А если Шендон уйдет от них?
Тогда он снова сядет мне на хвост, и снова вопрос станет так: или он, или я.
Я перебрал все мысленные варианты, обмозговав проблему со всех сторон.
Все сводилось к одному.
В тот раз у него был с собой пистолет, но он предпочел схватку врукопашную.
— С Шендоном этот номер не пройдет, — сказал я. — Он не занимается торговлей.
— Я никого не хотел обидеть. Просто до сих пор я никак не могу разобраться в обычаях землян.
— Не только вы не можете.
Смеркалось. На облачном небе снова не было ни единого просвета. Еще немного — и мы спустим плот на воду и поплывем к острову по грязной жиже, теплой, как парное молоко. Мои луны не вышли из-за туч, значит, операция будет проходить в кромешной мгле.
— Грин-Грин, — обратился я к своему напарнику, — мы сейчас скованы одной цепью. Я даже чувствую себя больше пейанином, чем человеком. Тот, кем я стал, лишь продолжение меня самого. Я умею убивать, и вы умеете убивать. Моя пайбарда — смертельная обида — может быть не менее глубока, чем ваша, и месть моя будет страшна.
— Я знаю, — откликнулся Грин-Грин. — За это я вас уважаю.
— Вот что я хотел сказать вам: когда с Шендоном будет покончено, вместо вражды я предлагаю вам свою дружбу. Я могу походатайствовать за вас, чтобы Великие допустили вас к новой, законной конфирмации. Я поговорю с первосвященником храма Странтри о присвоении вам имени Кирвара Четырехликого, Отца Цветов. Он наверняка согласится.
— Вы хотите купить меня, сын Земли?
— Ничуть. Я искренне хочу помочь вам. Дальше решайте сами. Я не держу на вас зла, — ведь вы не наносили мне пайбарды.
— Но я же хотел убить вас!
— Для меня в том пайбарды нет. Вы не виноваты.
— Вы знаете, что я могу уничтожить вас в любой момент?
— Знаю. Вы не раз подумывали об этом.
— Как странно, что вам были известны мои на-мерения! Я же поставил блокировку на свои мысли!
— Дело не в телепатии, а в дедуктивном методе.
— Вы действительно становитесь похожи на пей-анина, — сказал Грин-Грин, помолчав. — Клянусь вам, что отложу мщение до того момента, как мы разберемся с Шендоном.
— Конец уже близко. Скоро мы уедем отсюда, — пообещал я.
Больше мы не разговаривали, в ожидании, пока опустится ночь. Наконец стало совсем темно.
— Пора, — произнес я.
— Пора, — отозвался он.
Мы встали и вдвоем понесли плот к береговой кромке.
Пошлепав ногами по мелководью, мы подтянули плот к остывающему озеру и спустили нашу посудину на воду.
— Весло у вас есть? — спросил я Грин-Грина.
— Есть.
— Ну, поплыли.
Мы взобрались на плот и погребли, а на глубине стали отталкиваться шестами.
— Если Шендон неподкупен, — задал мне вопрос пейанин, — зачем он торговал вашими секретами?
— Если бы мои люди платили ему больше, он бы продавал нам секреты других.
— Тогда я не понимаю, почему вы считаете его неподкупным, — заявил Грин-Грин.
— Потому что он — человек, как и я. Он люто ненавидит меня, и этим все сказано. Такую пайбарду нельзя выкупить ни за какие деньги.
Мне казалось, что я прав.
— Для меня в сознании человека есть белые пятна, — заметил пейанин. — Когда-нибудь мне бы хотелось узнать побольше о его мыслительных процессах.
— И мне тоже, — подхватил я.
За тучами мелькало расплывчатое светлое пятно: лунное сияние пробивалось сквозь небесные прорехи. Каттонталлус медленно восходил.
Вода мягко плескалась, заливая ботинки, но не доходила выше колен. С берега нам вдогонку дул свежий ветер.
— Вулкан спокоен, — заметил Грин-Грин и добавил: — А о чем вы беседовали с Белионом?
— От вас и это не ускользнуло!
— Я не раз пытался вступить с вами в телепатическую связь и обнаружил, что у вас был с ним контакт.
— И Белион, и Шимбо занимают выжидательную позицию, — пояснил я. — Потом будет схватка, и на поле боя останется один из них.
Вода была черней чернил и теплая, как кровь. В жемчужной, беззвездной ночи остров блестел, как антрацит. Вскоре шесты перестали доставать до дна, и мы снова осторожно погребли, стараясь не брызгать веслами. Грин-Грин, как и все пейане, обожал воду. Я видел, какое наслаждение было написано на его обычно непроницаемом лице, пока мы пересекали озеро.
Плыть по темной воде было и упоительно, и страшно. Это место много значило для меня: когда я создавал свой остров, меня вела Гармония. Однако вид, открывавшийся передо мной, не внушал мне спокойствия, как Долина Теней; наша переправа не напоминала безмятежную прогулку. Скоро мой остров станет похож на лавку мясника. Я ненавидел свой шедевр и боялся его одновременно, зная, что у меня не хватит пороху воспроизвести его еще раз. Впервые в жизни я пожалел о том, что сотворил.
