Он повертел и бросил.
Камень содрал грибок с моей щеки и разорвал мне левое ухо. Щека моя стала вдруг мокрой.
Эллен коротко вскрикнула.
Еще бы чуть правее, и я бы ее уже не услышал.
Теперь была моя очередь.
В камне этом, гладком и сером, казалось, притаилась сама смерть. Он словно говорил: «А вот и я».
Это было одно из тех маленьких, данных мне про запас предощущений, к которым я испытывал большой пиетет.
Я стер кровь со щеки. Уложил в пращу камень.
Когда я поднял руку, ею правила смерть. Хасан тоже это почувствовал, потому что он вздрогнул. Это было видно и отсюда.
— Оставаться на своих местах, бросайте оружие! — раздался голос.
Сказано было по-гречески, но, за исключением Фила, Хасана и меня, никто этого наверняка не понял. Разве что Дос Сантос или Красный Парик. До сих пор не знаю.
Но все мы поняли, что такое автомат в руках у этого человека, а также мечи, дубинки и ножи у примерно трех дюжин людей, или полулюдей, стоявших за ним.
Это были Куреты.
Куреты — это плохо.
Они никогда не упустят своей доли свежатинки.
Обычно печеной.
Но бывает, что и жареной.
Или вареной, или сырой…
Огнестрельное оружие, кажется, было только у говорившего.
…А у меня над плечом крутилась добрая порция смерти. Так что я решил сделать ему подарок.
Я отправил порцию смерти по этому адресу, и ему разнесло голову.
— Бейте их! — крикнул я, что мы и начали делать.
Джордж и Диана первыми открыли огонь. Затем Фил подхватил ручной пулемет. Дос Сантос бежал к своему рюкзаку. Эллен тоже не отставала.
Хасан не нуждался в моем приказе убивать. Единственным нашим с ним оружием были пращи. От Куретов нас отделяло меньше наших пятидесяти метров, и они были все в куче. Еще до того, как они бросились к нам, он метко посланными камнями уложил двоих. А я еще одного.
Затем они были уже на середине поляны, крича на бегу и спотыкаясь о своих убитых и раненых.
Как я говорил, не все они были людьми: там был один высокий и тонкий с трехфутовыми крыльями в язвах, там была парочка микроцефалов[88], таких волосатых, что они казались безголовыми, там был один субъект, скорее всего представлявший собой двух сросшихся близнецов, затем несколько стеатопигов[89] и три огромных неуклюжих твари, которые продолжали наступать, несмотря на пулевые отверстия в груди и животе; у одного из этих последних руки, должно быть, были дюймов двадцати в длину и фут в ширину, у другого же, наверно, было что-то вроде слоновой болезни. Что до остальных, то у некоторых были относительно нормальные пропорции, но вид у них был грязный и крайне запущенный, и, в рогожках или без оных, все они были небриты и к тому же прескверно пахли.
Я еще запустил один камень, но уже не имел возможности увидеть, в кого он попал, так как они навалились на меня.
Я замолотил ногами, кулаками, локтями — не очень-то церемонясь. Пулемет перестал стрелять, замолк. Время от времени его надо перезаряжать, а случается, что его и заклинит. Боль в боку куда как мешала. И все же мне удалось вырубить трех из них, прежде чем что-то огромное и тупое садануло меня сбоку по голове, и я упал, как подкошенный.
Возвращаясь в эту жаркую духоту…
Возвращаясь в эту жаркую духоту, где разит конюшней…
Возвращаясь в эту жаркую духоту и тьму, где разит конюшней…
Не очень-то она способствует миролюбивым мыслям, хорошему пищеварению или возобновлению деятельности органов чувств при ровном попутном ветре.
Там стояла вонь и было чертовски жарко, и меня вовсе не тянуло получше осмотреть грязный пол — хотя для этого у меня была очень удобная позиция.
Я застонал, пересчитал все свои кости и сел.
Потолок был низкий, но еще и шел под уклон, для того чтобы встретиться с дальней стеной. Окошко наружу было маленьким и зарешеченным.
Мы находились в задней части деревянной хибарки. В противоположной стене было еще одно зарешеченное окно. Однако оно никуда не смотрело — это в него смотрели. За ним была комната побольше, и Джордж и Дос Сантос разговаривали у этого окна с кем-то, кто стоял по ту сторону. В четырех футах от меня лежал Хасан — то ли мертвый, то ли без сознания; на голове у него была корка крови. Фил, Миштиго и наши девушки тихо переговаривались в дальнем углу.
Отмечая все это про себя, я потер висок. Левая сторона моего тела болела ровно и сильно, и все остальные его части решили присоединиться к ней.
— Он очнулся, — неожиданно сказал Миштиго.
— Всем привет. Я снова здесь, — признал я.
Они подошли ко мне, и я принял стоячее положение. Это была чистейшая бравада, но я ухитрился сохранить его.
— Мы попали в плен, — сказал Миштиго.
— Да ну? Неужто? Никогда бы не догадался.
— Подобных вещей на Тайлере не бывает, — заключил он, — равно как и на других планетах Веганского Объединения.
