Спустя примерно час пути Грин Грин принялся жаловаться на свое плечо и общую усталость. Я пообещал, что буду ему сочувствовать, но только пока он продолжает шагать. Похоже, это его удовлетворило, потому что он заткнулся. Еще через час я позволил ему отдохнуть, а сам взобрался на дерево, чтобы оценить рельеф впереди. Мы приближались к цели, и скоро дорога должна была пойти под уклон и остаться такой до самого конца пути. День сделался таким светлым, каким только мог быть, и туман почти исчез. Воздух был теплее, чем за все время, прошедшее с моего приземления. Карабкаясь на дерево, я обливался потом, а облезавшая клочьями кора вгрызалась мне в руки, помягчевшие за последние годы. С каждой ветки, которую я тревожил, поднималось свежее облако пыли и пепла. Несколько раз я чихнул; глаза у меня жгло, и они слезились.
Над далекой опушкой леса была видна макушка острова. Слева от нее и чуть дальше высилась дымящаяся вершина свежевыращенного конуса вулканической породы. Я снова выругался – такое уж у меня было настроение – и слез обратно.
Через пару часов мы вышли к берегу Ахерона.
В маслянистой поверхности моего озера отражались только огни, и ничего больше. Лава и горячие камни шипели и плевались, падая в воду. Я чувствовал себя грязным, и липким, и горячим, разглядывая то, во что превратилось мое творение. Маленькие волны оставляли на берегу полосы грязи и черной пены. Вода была вся в пятнах подобной дряни, направлявшихся к берегу. На мелководье брюхом кверху покачивались рыбы, воздух вонял тухлыми яйцами. Я сел на камень, закурил и стал созерцать эту картину.
В миле от нас лежал мой Остров мертвых, оставшийся прежним – суровым и зловещим, как ничем не отброшенная тень. Я наклонился к воде и коснулся ее пальцем. Озеро было горячим, очень горячим. Далеко к востоку тоже пылал огонь. Кажется, там прорастал конус поменьше.
– Я вышел на берег примерно в четверти мили к западу отсюда, – сообщил Грин Грин.
Я кивнул и продолжил смотреть. Было еще утро, и мне хотелось оценить перспективы. Южную сторону острова – ту, на которую я смотрел, – окаймляла узкая полоска пляжа, следовавшая извиву бухты шириной около двухсот футов. Естественного вида тропа зигзагом поднималась от нее к нескольким возвышенностям и в конце концов к высоким рогатым вершинам.
– Как думаешь, где он? – спросил я.
– Где-то в двух третях пути наверх, с этой стороны, – сказал Григ Грин, – в шале. Там была моя лаборатория. Я расширил многие пещеры позади нее.
Лобовой подход был почти неизбежен, потому что с других сторон пляжей у острова не было, лишь растущие из воды отвесные стены.
Почти, но не совсем.
Едва ли Грин Грину, Шендону и кому угодно еще было известно, что по северной стене можно взобраться. Я создал ее неприступной с виду, но на самом деле все было не так страшно. Я сделал это просто потому, что люблю, когда кроме парадной двери есть еще и черный ход. Если я воспользуюсь этим маршрутом, мне придется вскарабкаться на самый верх, а оттуда спуститься к шале.
Я решил, что так и сделаю. А еще решил, что не стану об этом упоминать до самой последней минуты. Грин Грин, в конце концов, был телепатом, а его история вполне могла оказаться кучей рукового дерьма. Они с Шендоном могли работать сообща; собственно говоря, никакого Шендона вообще могло не быть. Я не дал бы за слова Грин Грина и ломаного гроша – в те времена, когда еще существовали гроши, которые можно было ломать.
– Пойдем, – сказал я, поднявшись и выбросив окурок в выгребную яму своего озера. – Покажешь мне, где ты оставил лодку.
Мы двинулись влево вдоль берега, туда, где, по воспоминаниям Грин Грина, он вытащил лодку из воды. Только ее там не было.
– Ты уверен, что это то самое место?
– Да.
– Тогда где она?
– Возможно, она съехала в воду во время землетрясения, и ее унесло.
– Ты сможешь доплыть до острова с раненым плечом?
– Я пейанец, – ответил Грин Грин – это значило, что он даже и с двумя ранеными плечами сумел бы переплыть Ла-Манш в обе стороны. Я задал вопрос только, чтобы позлить его. – …Но до острова мы доплыть не сможем, – добавил он.
– Почему?
– Вулкан создает горячие течения. Чем ближе к острову, тем они хуже.
– Тогда мы построим плот, – решил я. – Я буду валить деревья пистолетом, а ты найди что-нибудь, чем их можно будет связывать.
– Например? – поинтересовался он.
– Ты изуродовал этот лес, – ответил я, – а значит, теперь знаешь его лучше, чем я. Но по пути мне попадались крепкого вида лианы.
– Они довольно колючие, – сказал он. – Мне нужен будет твой нож.
Я заколебался.
– Ладно. Держи.
– Вода может перехлестнуть через края плота. Она будет очень горячей.
– Значит, ее нужно охладить.
– Как?
– Скоро пойдет дождь.
– Вулканы…
– Воды будет не настолько много.