Пересечь под покровом ночи темные воды означало для меня вступить в борьбу с самим собой, а я не желал ни понимать этого, ни принимать. Я внезапно нашел ответ загадки: я плыл не по озеру, а по Токийскому заливу, который выбросил на берег кучу отбросов памяти, груды жизненных помоев, которые, как казалось мне, навек легли на дно и ие должны были вернуться назад; остров был немым свидетелем тщеты, ничтожности всех идеалов и устремлений, хороши были они или дурны, и о его неприступные скалы разбивались все человеческие ценности, что говорило о бессмысленности самой жизни, которая тоже расшибется об утес, и от такого удара уже не оправится никто, нигде, никогда…
Я стоял на плоту, по колено в теплой воде, но меня внезапно начало трясти от озноба. Грин-Грин, заметив, что я гребу с ним не в лад, тронул меня за плечо, и мы выровняли нарушенный ритм.
— Зачем же вы создали этот остров, если вы его так ненавидите? — спросил он меня.
— Мне хорошо заплатили, — ответил я и дал ему команду: — Поворачивайте влево, мы огибаем остров.
Мы изменили курс. Грин-Грин делал частые и сильные гребки, а я лишь направлял плот.
— Огибаем остров? — переспросил он.
— Да, — подтвердил я, не вдаваясь в подробности.
Приближаясь к острову, я отбросил в сторону свои философствования и начал действовать, как машина. Я всегда так поступаю, когда одолевает слишком много тяжелых мыслей.
Мы бесшумно, как тени, крались в ночи, и вскоре до острова, на котором мигали загадочные огоньки, было рукой подать. Тлела коническая верхушка вулкана, отбрасывая блики на воду и на скалы, излучавшие таинственный красноватый свет.
Огибая остров, мы шли к его северной стороне, которую я видел ясно, как днем. В моей памяти отпечатался рельеф местности, каждый ярус, каждый гребень скалы, и даже на расстоянии пальцы чувствовали текстуру каждого камня.
Мы подошли к массиву вплотную, и, тронув веслом его черное гладкое тело, я поднял глаза вверх и произнес:
— Это — восточная сторона.
Проплыв еще несколько сотен ярдов, мы остановились у места, где я когда-то соорудил тайный лаз. В скале шла наклонная трещина, эдакая дымовая труба, длиной футов в сорок, по которой можно было взобраться наверх; после нее начинался подъем, чьи щербатые ступени вполне выдерживали вес человеческого тела; за ним шла узкая терраса, откуда легко было подняться еще на шестьдесят футов, цепляясь за выступы.
Я объяснил маршрут Грин-Грину и, пока он удерживал в равновесии плот, полез в «дымоход». Пейанин без жалоб последовал за мной, несмотря на ноющее плечо.
Преодолев узкий лаз, я посмотрел вниз, но плота не увидал, о чем и сообщил Грин-Грину. Тот только хмыкнул. Подождав, пока голова Грин-Грина покажется над трубой, я протянул ему руку. Поднимаясь все выше, мы двигались в западном направлении, ползком по уступу.
Минут через пятнадцать нам предстояло восхождение по стене. Я первым пошел на приступ, Грин-Грин— за мной. Я сообщил ему, что до следующего уступа не менее пятисот футов. Пейанин опять только хмыкнул в ответ.
Руки у меня саднило: пока мы добирались до второго яруса, я ободрал кожу на ладонях. Мы присели передохнуть, и я закурил. Минут десять спустя мы продолжили штурм. К полуночи мы добрались до вершины без приключений.
Мы шли вперед еще минут десять и вдруг увидели чью-то фигуру. Человек шатался, как пьяный, — или же его здорово накачали наркотиками, — по виду было трудно определить.
Я приблизился к нему и, положив руку ему на плечо, заговорил с ним.
— Как дела, Куркур?
Он, с трудом подняв отекшие веки, посмотрел на меня туманным взором. Весил мой знакомый не менее трехсот пятидесяти фунтов. У него были голубые глаза, бледное лицо и мягкий, тихий голос. Одет он был в элегантный белый костюм (наверняка — вкус Грин-Грина). Он шепеляво ответил мне:
— Я ф курсе фсефо.
— Отлично! — произнес я. — Значит, ты знаешь, что я приехал сюда сразиться с Грин-Грином. Но мы недавно стали союзниками в борьбе против Майка Шендона.
— Одну минуточку, — прервал меня Куркур. — Дай подумать.
Помолчав, он заявил:
— Да. Ты проиграл.
— Что ты имеешь в виду?
— Через три часа десять минут Шендон убьет тебя.
— Не может быть!
— Если он не убьет тебя, ты убьешь его. И тогда тебя убьет Грин-Грин. Это будет через пять часов двадцать минут.
— Откуда в тебе такая уверенность? — спросил я.
— Грин-Грин — один из Великих. Он создал планету Коррлин, — пояснил Куркур.
— В самом деле? — усомнился я.
— Да, — подтвердил Грин-Грин.
— Значит, он убьет тебя, — подытожил Куркур.
— Но как?
— Каким-то тупым инструментом, — пояснил он. — Если тебе чудом удастся уйти от смерти — пейанин в твоих руках. Ты всегда казался немного сильнее, чем был на самом деле. Это создавало ложный эффект. Но теперь тебе ничто не поможет…
— Спасибо за предупреждение, — оборвал его я. — А теперь иди, немножко проспись.
— …если только ты не владеешь тайным оружием, — продолжал он. — Вполне вероятно, что у вас обоих есть такая смертоносная штука…
— А где Шендон?
— В замке.
— Я сниму с него голову. Любой ценой. Как мне добраться до него?