– Я отдаю тебе пай’бадра, которое имел против тебя. Я больше его не имею.
– Это хорошо, Дра тарл.
– А еще я обещал о чем-то тебе рассказать. О пленках, да… Они лежат под опустевшим зеленым телом, которое я имел честь носить.
– Понятно.
– Они бесполезны. Я призвал их с помощью своего разума из тайника, в котором они были спрятаны. Они были повреждены разыгравшимися на этом острове силами; и образцы тканей тоже. Итак, я сдержал свое слово, но плохо. Однако ты не оставил мне выбора. Я не прошел бы этот путь в одиночку.
Я чувствовал, что должен огорчиться, и знал, что пока на это не способен.
– Ты сделал то, что должен был сделать, – услышал я свои слова. – Не тревожься. Быть может, это и к лучшему, что я не смогу их вернуть. Так много времени прошло с тех пор, как они жили. Быть может, они чувствовали бы себя так же, как когда-то чувствовал себя я, – потерянными в незнакомой земле. И, возможно, они не сумели бы принять это, как принял я. Я не знаю. Пусть все останется как есть. Что сделано, то сделано.
– Теперь я должен рассказать тебе о Рут Ларис, – продолжил он. – Она лежит в психиатрической клинике Фэллона в городе Кобачо на Дрисколле, где зарегистрирована под именем Риты Лоуренс. Ее лицо изменено, и сознание тоже. Ты должен забрать ее оттуда и нанять врачей.
– Почему она там оказалась?
– Это было проще, чем везти ее на Иллирию.
– Вся та боль, которую ты причинял, ничего для тебя не значила, так ведь?
– Нет. Быть может, я слишком долго работал с веществом жизни…
– …и плохо к тому же. Я склонен думать, что виной всему сидевший в тебе Белион.
– Я не хотел говорить этого, потому что не хочу оправдываться, но мне тоже так кажется. Поэтому же я пытался убить Шимбо. Именно эта часть меня была твоим врагом, и я тоже хотел уничтожить ее. После того как он перешел от меня к Шендону, я раскаялся во многих своих поступках. Его нужно было изгнать; за этим и пришел Шимбо из Башни Темного Дерева. Нельзя было позволить Белиону создавать новые миры, полные страданий и уродств. Шимбо, сеющий миры в темноте, точно драгоценности, искрящиеся красками жизни, должен был вновь встретиться с ним лицом к лицу. Теперь, когда он победил, таких миров будет больше.
– Нет, – сказал я. – Мы не можем работать друг без друга, а я ушел в отставку.
– Ты разгневан тем, что случилось, и, возможно, это справедливо. Но призвание, подобное твоему, так просто не отвергнуть, Дра. Быть может, по прошествии времени…
Я не ответил ему, потому что вновь погрузился в размышления.
Дорога, которой мы шли, была дорогой смерти. Каким бы приятным оно ни казалось, это было видение, вызванное глиттеном; а ведь в то время, как обычные люди подсаживаются на глиттен ради эйфории и изменения сознания, телепаты используют его для иных целей.
Если его примет отдельный индивидуум, глиттен увеличит его силы.
Если его примут двое, они увидят общий сон. Этот сон неизменно приятен – а у странтрийцев он всегда один и тот же, поскольку эта религия приучает подсознание своих приверженцев воспроизводить его рефлекторно. Это традиция.
…Сон видят двое, а просыпается от него только один.
Поэтому он используется в ритуале смерти, чтобы умирающий не отправлялся в одиночестве в то место, которого я избегал больше тысячи лет.
А еще он используется в дуэлях. Ибо, если другие условия не оговорены и не закреплены ритуалом, возвращается из него сильнейший. Природа наркотика такова, что какие-то спящие части двух разумов противостоят друг другу, хотя бодрствующие этого не ощущают.
Грин Грин был скован ритуалом, поэтому я не боялся, что он выкинет последний трюк, чтобы свершить пейанское возмездие. К тому же, даже если бы это и была дуэль, мне нечего было бояться, учитывая его состояние.
Но пока мы шли, я думал о том, что, скорее всего, приближаю его смерть на несколько часов, прикрываясь приятным, почти мистическим ритуалом.
Телепатическая эвтаназия.
Ментальное убийство.
Я был рад, что могу столь пристойным способом поспособствовать кончине своего разумного собрата, раз уж он этого хочет. Это навело меня на мысли о моем собственном уходе, который, я уверен, приятным не будет.
Некоторые говорили мне, что, как бы тебе ни нравилось жить сейчас, в эту минуту, сколько бы ты ни думал, что хочешь жить вечно, однажды тебе захочется умереть, однажды ты будешь молить о смерти. Говоря это, они думали о боли. Они имели в виду, что хотели бы вот такого красивого ухода, бегства.
Спасибо, но я не собираюсь уходить красиво, безропотно и покорно во тьму. Я, как писал поэт, намереваюсь быть яростным пред ночью всех ночей, драться и выть, не отступая ни на шаг. Болезнь, приведшая к тому, что я протянул так долго, заставила меня вытерпеть изрядные муки – можно даже сказать, агонию, – и, прежде чем меня заморозили, я много об этом думал и решил, что никогда не изберу легкий выход. Я хотел жить, невзирая на боль. Есть книга, написанная человеком, которого я уважаю: «Яства земные» Андре Жида. Лежа на смертном одре, он знал, что ему осталось всего несколько дней, и писал как одержимый. Он закончил ее где-то за три дня, а потом умер. В этой книге он вспоминает все то прекрасное, что видел в окружавших его пермутациях земли, воздуха, огня и воды, все то, что любил, и чувствуется, что он прощался и не хотел уходить, несмотря ни на что. Со мной все точно так же. Поэтому, хоть я и помогал Грину, я не мог сочувствовать его выбору. Я предпочел бы лежать со сломанными костями, ощущать, как падает на меня дождь, и удивляться ему, сожалеть, чуть-чуть негодовать и очень многого хотеть. Быть может, именно это, именно этот голод и позволил мне научиться мироваянию – чтобы я мог творить все это сам, чтобы я мог творить еще больше. Черт.
