никаких гурманских блюд из меню с золотым тиснением, только соленые чипсы и сухарики. Но в тот момент нам было все равно. Я присоединился к компании, отыскал колу, одним махом вылил ее себе в глотку. Лучший момент моей жизни. Оглядевшись по сторонам, я убедился, что с остальными происходит то же самое. Миранда Пенкрофт выглядела как девушка из рекламы колы, но в кои-то веки рядом с ней оказалось более привлекательное зрелище, чем она сама: целая полка в тележке, заполненная пакетиками чипсов, в том числе выпендрежные «швейцарские хрустики». Я разорвал пакет и набил ими рот. Жуя, заметил, как Лоам — кто же еще — потянулся за вторым пакетом.
— Каждому по одному, — предупредил я, как придирчивая мамаша. — Остальные заберем с собой и поделим поровну. Мы же не знаем, как долго ждать помощи, надо растянуть запасы.
Лоам пристально поглядел на меня, темные брови сошлись на переносице.
— Поцелуй меня в зад, Селкирк. Ты, кажется, забыл, что я — Четверть. Чемпион чемпионов. Жру, сколько хочу.
Он протянул руку, выбрал «швейцарские хрустики», порвал пакет и засыпал целиком в свою утробу. Открыл вторую банку колы — и ее туда же. А потом он раздавил пустую жестянку об свой лоб, как в кино, и перебросил через плечо. И рыгнул так, что чуть пальмы не затряслись. Я посмотрел туда, куда упала банка — и, как ни странно, при виде смятой красной банки, валявшейся в траве, у меня проступил на лбу привычный вай-фай. Лоам мусорил на моем дивном острове. Глупо было огорчаться из-за банки — повсюду был разбросан изуродованный металл от разбившегося самолета. Делов-то, что добавилась еще одна дурацкая жестянка из-под колы? Но меня это добило. Да, Лоам все испортил.
Но я задавил в себе этот бессмысленный протест и промолчал. Лоам продолжал закидываться чипсами, еще и выбирал, что повкуснее. В ярости и отчаянии я оглядел ребят — все они, даже Пенкрофт, смотрели мрачно, однако и тут, на острове, никто не отваживался спорить с чемпионом чемпионов. И лишь когда Лоам нажрался досыта, мы разделили то, что осталось.
Тележка оказалась слишком тяжелой, катить ее по такой почве было несподручно, так что мы собрали пакеты (их суют в кармашек на спинке сиденья на случай, если пассажиров будет тошнить) и упаковали в них свои сильно поубавившиеся припасы, а также всякие вещи, которые удалось найти и которые показались нам полезными.
На обратном пути нас возглавил Лоам. Он ничего не нес, кроме охапки хрустиков, которыми продолжал подкрепляться. А мы тащили всю добычу — шторки иллюминатора, ручку от двери и подлокотник кресла, меню (это ведь бумага!) — все, что нашлось в брюхе рухнувшего металлического монстра. Звуки, издаваемые челюстями Лоама, задавали ритм нашим шагам и ужасно действовали на мои нервы: хрусть! Хрусть! Каждый «хрусть» — напоминание, что Лоам и на острове остается царем горы.
И тут меня осенило: на самом деле я уже выиграл эту дуэль. С каждым соленым кусочком Лоам приближал собственное поражение. Пусть жрет, мне же лучше. Да, чипсы утоляют аппетит, но они усиливают жажду. Для того и держат в любом баре орешки и соленые сухарики, чтоб посетители больше пили. На такой жаре Лоам через час-другой запалится, как борзая на охоте.
Шаги мои сделались легкими, я бы сказал — пружинящими. Но вслух я ничего не говорил. Нет уж. Когда играешь в покер — а Лоам и я, похоже, именно эту игру затеяли, — всех карт показывать нельзя. Ведь про озеро только я один и знал, помните? Глаз Пакмана, налитый пресной водой, который я видел с вершины Монте-Кристо. Этот козырь я и придерживал в рукаве: наступит, раньше или позже, момент, когда Себастьяну Лоаму захочется пить, и тогда он вынужден будет следовать за мной.