раха отвечал Ральф. Его повадки бандюгана, хотя и притворные, запугивали всех, одноклассники считали команду Себа за крутых, Ральф был «делателем королей», и если бы теперь он ушел к Себу и Гилу, они бы слишком укрепились.
Происходящее на острове немного напоминало видеоигры о покорении новых миров: я по-прежнему обладал силой огня, а тем самым и даром приготовления пищи, но вместе эти трое могли одолеть меня. Могли меня связать. Пытать и силой вынудить разжечь для них костер. Мне нужно было обеспечить лояльность Ральфа, чтобы он стал моим подручным, и я вроде бы сообразил, как справиться с этой задачей. Я решил сделать то, чего, я подозреваю, никто прежде не делал: попросить Ральфа напрячь ум. А для этого пришлось сначала напрячь собственный ум. Мама частенько говорила: «Корми свою голову», это из какой-то понравившейся ей песенки; она заставляла меня много читать помимо школьных заданий, а если я о чем-то ее спрашивал, мама посылала меня искать информацию самостоятельно. За те годы, что я был мальчиком-островом, за эти потерянные годы Человека Ниоткуда в Осни я почти до одержимости увлекся робинзонадами, то есть книгами (и фильмами, и телепередачами) о необитаемых островах. В одной из них, «Таинственном острове», парень интересовался растениями и прочим, ботаник, в общем, и он смог лечить своих спутников.
Хорошая идея всегда приносит не одну пользу, а несколько. В данном случае прекрасным побочным эффектом от применения к Ральфу такого метода было бы (как я надеялся) решение еще одной серьезной проблемы, с которой я столкнулся: проблемы моего зуба. Зуб, расколовшийся от удара Себа, меня беспокоил с первого дня пребывания на острове. Я невольно то и дело облизывал кончиком языка острый край, как будто инспектировал состояние и размеры дыры. После удара совсем не было больно — то есть болел синяк, но не зуб, — вот я и не сходил к дантисту, сколько мама меня ни уговаривала. А на острове зуб разболелся и теперь уже дергал всерьез. Днем я еще как-то мог не обращать на него внимания, разве что становился малость раздражительным. Но по ночам просто кошмар. Я лежал без сна, таращась на чужие южные звезды, зуб пульсировал, всем моим сознанием завладевала боль. А когда я все-таки кое-как засыпал, мне снились нелепые ужасы, будто мой зуб увеличивается втрое и уже не помещается у меня во рту, как у пучеглазых игрушек фирмы «Pop». Совсем плохо становилось, когда я ложился: мой череп превращался в барабан. В итоге я устраивался полусидя, полулежа, опираясь на груду камней, которую специально для этого сгреб и сверху засыпал травой — можете себе представить, каково мне на ней лежалось. Разумеется, я не мог сомкнуть глаз, а от недостатка сна становился еще более раздражительным и еще хуже справлялся со всем тем, что каждый день требовалось делать ради всех нас, — то охота, то рыбалка, и непременно разжечь костер.
Два примечания. Во-первых, у раздражительного руководителя и народ несчастлив. Спорю на что угодно: у старика Гитлера все время болели зубы. Во всяком случае, вел он себя так, словно они все время болели. Или учителя, у которых вечно плохое настроение. Встречали таких? Когда на тебя то и дело рявкают, особого желания слушаться не возникает. Куда охотнее выполняешь то, что велит улыбчивая и ласковая учительница.
Во-вторых, и это было для меня куда страшнее — зуб, вполне вероятно, нагноился, а это опасно. Я хорошо помнил, как видел у ортодонта модели зубов, снаружи белые, и в разрезе показано, как они устроены внутри, дентин и нервы и прочее. Видимо, от удара Себа эмаль треснула и остался лишь тоненький внешний слой, прикрывавший то, что внутри. И день за днем на острове, где мы обходились без зубных щеток, остатки внешнего слоя разрушались, и дыра дошла до нервного окончания. А если я не ошибся и в том, что зуб начинает гноиться, то я мог расхвораться всерьез или даже умереть.
(Примечание на полях: если бы я умер, то и всем остальным конец бы пришел, потому что спасатели, похоже, к нам не спешили. Не то чтоб меня так уж волновала их судьба, это так, к слову. Какое-то время они бы продержались на воде и ягодах Бакета, но почем знать, как на острове сменяются сезоны, — в любой момент могло похолодать или начались бы проливные дожди, без огня ребятам пришлось бы несладко. Разве что я успел бы сделать предсмертное признание. Представилось, как я, весь зеленый, раздувшийся от гноя, шепотом передаю драгоценную тайну огня, вкладываю стекла от моих очков в руку Флоры и своими почерневшими и распухшими пальцами напоследок сжимаю ее пальцы, чтобы стекла не выскользнули. Почему Флоре? Толком не знаю, просто она казалась наиболее разумной. И к тому же в первый школьный день она вернула мне очки, так что в этом была бы своего рода поэтическая справедливость. Однако я не собирался разыгрывать такой сценарий, ведь я только что получил целый остров. Спасибо, но нет.)
