— Что случилось с моим зубом?
— Мы с твоим отцом долго над этим думали, — сказала мама. — Даже обсуждали, не придется ли вытаскивать тебя из эксперимента. В целом ты был совершенно здоров. Диспансеризация в школе — помнишь, ты проходил ее перед экзаменом? — не обнаружила никаких проблем.
Я помнил — все мы в начале летнего семестра выстроились перед медицинским кабинетом. Когда очередь дошла до меня, выяснилось, что в кабинете находится не только школьная медсестра, но и два каких-то врача. Тогда я отметил, что мы проходили довольно тщательный осмотр, с ЭКГ и проверкой на всякой аппаратуре, но решил, что для Осни это норма, школа ведь со спортивным уклоном и к тому же супербогатая.
— Единственной проблемой с твоим здоровьем был зуб. Мы пытались, если помнишь, — слегка улыбнувшись, добавила мама, — отправить тебя к дантисту.
Еще бы не помнить: мама гвоздила меня чуть ли не каждый день.
— Но ты упорствовал. И когда на острове мы увидели, что ты стал плохо спать по ночам, мы его вырвали.
— Вы его вырвали.
— Конечно, не мы сами. Наша команда стоматологов. Они провели операцию, дали тебе новокаин и антибиотик широкого спектра. На самом деле тебе еще целую неделю давали новокаин во сне. Это было непросто, ведь ты все еще оставался в лагере. Было бы намного легче, если бы к тому времени ты перебрался в Белый дом.
Я поежился — выходит, они знали (конечно же они знали), как я назвал свою пещеру. Мне захотелось сменить тему.
— У вас был там дантист? В бункере?
Припомнился тихий гул и белый свет из-под двери с надписью «Проект „Уитлон“».
— У нас там была целая больница наготове, — честно ответила мама. — Разумеется, мы постарались заранее максимально устранить риски. Мы даже сняли с рейса тех ребят, у кого выявились проблемы со здоровьем.
— Смит и Фрая, — кивнул я.
— Именно. Люди с хроническими заболеваниями не должны участвовать в подобном эксперименте, им нужно постоянное наблюдение врача. Руби Смит — астматик, а у Конрада Фрая диабет первого типа. Это было бы опасно.
— А что случилось с серьгой, которую Флора перед каникулами воткнула себе в нос?
— Мы вытащили ее в самолете и обработали ей нос антибиотиком. Свежий пирсинг нуждается в постоянном уходе, на острове он мог загноиться. Родители Флоры дали согласие — они с самого начала были против пирсинга. И мы предусмотрели все, что могли, чтобы избежать болезней на острове. Вся еда, которой вы питались, была выращена под санитарным надзором. Рыба, козы, ягоды.
— Неужели вся?
— Да. Но, разумеется, мы не могли полностью уберечь вас от травм. Все вы получили небольшие ссадины в самолете. Но на случай перелома, например, если бы кто-то свалился с пальмы, пытаясь достать зеленый кокос, — мама снова улыбнулась, — у нас имелась высокотехнологичная медицинская помощь.
— А если бы случилось что-то серьезное? Как в тот раз, когда Гил хотел утопиться?
— Мы выслали водолаза, он был наготове, — сказал папа и подтолкнул очки к переносице.
Вот так все просто.
— А крушение? На острове-то у вас было сколько угодно медиков. Но мы же могли все погибнуть при крушении. Что бы вы тогда делали?
Родители переглянулись, потом посмотрели на меня.
До меня дошло.
— Не было никакого крушения, — почти прошептал я. — Все подстроено.
Они молчали.
— Так вот почему, — сказал я, — вот почему не было трупов. Пилот не погиб. И стюардесса тоже.
Какое облегчение!
— Но как же вы это проделали?
На этот раз ответил папа:
— Вам всем в самолете дали снотворное.
Я вспомнил угощение на борту.
— Я выпил колу. Вкус у нее был вполне обычный — впрочем, почему бы и нет.
Папа, надо отдать ему должное, чуть смутился:
— Лекарство безвкусное, да.
— Вот почему мы не помнили крушения.
— Да. Вам дали совершенно безопасное средство. Многие принимают такое снотворное, чтобы не мучиться бессонницей в долгом перелете.
— Папа, не надо подтасовок. Вы одурманили меня. И не только меня. Видимо, поскольку я несовершеннолетний, вы вправе принимать решения, но как вы добились согласия других родителей?
— Тебе уже исполнилось шестнадцать. Ты подписал заявку на курсы «Подготовка к жизни» — и ты получил их. И мы заручились не только твоим согласием, но и согласием родителей каждого участника эксперимента.
— Каждого?
— Да. Все они — по большей части это преподаватели университета, не забывай — беспокоились о поведении своих детей и — или — об их учебе.
— В самом деле? Например?
Мама помедлила немного.
— Мы не вправе подробно рассказывать тебе о других. Но вкратце… Родителей Себа огорчало, что у него отсутствуют какие-либо навыки жить в обществе, строить отношения с людьми. Эти навыки ему понадобятся, ведь спортивная карьера быстро заканчивается. Родители Миранды беспокоились о том, что у нее и этих навыков нет, и спортивная карьера не сложилась. Семья Ральфа, насколько мы понимаем, хотела разлучить его хотя бы на время с ребятами из Блэкберд-Лейс, которые оказывали на него плохое влияние.