Мы взошли на холм и остановились на его вершине. Еще не достигнув ее, я знал, что мы увидим, посмотрев вниз.
…Начинавшаяся между двумя массивными форштевнями из серого камня, устеленная травой, у входа такой же яркой, как та, на которой мы стояли, и становящейся все темнее и темнее по мере того, как я устремлял свой взгляд все дальше и дальше, перед нами лежала она. Большая и темная долина. И неожиданно оказалось, что я смотрю во тьму, черную настолько, что она была ничем, абсолютно ничем.
– Я пройду с тобой еще сотню шагов, – сказал я.
– Благодарю тебя, Дра.
И мы спустились по склону, приблизились к долине.
– Что скажут обо мне на Мегапее, узнав, что меня больше нет?
– Я не знаю.
– Скажи им, если тебя спросят, что я был глупцом, раскаявшимся в своей глупости прежде, чем пришел сюда.
– Скажу.
– И еще…
– И об этом тоже, – пообещал я. – Я попрошу, чтобы твои кости перенесли в горы той земли, что была тебе домом.
Он склонил голову.
– На этом все. Ты будешь смотреть мне вслед?
– Да.
– Говорят, что в конце есть свет.
– Говорят, что так.
– Значит, мне пора его найти.
– Удачной прогулки, Дра Грингрин-тарл.
– Ты победил в своих битвах и покинешь это место. Посеешь ли ты миры, которые не смог посеять я?
– Может быть, – и я устремил взгляд в эту черноту, лишенную звезд, комет, метеоров и всего такого прочего.
Но неожиданно в ней что-то возникло.
В пустоте висела Новая Индиана. Казалось, что до нее миллион миль, но все ее черты были различимы, выпуклы, как на камее, и сияли. Она медленно смещалась вправо, пока не скрылась от моих глаз за скалой. Но к тому времени уже показался Коцит. Он пересек долину, и за ним последовали все остальные: Сент-Мартин, Бунинград, Угрюмый, М‑2, Хонки-тонк, Благодать, Вершина, Танжия, Иллирия, Причуда Родена, Покой, Кастор, Поллукс, Централия, Денди и так далее.
По какой-то дурацкой причине мои глаза наполнились слезами при виде этого парада. Все планеты, которые я придумал и изваял, проплывали мимо меня. Я и забыл, как они великолепны.
И тогда я ощутил то чувство, что переполняло меня, когда я создавал каждую из них. Я бросил что-то в бездну. Там, где прежде была тьма, я подвесил свои миры. Они были моим ответом. Когда я наконец уйду этой долиной, они останутся. Что бы ни унес Залив, я создал этому замену, я оставил его ни с чем. Я уже кое-что сделал и знал, как сделать еще больше.
– Там и правда есть свет! – воскликнул Грин, и я понял, что он цеплялся за мою руку, глядя на парад.
Я положил руку ему на плечо, сказал: «Да примет тебя Кирвар Четырехликий, Отец Цветов», – и не расслышал его ответа, когда Грин Грин отстранился от меня, прошел между камней, ступил в Долину и исчез.
Тогда я повернулся лицом к тому, что должно было быть востоком, и начал долгий путь домой.
Возвращение…
Медные гонги и головастики.
Я прилип к неровному потолку. Нет. Я лежал на нем, лицом к пустоте, пытаясь удержать мир на своих плечах. Он был тяжел, а камни упирались и впивались в меня. Подо мной лежал Залив с его презервативами, его плавником, его нитями водорослей, пустыми плоскодонками, бутылками и грязью. Я слышал его далекий плеск, а брызги взлетали так высоко, что попадали мне на лицо. Вот она, жизнь, хлюпающая, вонючая, холодная. Я пережил по-настоящему безумный заплыв в его водах и теперь, глядя на него сверху, ощутил, что снова падаю, падаю обратно на его отмели. Возможно, я слышал крики птиц. Я подошел к самой Долине и теперь возвращался. Если повезет, я опять сумею избежать ледяных пальцев распадающейся руки. Я упал, и мир закружился вокруг меня, становясь таким, каким был, когда я его оставил.
Небо было мрачным, как грифельная доска, и перепачканным сажей. Оно сочилось влагой. Камни впивались мне в спину. Ахерон весь покрылся оспинами и морщинами. В воздухе не осталось ни капли тепла.
Я сел, потряс головой, чтобы прочистить ее, поежился и взглянул на лежавшее рядом со мной зеленое тело. Произнес последние слова, завершая ритуал; мой голос дрожал.
Я перекатил тело Грина в более удобное на вид положение и накрыл его своей кисеей. Подобрал пленки и прилагавшиеся к ним биоцилиндры, которые он прятал под собой. Он не солгал. Они были испорчены. Я положил их в рюкзак. Хотя бы земная разведка будет довольна таким поворотом событий. Затем я подполз к колодцу силы и стал ждать, поддерживая силовой купол, чтобы привлечь «Модель Т», и глядя на небо.