Итак, нужно было найти лекарство, а то вся моя великая битва за власть пропадет втуне, и я не буду больше королем острова, я окажусь в самом низу пирамиды, как в Осни. Окажусь самым слабым в стаде, тем, кого буйволы оставляют на съедение, когда за ними хищно крадутся в высокой траве львы. Но пока что я не думал сдаваться. Я окинул взглядом Изумрудный лес, зеленую чашу растительности у подножья Монте-Кристо. Наверняка в ее зеленой сердцевине имеется целительное средство, и Ральф — тот самый парень, который сумеет это средство найти.
28Корабельный врач
— Ральф! На минутку.
Ральф зашагал ко мне по пляжу — развинченная походка, драный прикид рэпера.
— Да, бро?
— Линкольн.
Он пожал плечами.
— Па-ардон, босс.
— У меня болит зуб.
— И?
— Иди поищи что-нибудь, что поможет. — Я решил не признаваться в своем тройном утреннем страхе. Незачем ему знать, как я ослаб. — Прежде всего обезболивающее, а то он прямо замучил меня. А еще, — добавил я как бы между прочим, будто не придавая этому особого значения, — хорошо бы что-то вроде антибиотика на случай, если попала инфекция.
Ральф прищурился на солнце.
— Что-то вроде антибиотика? Что, например?
— Откуда мне знать? Ты у нас Уолтер Уайт[20]. Какую-ни-будь кору. Аспирин же добывали из коры сосны, верно?
— Белой ивы.
— Что?
— Аспирин получают из коры белой ивы, — пояснил он. — Усек, бро?
— Вот и отлично. Поищи белую иву.
Он почесал в затылке. Переступил с ноги на ногу в песке.
— Э, ну. Типа того.
Он не собирался добывать для меня лекарство.
— Ральф, — заговорил я, — по-моему, остров предоставил нам шанс стать теми, кем мы должны стать. Обнаружить свое лучшее я. Ты ведь немножко занимался химией, там, дома?
Ральф снова пожал плечами, но я видел: мой вопрос ему польстил.
— Делывал кой-кому кое-чего. Варил зельишко. Сам знаешь.
— Именно! А здесь ты сможешь стать… — На миг я призадумался. — Стивеном Мэтьюрином.
— Это еще кто?
— Ты что, не читал ни одной книги Патрика О’Брайана?
Ральф цвиркнул зубом на этот свой тупой «уличный» манер.
— Не, бро, — сказал он. — Брехать ни стану. Книг в руки не беру.
Я присмотрелся к нему, словно впервые в жизни. Это многое объясняло.
— Стивен Мэтьюрин — ботаник и врач. Он дружил с капитаном корабля и отправился с ним вместе в вояж, нашел новые виды животных и открыл новые лекарства и тому подобное. Вот кем ты мог быть стать, Ральф. Пестик и ступка у тебя при себе. Орудия твоего ремесла.
— Какого ремесла?
— Корабельного врача.
— Корабельного врача? — Он вдруг широко ухмыльнулся. — Звучит подходяще.
— А еще, Ральф, бросил бы ты этот уличный говорок. Никого ведь этим не обманешь.
Он помолчал немного, меряя меня взглядом. Потом распрямил плечи:
— Как скажешь.
— Ступай за лекарством.
— Ладно, Линкольн.
— Как мы говорим? А, Ральф?
Он не сразу сообразил:
— О’кей?
И исчез почти до вечера. Я немного повозился, что-то усовершенствуя в Бикини-Боттом, но от боли не мог толком сосредоточиться. Только и думал, когда же вернется Ральф и принесет что-нибудь, чтобы мне стало полегче. На закате, когда я разжигал костер, а Ральфа все не было, я сказал самому себе, что дал маху, непоправимо. Сам позволил, даже велел Ральфу уйти. Послал его прямиком в чертов лес. А там он конечно же встретил Себа и Гила и присоединился к ним.
Костер разгорелся, и рыба уже была готова, а Ральф так и не пришел. Сердце упало, зуб дергало с удвоенной силой. Я почти не поел — не только зуб донимал, но и досада. Как теперь быть? Я оставался у костра, поддерживая огонь, а девочки одна за другой устраивались на ночь под одеялами из коры. Дрова у нас заканчивались, назавтра следовало пойти в лес и нарубить еще. Без мальчиков это будет нелегкая работа. Не потому, что девочки слабее, это ерунда, а просто нас стало почти вдвое меньше.
Душа моя опустилась на дно отчаяния, а над головой взошли безжалостно-прекрасные звезды.
— Линкольн?
В темноте обозначилась тень.
— Не спишь?
Ральф! Слава богу.
Он сел возле меня — тяжело, устало.
— Протяни руку.
Он высыпал мне на ладонь какой-то порошок прямо из ступки. Я попытался разглядеть это вещество при свете костра, но даже цвета его не различал. Мелькнуло подозрение: а вдруг он отравит меня по приказу Себа и Гила? Дождется, пока я сдохну, заберет стекла очков, висевшие на леске у меня в распахнутом вороте рубашки, из кармана вытащит струны-лески…
— Это, часом, не яд?
Можно подумать, он бы честно признался. Я услышал, как он усмехнулся:
— Придется рискнуть, Линкольн. Главное — не навредить. Так ведь врачи говорят?
Зуб к тому времени извел меня до такой степени, что мне было почти все равно, пусть хоть яд. По крайней мере, мучения мои прекратятся. Я поднес руку ко рту и всыпал в себя всю горсточку порошка, чем бы он ни был. Даже слизал остаток с ладони. Горький, крупные неровные частицы, древесный привкус.