Я промолчал, хотя прекрасно понимал, что на острове Ральф столкнулся с «влиянием» похуже — со мной.
— Они хотели, чтобы он сблизился с одноклассниками. Родителям Флоры казалось, что она становится неуправляемой, бунтует без причины, против вполне счастливой жизни среднего класса. Мятежник без знамени. На острове Флора нашла наконец несправедливость и сумела ей противостоять.
Несправедливость — это опять я. В этой истории я оказался не героем, а злодеем.
— Родители Гила хотели, чтобы мальчик перестал быть таким пассивным, чтобы он ощутил собственные силы. По их мнению, в школе он состоял в опасных отношениях полной зависимости.
— А Джун?
Я не мог поверить, чтобы родители Джун отправили свою драгоценную доченьку на необитаемый остров за несколько недель до судьбоносного прослушивания в Королевском музыкальном колледже.
— Мистер и миссис Ли в особенности настаивали на участии Джун в эксперименте. Они считали, что ей грозит опасность выгореть и отказаться от совершенства, которого она достигла в игре на скрипке и в теннисе. Им хотелось, чтобы она вырвалась из привычного ей мира туда, где и музыка, и теннис не имеют никакого значения. Чтобы она сама решила, какое направление отныне придать своей жизни, — свободная от их влияния.
Угу. Выходит, родители у нее разумнее, чем она думала.
— Ладно. Значит, мы сели на рейс «Океанских авиалиний» ЭД тридцать четыре и уснули в воздухе. Дальше что?
— Самолет приземлился на берегу. Наши сотрудники вынесли вас всех из салона и разложили в разных местах острова. Потом самолет улетел, мы замели следы на песке, разровняли его. Осталась площадка, где ты написал SOS.
Но как это может быть?
— Мы же нашли самолет. В лесу.
— Реквизит, — сказала мама. — Если бы вы разобрали самолет, нашли бы внутри все нужные детали, даже двигатель, но летать он не мог. Никогда не летал. Часть декорации, как и всё на острове. Но все части на месте и аутентичные.
— Не все, — возразил я. — Не было ни лобового стекла, ни иллюминаторов.
— Да. Ты большой молодец, что обратил на это внимание. Мы думали, ты решишь, что окно вылетело при падении. Но ты прав: лобовое стекло самолета не может выпасть.
— Зачем вы его убрали? Боялись, что мы порежемся осколками?
— Не в этом дело. Мы хотели, чтобы твои очки были единственным куском стекла на острове. Поэтому и стаканы убрали.
Совсем сбили меня с толку.
— Но зачем?
— Потому что мы хотели, чтобы у вас был только один инструмент для разжигания костра. Твои очки пригодились в качестве зажигательного стекла, ты это быстро сообразил. Мы хотели посмотреть, что произойдет, когда орудие власти окажется в руках одного человека. Мы знали, что уж ты-то догадаешься, как развести огонь, ведь ты столько читал робинзонад. Но результат был непредсказуем. Вы могли договориться и развести огонь всей командой. Или, наоборот, кто-то из ребят мог отнять у тебя очки. Но вышло так, что знание, умение и орудие оказались все вместе в руках одного человека — в твоих руках.
— А раз ты сумел развести костер, — продолжил ее рассказ папа, — мы убедились, что вы сумеете приготовить ужин. Однако у костра есть и другие функции.
— Тепло?
— Да, и эта. Но и кое-что еще.
Я нахмурился.
Мама подалась вперед. Лиф ее платья был зашнурован бечевками с крохотными колокольчиками на концах, они позванивали при каждом ее движении.
— Ты же перечитал все книги про Робинзонов. Сам и скажи. Ответ уже вертелся на языке.
— Сигнальный костер.
— Ты ни разу не попытался развести костер на вершине горы. — Это не было вопросом, это было диагнозом. — Не пытался подать сигнал, построить лодку или плот. Любопытно.
Они уставились на меня с пугающе одинаковым выражением лица. Словно я им не сын, а подопытный субъект.
Отговорка была наготове:
— Я полагался на черный ящик.
— Пока не разломал его и не убедился, что это — реквизит. Как я мог забыть, что они все время следили за нами?
— Далеко не в первый день.
— И все же после этого ты не спохватился, что надо подать сигнал. Почему?
— Мы поняли, что нас снимают, значит, рано или поздно за нами прибудут спасатели.
— Нет, это вы узнали спустя несколько недель. А в промежутке — почему ты не разводил сигнальный костер?
Я не нашелся с ответом и задал встречный вопрос:
— Почему черный ящик оказался пустым внутри? Вы же могли засунуть туда передатчик, провода, и мы бы не узнали, что он ненастоящий.
— Именно. Мы хотели, чтобы этот обман обнаружился. Чтобы вы искали другие способы спастись, не полагаясь на помощь извне. В этом была цель эксперимента: чтобы вы нашли возможность выбраться, — пояснил папа. — И ведь все получилось, верно?
— Вы же не были совершенно беспомощны, — подхватила мама. — У каждого из вас была даже «роскошь», как мы это назвали.