Он пожал плечами, кивнул и отправился срезать лианы. Я валил и зачищал деревья – дюймов шесть в диаметре, десять футов высотой – уделяя как можно больше внимания тому, что происходит у меня за спиной.
Вскоре начался дождь.
Следующие несколько часов с небес падала непрерывная холодная морось – промачивала нас до костей, протыкала дырки в Ахероне, смывала часть грязи с кустов. Дожидаясь, пока Грин Грин добудет достаточно лиан, чтобы можно было связать плот, я соорудил два широких весла и срезал нам пару длинных шестов. Я еще ждал, когда земля яростно содрогнулась, и чудовищное извержение раскололо ближайший склон вулкана до середины. Из разлома потекла закатного цвета река. В ушах у меня звенело еще несколько минут после взрыва. Потом поверхность озера вспучилась и понеслась ко мне – цунами в миниатюре. Я пустился бежать со всех ног и взобрался на самое высокое дерево в округе.
Вода достигла корней дерева, но поднялась не выше, чем на фут. За двадцать минут таких волн было три; потом вода начала убывать, расплатившись за поваленные мной стволы и оба весла кучей ила.
Меня одолела злость. Я знал, что мой дождь не сумеет потушить его чертов вулкан и может даже слегка усугубить положение.
Но я дьявольски разъярился, увидев, как уплывают плоды моих трудов.
И начал произносить слова.
Откуда-то донесся крик пейанца. Я не стал обращать на него внимания.
В конце концов, на тот момент я уже был не вполне Фрэнсисом Сэндоу.
Спрыгнув на землю, я ощутил притяжение колодца силы в нескольких сотнях ярдов слева от себя. Я направился к нему, взобравшись на небольшой холм, чтобы достичь его центра. Оттуда, поверх беспокойных вод, мне открылся прекрасный вид на остров. Возможно, мое зрение обострилось. Я отчетливо видел шале. Мне показалось, что я заметил и какое-то движение рядом с тем местом, где перила ограждали выходившую на море оконечность дворика. Человеческие глаза не так зорки, как пейанские. Грин Грин говорил, что явственно видел Шендона после того, как пересек озеро.
Остановившись над одной из крупнейших вен или мельчайших артерий Иллирии, я ощутил ее пульс; сила пришла ко мне, и я направил ее ввысь.
Вскоре морось превратилась в проливной дождь, а когда я опустил вскинутую руку, сверкнула молния и гром принялся носиться кругами в жестяном барабане неба. Ветер, внезапный, как прыжок кошки, и холодный, как дыхание Арктики, ударил меня в спину и бритвой прошелся по щекам.
Грин Грин снова закричал. Кажется, где-то справа.
А потом небеса зашипели и обрушили такой мощный ливень, что шале скрылось из вида, а сам остров выцвел до серого контура. Вулкан превратился в едва заметную искорку над водой. Вскоре ветер уже мчался мимо меня товарным составом, а вой его сливался с громом в бесконечный шум. Берега Ахерона стали шире; ветер истязал воду, пока она не двинулась волнами, похожими на те, что достались нам, туда, откуда они пришли. Если Грин Грин и продолжал кричать, я его не слышал.
Вода реками стекала по моим волосам, лицу и шее. Но мне не нужны были глаза, чтобы видеть. Сила окутала меня, и температура резко снизилась; дождь лил сплошными потоками, щелкавшими подобно бичам; день сделался темным, как ночь. Я расхохотался, и воды поднялись воронками, качавшимися, будто джинны; молнии рикошетили между ними снова и снова, но пинбольный автомат не выдавал предупреждение о тилте [3].
«Остановись, Фрэнк! Он поймет, что ты здесь!» — прозвучала мысль, обращенная к той части меня, к которой обращался Грин Грин.
«Он и так уже об этом знает, разве нет? – возможно, ответил я. – Укройся где-нибудь, пока это не закончится. Подожди!»
Пока с небес лилась вода и дули ветры, земля подо мной снова начала дрожать. Висевшая впереди искорка разрасталась и светилась, точно погребенное солнце. Потом ее окружили молнии; они пощекотали вершину острова; они исписали хаос именами, и одно из этих имен было моим.
Очередной толчок бросил меня на колени, но я поднялся и воздел обе руки.
…И оказался в месте, которое не было ни твердым, ни жидким, ни газообразным. В нем не было света, но не было и тьмы. Не было ни тепла, ни холода. Быть может, оно находилось в моем сознании, а может быть и нет.
Мы смотрели друг на друга, и в своих бледно-зеленых руках я сжимал молнию, вскинув ее к груди.
Он походил сложением на широкий серый столб, его тело покрывала чешуя. Рыло у него было крокодилье, а глаза – огненные. Пока мы говорили, три пары его рук принимали самые разные положения. Если не считать этого, он, как и я, оставался неподвижен.
«Старый враг, старый товарищ…» – обратился он ко мне.
«Да, Белион. Я здесь».
«Твой цикл окончен. Избавь себя от бесчестья гибели от моих рук. Отступи сейчас, Шимбо, и сбереги мир, который ты сотворил».
«Я сомневаюсь, что этот мир погибнет, Белион».
Молчание.
И:
«Значит, схватка неизбежна».
«…Если ты сам не решишь отступить».