– Я с ним поквитаюсь, – пообещал я. – Я как раз иду за ним. Я его убью. А потом освобожу тебя…
– Нет! Не уходи!
– Иначе нельзя, Данго.
– Ты не понимаешь, каково это, – сказал он. – Я не могу ждать… Пожалуйста.
– Это займет всего несколько дней, Данго.
– …А он может убить тебя. И тогда ты не вернешься никогда. Господи! Как же больно! Я сожалею насчет той сделки, Фрэнк. Поверь мне… Пожалуйста!
Я посмотрел вниз, на землю, и вверх, на свет.
Я поднял пистолет и опустил его.
– Я не могу снова тебя убить, – сказал я.
Данго закусил губу, и по его подбородку и бороде заструилась кровь, а из глаз потекли слезы. Я отвел взгляд.
Я попятился и забормотал по-пейански. И лишь тогда осознал, что стою рядом с колодцем силы. Я ощутил это внезапно. И стал расти выше и выше, в то время как Фрэнк Сэндоу становился все меньше и меньше, и всякий раз, когда я поводил плечами, рокотал гром. Когда я поднял левую руку, он взревел. Когда я опустил ее к плечу, меня ослепила вспышка, а волосы на голове встали дыбом из-за электричества.
…Я стоял один, в окружении запахов озона и дыма, перед обугленными и расщепленными останками того, что было Данго-Ножом. Даже блуждающий огонек исчез. Дождь обрушился водопадом и упокоил запахи.
Шатаясь, я побрел туда, откуда пришел; ботинки чмокали по грязи, одежда пыталась просочиться мне под кожу.
Каким-то образом, где-то – не помню точно – я заснул.
Из всех доступных человеку занятий сон, должно быть, вносит наибольший вклад в сохранение его рассудка. Он заключает в скобки каждый прожитый день. Если сегодня ты совершил какой-то глупый или мучительный поступок, тебя раздражает, когда кто-то об этом упоминает, – сегодня. Но если это случилось вчера, ты можешь кивнуть или усмехнуться в ответ – смотря по обстоятельствам. Ты пересек пустоту или сны и очутился на другом островке океана Времени. Сколько воспоминаний может быть призвано в одно мгновение? Кажется, что много. Но на самом деле эти воспоминания – лишь малая часть тех, что существуют где-то в ином месте. И чем дольше ты живешь, тем больше их у тебя. Поэтому, стоит мне только поспать, и я могу унять боль от конкретного события множеством разных методов. Мои слова могут показаться черствыми. Это не так. Я не хочу сказать, что живу, не ощущая боли из-за того, что давно миновало, не чувствуя вины. Я хочу сказать, что за прошедшие столетия выработал ментальный рефлекс. Когда меня захлестывают эмоции, я ложусь спать. Когда я просыпаюсь, мысли о былых днях приходят и заполняют мою голову. Время идет, стервятник-память кружит все ближе и ближе и наконец пикирует на то, что причиняет мне боль. Расчленяет его, объедается им, переваривает его на глазах у прошлого. Должно быть, это та штука, которую называют перспективой. Я был свидетелем смерти множества существ. Они умирали самым разным образом. И никогда я не оставался равнодушным. Но сон дает памяти возможность разогнать свой движок и каждый день возвращать мне мою голову в целости и сохранности. Ведь я был свидетелем и жизни множества существ и видел цвета радости, горя, любви, ненависти, довольства, покоя.