— Очень жаль, что вы там не остались, — сказал я. — Помните, сколько раз я просил вас вернуться?
— Ничего бы этого не случилось, если бы не ваша дуэль.
И тут я дал ему оплеуху. Кулак на него у меня не сжался. Слишком уж много в нем было патетики. Я засветил ему тыльной стороной ладони, и он кувыркнулся в стену.
— Вы хотите мне сказать, что не знаете, почему я стоял утром на поляне вместо мишени?
— Потому что вы поссорились с моим телохранителем, — заявил он, потирая щеку.
— …Из-за того, что рн, похоже, собирался убить вас.
— Меня? Убить?..
— Ладно, забудем, — сказал я. — Это не имеет никакого значения. Во всяком случае, теперь. Представьте себе, что вы не здесь, а на Тайлере и можете побыть там еще несколько часов напоследок. Было бы очень мило, если бы вы приехали на Землю и нанесли бы нам короткий визит. Но, увы, так на свете не бывает.
— Мы здесь умрем, да? — спросил он.
— По обычаю этой страны.
Я повернулся в другую сторону и изучающе посмотрел на человека, который изучал меня сквозь прутья решетки. Хасан в дальнем конце помещения поднял голову и прислонился к стене. Я не заметил, когда он пришел в себя.
— Добрый день, — сказал человек за решеткой, и сказал он это по-английски.
— Разве сейчас день? — спросил я.
— Вполне, — ответил он.
— Тогда почему мы не мертвы? — спросил я.
— Потому что я хотел, чтобы вы были живы, — заявил он. — О нет, не вы лично, Конрад Номикос, Комиссар по Искусствам, Памятникам и Архивам, и не все ваши высокочтимые друзья, включая поэта-лауреата. Я хотел, чтобы каждый, попавший в плен, оставался в живых. Ваши же конкретные персоны — это, скажем так, лишь приправа к общему правилу.
— С кем имею удовольствие говорить? — спросил я.
— Это доктор Морби, — сказал Джордж.
— Он тут их знахарь, — сказал Дос Сантос.
— Я предпочитаю слова «шаман» или «шеф медицины», — улыбаясь, поправил Морби.
Я подошел поближе к металлической решетке ручной работы и увидел, что это довольно тонкий, хорошо загорелый, чисто выбритый человек, волосы заплетены в огромную черную косу, свернувшуюся на голове, как кобра. У него были темные, близко поставленные глаза, высокий лоб и множество подбородков, свисающих ниже адамова яблока. На ногах были плетеные сандалии, на плечах — чистое сари зеленого цвета, а на шее ожерелье из костяшек человеческих пальцев. В ушах его были большие серебряные серьги в форме змеи.
— У вас довольно правильный английский, — сказал я, — а Морби — это не греческая фамилия.
— О боги! — изящно взмахнул он руками в насмешливом удивлении. — Я вовсе не местный! Как это вы могли принять меня за местного?
— Виноват, — сказал я. — Теперь я вижу, что для этого вы слишком хорошо одеты.
Он захихикал.
— А, эта старая накидка… Я просто набросил ее на плечи… Нет, я с Тайлера. Я читал потрясающую литературу на тему Возвращенства, она меня перевернула — я решил вернуться и помочь возродить Землю.
— Неужто? Что же потом произошло?
— В то время Контора не брала на работу, и мне пришлось испытать кое-какие трудности, чтобы подыскать подходящее дельце. В конце концов я решил заняться исследовательской работой. В этих местах для нее предостаточно возможностей.
— Что именно вы исследуете?
— У меня две ученых степени из Нового Гарварда по антропологии культуры. Я решил досконально изучить какое-нибудь Горючее племя, и вот, после некоторых уговоров, это самое племя меня и приняло. Я взялся также и за их образование. Однако вскоре они мне подчинились — во всем этом регионе. Потрясающе с точки зрения «эго». Со временем моя научная деятельность, мои социальные мероприятия стали значить все меньше и меньше. М-да, надеюсь, вы читали «Сердце Тьмы», так что понимаете, что я имею в виду. Практика, практика на месте — вот что основа всего. Я обнаружил, что непосредственное участие стимулирует гораздо больше, чем наблюдение. Я взял на себя задачу придать некоторым основополагающим их обычаям более эстетическую направленность. В конце концов именно таким образом я и обучал их. С тех пор, как я здесь появился, в их акциях стало гораздо больше стиля.
— Акциях? Каких, для примера?
— Ну, скажем, первая акция — это что раньше они были просто-напросто каннибалами. Второе — что они плохо себе представляли, как можно использовать пленников перед умерщвлением. А все это очень важно. Если все делать как подобает, это признак высокого класса, если вам понятно, что я имею в виду. И вот явился я с целым кладезем обычаев, поверий, табу, взятых из разных эпох, разных культур, а также и здесь, у нас перед носом. — Он снова взмахнул руками. — Человек, пусть даже получеловек, Горючий человек — это существо, которое любит ритуалы, а я знал столько разных ритуалов и тому подобное. Так что я все это пустил на пользу и вот занимаю теперь высокое положение, и мне оказываются великие почести.
— Все-таки каким образом ваши слова применимы к нам? — спросил я.