Погребая эти живые образы в земле, Сёдзо повторял про себя: силы, безостановочно производящие мусор и падаль, а затем разлагающие их на мельчайшие частицы вещества, в конечном счёте рождают новую жизнь. Мусор придаёт силу и блеск бытию вещей, манекены — мечтам людей…
Сёдзо, девушка и мальчик стояли поодаль друг от друга, склонив головы перед длинной чередой свежих земляных холмиков. Сёдзо по-прежнему мерещились взмахи птичьих крыльев, и он с удивлением ощущал у себя в сердце не безысходную тоску, а тихую, светлую радость.
— Пора возвращаться, — наконец сказала девушка.
— Надо проверить, всех ли мы похоронили.
— Пора возвращаться, — снова повторила девушка.
— Мне кажется, там, на вершине насыпи, тоже были мёртвые птицы. Если мы оставим хотя бы одну, это будет вдвойне жестоко, — сказал Сёдзо и стал быстро подниматься вверх по откосу. — Я только посмотрю, — бросил он на ходу, оглянувшись на своих спутников. Девушка протянула к нему руки и что-то сказала, но он её не слышал.
Взобравшись на вершину насыпи, Сёдзо окинул взглядом деревья внизу — никаких белых пятен в их кронах не было заметно. Тогда он поднял голову и посмотрел на стоящее около него большое высокое дерево. Там виднелось несколько гнёзд, свитых из мелких прутиков, а рядом, на высоте метров пяти от земли, от ствола отделялся толстый сук, и на нём, ближе к середине, висело тело мёртвой птицы.
Кора дерева была грубой, узловатой, — забраться на него, судя по всему, не составляло особого труда, тем более что ствол оплетали толстые стебли лиан.
— Здесь тоже есть! Только одна! Сейчас я её сниму! — крикнул Сёдзо вниз. Разувшись и сняв носки, он взялся руками за ствол. Дерево было довольно старым, с дуплами. Упираясь в них ступнями и хватаясь за стебли лиан, он карабкался вверх. Никакого ощущения опасности у него не было.
Наконец он добрался до сука, и, взгромоздившись на него верхом, стал понемногу продвигаться к его середине. Птица была уже совсем близко. Подавшись корпусом вперёд, он протянул к ней руку, но в этот миг откуда ни возьмись прилетела цапля. Пронзительно крича и простирая крылья, она устремлялась прямо на него. Видимо, это была птица-мать, решившая, что Сёдзо покушается на её гнездо. Цапля была не настолько велика, чтобы представлять для него реальную угрозу, но, инстинктивно отпрянув назад, Сёдзо потерял равновесие. В панике он ухватился за ветку, но вместо неё в руках у него оказался стебель лианы.
Перевернувшись вверх тормашками, он машинально попытался зажать ветку между ногами и в результате угодил ступнями в петлю, образованную гибкими лиановыми отростками. Под тяжестью его тела толстый стебель распрямился, а отростки лианы крепко стянули его щиколотки. Всё это произошло так быстро, что он и вскрикнуть не успел.
Стебель, за который он держался рукой, вытянулся во всю длину, и Сёдзо окончательно повис на дереве вниз головой. Его охватил не столько ужас, сколько ощущение нереальности происходящего, как будто всё это совершалось в каком-то безвоздушном пространстве.
Кровь у него мгновенно прилила к затылку, перед глазами на бешеной скорости завертелись багровые спирали и рассыпались снопами искр, медленно рассеивающихся в темноте.
Сознание его помутилось. Он с силой открыл глаза, словно в отчаянной попытке приподнять медленно опускающуюся на него чёрную завесу.
Там, на противоположном берегу, виднелась панорама Токио — перевёрнутые громады токийских небоскрёбов.
Очертания их казались тусклыми — то ли из-за пелены, туманившей ему взор, то ли оттого, что солнце скрылось за тучами, — и сливались в одну серую глыбу. Но не обрушивающуюся, нет, — зажатая между иссиня-чёрным небом, похожим на зловеще вздымающееся море, и землёй, прозрачной и пустой, как небеса, эта серая глыба шевелилась и разбухала изнутри.
Она напоминала гигантское грибное гнездо — целое семейство серых грибов, растущих шляпками вниз.
Свет стремительно угасал. Надвигалась темнота. Небо зыбилось чёрными волнами, земля сквозила прозрачной чернотой. И только перевёрнутый с ног на голову город всё сильнее сиял бледным фосфорическим блеском.
А на его фоне смутно проступала картина пожарища: усыпанная светло-коричневым прахом земля, остаток рухнувшей стены, дерево с голым стволом, горящий трамвай, закручивающееся воронкой небо, людские крики…
И вот, поверх этой картины, «наплывом»… Вернее, нет, не так, — внезапно сама эта картина исказилась, подёрнулась рябью и стала раздуваться, а вместе с ней раздувались фосфорически мерцающие силуэты небоскрёбов, заслоняя собой чёрное небо и пустую, невесомую землю.
Из глаз Сёдзо хлынули слёзы и покатились по вискам. Отчего он плакал — от горя, от боли, от ужаса или от красоты брезжущего во тьме фосфорического сияния? Этого Сёдзо уже не знал.
Он лишь чувствовал, как набухающая серая глыба постепенно обволакивает его.
16
Спустя месяц Ёко Хаяси покинула клинику и вернулась в свою студию на старом складе в Сибауре. Там, сидя на лестнице, её уже дожидался братишка.