Я нашел ее однажды утром в горах, во множестве миль отовсюду, и губы ее были синими, а пальцы обмороженными. Она лежала, свернувшись калачиком, рядом с жалким маленьким кустом, одетая в купальник с тигриными полосками. Я укрыл ее своей курткой, оставил свои инструменты и сумку с минералами на камне, и так за ними и не вернулся. Она бредила, и я слышал, как она несколько раз повторила имя «Ноэл», пока я нес ее к своей машине. У нее было несколько серьезных кровоподтеков и куча мелких порезов и ссадин. Я отвез ее в клинику, где ей оказали помощь и предоставили ночлег. На следующее утро я пришел навестить ее и узнал, что она отказалась назвать свое имя. Вдобавок у нее, похоже, не было денег. Поэтому я оплатил ее лечение и спросил, что она теперь будет делать, – этого она тоже сказать не могла. Я предложил приютить ее в коттедже, который снимал, и она согласилась. Первую неделю я словно жил в одном доме с призраком. Если я ее о чем-нибудь не спрашивал, она молчала. Она готовила мне еду, прибиралась, а все остальное время проводила в своей комнате, за закрытой дверью. На второй неделе она услышала, как я – впервые за несколько месяцев – бренчу на мандолине, вышла, села в другом конце гостиной и стала слушать. И я играл, на несколько часов дольше, чем собирался, для того только, чтобы она не уходила, потому что за неделю с лишним это было единственное, что вызвало у нее хоть какую-то реакцию. Когда я закончил, она спросила, можно ли ей попробовать, и я кивнул. Она пересекла комнату, взяла мандолину, склонилась и начала играть. Она была далеко не виртуозом – но и я тоже. Я послушал, принес ей чашку кофе, сказал: «Доброй ночи», – и этим все кончилось. Но на следующий день она была уже другим человеком. Расчесала свои спутанные черные волосы и подстригла их. Припухлости под ее светлыми глазами почти исчезли. За завтраком она разговаривала со мной обо всем, начиная с погоды, новостей, моей коллекции минералов, музыки и заканчивая экзотическими рыбами. Обо всем, кроме себя самой. После этого я возил ее по ресторанам, на спектакли, на пляж – куда угодно, кроме гор. Так прошло около четырех месяцев. И вот однажды я понял, что начинаю в нее влюбляться. Конечно же, я об этом не сказал, хотя она должна была заметить. Черт возьми, я же о ней ничего толком не знал и чувствовал себя неловко. Возможно, у нее где-нибудь были муж и шестеро детей. Она попросила меня свозить ее на танцы. Я так и сделал, и мы танцевали на террасе под звездами до самого закрытия – дело было уже к четырем утра. Проснувшись в полдень, я обнаружил, что остался в одиночестве. На кухонном столе лежала записка: «Спасибо тебе. Пожалуйста, не ищи меня. Мне пора возвращаться. Я люблю тебя». Подписи, разумеется, не было. Вот и все, что я знаю о девушке без имени.
Когда мне было около пятнадцати, я косил лужайку на заднем дворе нашего дома и нашел под деревом скворчонка. Обе его лапки были сломаны. По крайней мере, так я решил, потому что они выгибались под странными углами, а сам скворчонок сидел на заду, и хвостовые перья его были перегнуты и торчали вверх. Заметив меня, он запрокинул голову и открыл клюв. Я наклонился и увидел, что скворчонок весь покрыт муравьями, поэтому я поднял его и отряхнул от них. Потом я стал искать, куда бы его посадить. Остановился на бушельной корзине и выстелил ее свежескошенной травой. Я водрузил ее на столик для пикника под кленами в патио. Попытался напоить скворчонка молоком из пипетки, но он только давился. Я вернулся к газонокосилке. Потом снова пришел посмотреть на скворчонка: в траве рядом с ним лежали пять или шесть крупных черных жуков. Я с омерзением выбросил их. На следующее утро, когда я вышел с пипеткой и молоком, появились новые жуки. Я снова выселил их. Позже в тот же день я заметил на краю корзины большую черную птицу. Она запрыгнула внутрь, а чуть погодя улетела. Я продолжал наблюдать; за следующие полчаса она возвращалась трижды. Потом я подошел к корзине, заглянул внутрь и снова увидел жуков. Я понял, что она охотилась на них, приносила птенцу и пыталась его накормить. Но он не мог есть, и она просто оставляла их в корзине. Той ночью скворчонка нашла кошка. Утром, когда я пришел с молоком и пипеткой, среди жуков были только перья и несколько капель крови.
Есть некое место. Место, в котором обломки камней кольцом обрамляют красное солнце. Несколько веков назад мы обнаружили членистоногих существ, называвшихся вайлисами, с которыми невозможно было заключить договор. Они отвергли дружбу, предложенную всеми известными разумными видами. А еще они убивали наших послов и возвращали нам их останки – за исключением тех или иных частей тела. Ко времени нашего первого контакта у них были средства для перемещения по их солнечной системе. Вскоре после этого они перешли к межзвездным путешествиям. Куда бы ни прилетали вайлисы, они убивали и грабили, а потом улепетывали домой. Возможно, тогда они не представляли себе размеров межзвездного сообщества, а может, им было наплевать. Если они считали, что мы будем чудовищно долго достигать согласия по вопросу объявления им войны, они были правы. На самом деле прецедентов межзвездных войн очень мало. Пейанцы, пожалуй, единственные, кто их помнит. Поэтому нападения успехом не увенчались, остатки наших войск были отозваны, и мы начали бомбардировку планеты. Однако вайлисы оказались более технологически продвинутыми, чем мы считали. У них была почти идеальная система противоракетной обороны. Мы отступили и попытались их изолировать. Но налеты вайлисов прекратились. Тогда правительства обратились к Именам, и троим мироваятелям – Санг-рингу из Грелдея, Карф’тингу из Мордея и мне – выпал жребий обратить свои способности к противоположной цели. Какое-то время спустя в системе вайлисов, за орбитой их родной планеты, начал схлопываться пояс астероидов, образуя планетоид. Он прирастал камень за камнем и постепенно менял курс. Мы с нашими машинами затаились за пределами орбиты самой дальней из планет, управляя ростом нового мира и медленно сужающейся спиралью его движения. Когда вайлисы сообразили, что происходит, они попытались его уничтожить. Но было уже слишком поздно. Пощады они не просили, и никто из них не попытался сбежать. Они ждали, и однажды день настал. Орбиты двух планет пересеклись, и теперь в этом месте обломки камней кольцом обрамляют красное солнце. После этого я неделю не просыхал.
Однажды я потерял сознание в пустыне, пытаясь добраться от сломавшегося транспорта до маленького аванпоста цивилизации. Я шел четыре дня, два дня не пил, и горло мое было словно выстелено наждачной бумагой, а ноги будто находились в миллионе миль от меня. Я вырубился. Сколько я там пролежал – не знаю. Быть может, целый день. Потом рядом со мной возникло и присело нечто, показавшееся мне порождением бреда. Оно было фиолетовым, с воротником на шее и тремя роговыми выступами на рептильной морде. Ростом около четырех футов и покрытое чешуей. У него был короткий хвост и по когтю на каждом пальце. Глаза – темные эллипсы с мигательными перепонками. С собой у него была длинная полая тростина и маленький мешок. Я до сих пор не знаю, что это было за существо. Посмотрев на меня несколько секунд, оно метнулось в сторону. Я перекатился на бок и стал за ним наблюдать. Оно воткнуло тростину в землю и припало ртом к ее концу, потом выдернуло тростину, перешло в другое место и сделало то же самое. Где-то на одиннадцатый раз его щеки начали раздуваться, как воздушные шары. Потом оно подбежало ко мне, оставив тростину в земле, и коснулось моих губ передней лапой. Я догадался, что оно пытается мне сказать, и открыл рот. Наклонившись ко мне – медленно, осторожно, чтобы не растратить ни капли зря – оно пустило струйку горячей грязной воды из своего рта в мой. Шесть раз оно возвращалось к тростине и вот так меня поило. Потом я снова отключился. Когда я пришел в себя, был вечер, и существо снова принесло мне воды. Утром я уже сам сумел подойти к тростине, присесть рядом с ней и напиться. Существо просыпалось медленно, заторможенное утренним холодом. Когда оно пробудилось, я снял часы и охотничий нож, выгреб из карманов деньги и положил все это перед ним. Оно посмотрело на мои вещи. Я подтолкнул их к нему и указал на мешочек, который у него был с собой. Оно отодвинуло их обратно и прищелкнуло языком. Тогда я коснулся его