— Как ты догадался, что меня сегодня выпишут? — звонким от удивления голосом спросила она.
Мальчик принял свойственное ему сосредоточенное выражение. Нахмурив брови и глядя куда-то вдаль, он произнёс:
— У меня было такое предчувствие.
Они поднялись по ржавой лестнице наверх. Увидев надпись «Людям вход воспрещён», мальчик рассмеялся:
— А мне-то можно войти?
— Не обращай внимания. Теперь это уже не важно. — Ёко сорвала с двери бумажку и скомкала её в руке.
Солнце, уже по-летнему яркое, озаряло стены складов на пристани. В просветах между ними, подрагивая в струящемся воздухе, стелилась даль искусственной земли, слепящими бликами сверкало море, а на его фоне виднелась часть опоясывающей остров каменной стены с тихо плещущими под ней волнами.
Глядя на эту мирную картину, было невозможно поверить в реальность произошедшей там трагедии. «Тем не менее, это правда, — сказала себе Ёко. — И бежать от неё нельзя. Надо будет поехать туда. Только не сейчас, а спустя какое-то время. Когда я окончательно приду в себя».
Ёко уже приготовилась войти внутрь, но сердце у неё забилось в смятении, однако она сделала над собой усилие и, зажмурившись, толкнула железную дверь, по обыкновению не запертую, ведь красть здесь было нечего.
— Ну и запах! — поморщился мальчик, войдя вслед за сестрой в её владения. — Кажется, тут что-то сгнило.
Помещение не проветривалось целый месяц, и всё-таки странно — ничего такого, что могло бы сгнить, здесь не было. Питалась Ёко либо на стороне, либо готовила себе еду из пакетиков. Никаких скоропортящихся продуктов она не держала. А для работы использовала только искусственные материалы вроде пластика и винила. Тем не менее, она тоже почувствовала, что к характерному для склада запаху плесени и цемента прибавился какой-то гнилостный душок. Видимо, это запах прежней Ёко, чьё тело, наверное, можно отыскать среди валяющихся на полу манекенов.
— Да-а, ну и бардак ты развела, — со всей прямотой заметил мальчик.
— Это называется рабочий беспорядок.
— Пусть так, но я всё равно этого не люблю.
— Немного передохнём и займёмся уборкой.
Ёко распахнула дверь пошире, впуская в своё жилище солнечный свет и свежий воздух. Снаружи остро пахнуло морем.
Она вошла в каптёрку, вскипятила воду и приготовила растворимый кофе. Мальчик разыскал где-то баночку кока-колы и принялся из неё пить.
— А матери ты сказал?
Мальчик помотал головой.
— Я бы тоже не прочь тут жить, — проговорил он.
— Здесь нет окон и даже днём темно…
— Подумаешь! Зато похоже на космический корабль! — восторженно произнёс мальчик, оглядывая просторную полутёмную внутренность пустующего склада. — К тому же теперь ты полностью выздоровела.
— Ну, ещё не полностью…
Крича и рыдая под деревом, на котором висело мёртвое тело Сёдзо Сакаи, Ёко вновь стала самой собой. Самой собой? До сих пор всякий раз, когда она мысленно произносит эти два слова, у неё тревожно замирает сердце.
О том, что в её телесной оболочке существует ещё одно, другое «я», она смутно догадывалась уже давно. Всё, что происходило с её двойником, принявшим обличие девушки-мотоциклистки, запечатлевалось в её сознании в виде бессвязных, расплывчатых эпизодов, похожих на обрывки полузабытых снов, но когда в клинике ей показали видеозапись сеанса гипноза и Ёко увидела на экране не себя, а совершенно другую женщину — с другим голосом, выражением лица, повадками — она невольно содрогнулась.
«Вы слишком отгородились от внешнего мира, — объяснил ей врач. — Затворившись в стенах склада, вы общались с одними манекенами. И в конце концов подавляемые вами желания и амбиции пробились наружу в форме вашего ментального двойника».
Вновь и вновь пересматривая видеозапись, на которой она представала в образе мотоциклистки, Ёко постепенно стала понимать, что в глубине души всегда хотела быть похожей на неё.
— Значит, ты знал о моей болезни? — спросила она братишку, который начал прибирать в комнате.
— Угу, — коротко отозвался тот, а потом добавил: — Жаль, теперь мы уже не сможем поехать на остров.
— Почему же? Я поеду, — возразила Ёко, но тот рассмеялся:
— Ты не сможешь. Чтобы добраться туда, надо плыть в резиновой лодке по морю, да ещё в кромешной темноте. Это тебе не прогулка в парке.
— Но я же ездила туда.
— Это была не совсем ты.
— Нет, это была я, — твёрдо сказала Ёко, отвечая не столько ему, сколько себе самой. Ей ещё предстояло до конца осознать, что женщиной, лежавшей в объятиях легкомысленного, безрассудного, почти незнакомого ей человека, тоже была она…
Вся беда в том, считала Ёко, что Сёдзо Сакаи переступил черту, отделявшую его жизнь от мира фантазий, рождённых в тайных глубинах её души. А ведь, инстинктивно понимая это, она недвусмысленно предупреждала его об опасности.
Она старалась по возможности не думать о Сёдзо, но каждый раз, когда его образ воскресал в её памяти, у неё болезненно сжималось сердце. Может быть, это и есть любовь? Во всяком случае, прежде ничего подобного она не испытывала.