Обогнув угол цеха, я увидела, что там строят что-то большое. Оно не было закончено даже наполовину, но уже можно было понять, что эта штука больше всех остальных, строящихся в шлюпочной мастерской. Воздух наполняли резкие запахи масла и металла.
— Как ты думаешь, что это? Паром? Траулер?
Судно — метров двадцать в длину, двухпалубное — было окружено лесами. Тупой нос, квадратная корма; когда я была маленькая, Жан Большой звал такие «железными свиньями» и презирал их всей душой. Маленький паром, на котором мы плыли в Порник, был именно такой железной свиньей — квадратный, некрасивый, очень функциональный.
— Это паром. — Гилен ухмыльнулся, довольный сам собой. — Знаешь, откуда я знаю? Погляди на другой стороне.
Другая сторона была не закончена; большие металлические панели, склепанные вместе, образовывали корпус, но многих еще не хватало, и все вместе было похоже на недособранную головоломку из кусочков с очень скучной картинкой. Панели были темно-серые, но на одной из них кто-то написал желтым мелом название «железной свиньи»: «Бриман-2».
Я глядела на эту надпись и молчала.
— Ну, — нетерпеливо спросил Гилен. — Что скажешь?
Я нахмурилась.
— Я скажу — если Бриман может себе это позволить, то у него дела идут еще лучше, чем мы думали.
15
Вернулась я в одиночку, заехав в Нант за своим сундуком. Может, потому, что я давно не интересовалась, как идут дела в Ла Уссиньере, я, оглядевшись, решила, что он изменился. Я бы не могла сказать, что именно поменялось, но городок выглядел как-то незнакомо, словно что-то в нем разладилось. Улицы сияли другим светом. Воздух пах по-другому, более солоно, что ли, как Ла Гулю при отливе. Когда я шла по улице, люди смотрели на меня: одни кивали мимоходом в знак приветствия, другие отводили глаза, словно им было недосуг разговаривать.
Зима на острове — мертвый сезон. Из молодежи многие на это время уезжают на материк работать и возвращаются только в июне. Но в этом году Ла Уссиньер выглядел как-то по-другому, казалось, он спит нездоровым сном, больше похожим на смерть. Магазины по большей части были закрыты, витрины забраны ставнями. На улице Иммортелей было безлюдно. Был отлив, и на отмелях бело от чаек. Обычно в такой день на отмели вышли бы дюжины рыбаков — копать съедобных моллюсков, а сейчас только одинокая фигура стояла у края воды с сачком на длинной ручке, бесцельно тыкая в комок водорослей.
Это был Жожо Чайка. Я перелезла через стену и пошла по grève. На отмелях дул резкий ветер, он ерошил мне волосы и наводил дрожь. Идти приходилось по гальке, и ногам было больно. Я пожалела, что обута не в сапоги, как Жожо, а в эспадрильи с тонкими подошвами.
За полосой песка виднелись «Иммортели», белый кубик над волноломом в нескольких сотнях метров от меня. Под ним — узкий клин пляжа. За пляжем — камни. Я не помнила, чтоб тут было столько камней, но оттуда, где я сейчас стояла, все смотрелось по-другому, меньше, удаленнее, пляж с этой точки казался у́же и вообще был не похож на пляж, волнолом бросался в глаза на фоне песка. Под стеной стоял столб с объявлением — слишком далеко, не разобрать, что написано.
— Жожо, привет.
Он повернулся на звук голоса, держа сачок. У ног, в деревянном ведре для улова — лишь клубок водорослей и несколько червей для наживки.
— А, это ты. — Он зубасто улыбнулся, не выпуская изо рта окурка.
— Как ловится?
— Вроде ничего. А ты что так далеко в море зашла, э? Червей копаешь?
— Нет, просто так, захотелось пройтись. Тут красиво, правда?
— Э.
Пробираясь обратно через отмели к «Иммортелям», я чувствовала, как он смотрит мне в спину. Ветер был несильный, под ногами — прибережная галька. Я подошла ближе к пляжу — оказалось, он более каменист, чем мне помнилось, а на некоторых участках виднелись булыжники вымостки — там, где песок унесло ветром, обнажая фундамент древней дамбы.
Песку на «Иммортелях» стало меньше.
Это было еще заметнее из полосы прибоя: отсюда виднелись обнажившиеся сваи пляжных веранд, голые, как пародонтозные зубы. Насколько меньше? Я понятия не имела.
— Ну, здравствуй!
Голос раздался у меня за спиной. Несмотря на свою массивность, хозяин голоса подошел по песку почти бесшумно. Я повернулась, надеясь, что он не заметил, как я поморщилась.
— Мсье Бриман!
Бриман укоризненно цокнул языком и поднял палец:
— Клод. Я же просил.
Он улыбался и явно рад был меня видеть.
— Что, любуешься пейзажем?
Все-таки он обаятельный. Я, сама того не желая, проникалась этим обаянием.
— Да, тут очень красиво. Наверное, жильцы «Иммортелей» ценят этот вид.
Бриман вздохнул.
— Ну, постольку, поскольку они вообще в состоянии что-либо ценить. К сожалению, все мы с годами не молодеем. Особенно Жоржетта Лойон в последнее время хворает. Я, конечно, делаю все, что от меня зависит. Но в конце концов, она уже на девятом десятке. — Он обхватил меня рукой за плечи. — Как там Жан Большой?
Я знала, что тут нужна предельная осторожность.
— Неплохо. Вы не поверите, насколько ему стало лучше.
— А вот твоя сестра говорит другое.
Я попыталась улыбнуться.
— Адриенна здесь не живет. Откуда ей знать?
Бриман сочувственно кивнул.
— Конечно. Со стороны судить легко, правда? Но если человек не готов поселиться тут навсегда…
Я не клюнула на приманку. Вместо этого отвернулась и поглядела на пустынную эспланаду.
— Кажется, дела в последнее время не очень, а?
— Ну, сейчас сезон такой. Признаюсь, я сам в последнее время больше люблю то время, когда в делах застой: видно, я уже староват для обслуживания туристов. Похоже, пора уже подумывать, как бы выйти на покой через несколько лет.
Он благодушно улыбнулся.
— А ты-то как? Я последнее время всякое слышу про Ле Салан.
Я пожала плечами.
— Справляемся.
Его глаза блеснули.
— Я слыхал, вы не просто справляетесь. Например, в Ле Салане в кои-то веки появились предприниматели. Живорыбный садок для омаров, прямо на старом ètier. Еще немного, и я подумаю, что вы решили составить мне конкуренцию. — Он хихикнул. — Твоя сестра неплохо выглядит. Должно быть, жизнь вне острова идет ей на пользу.
Молчание. С песка, с линии прибоя, с криком поднялась цепочка чаек.
— А Марэн-то и мальчики! Жан Большой, наверно, был страшно рад увидеть внуков, после стольких лет.
Молчание.
— Я иногда задумываюсь, какой бы из меня вышел дед. — Он испустил великанский вздох. — Но мне и отцом-то не дали побыть.
От разговоров про Адриенну и детей мне стало не по себе, и Бриман явно это почувствовал.
— Я слыхала, вы строите новый паром, — внезапно сказала я.
Его лицо на миг выразило неподдельное удивление.
— Правда? Кто тебе сказал?
— В деревне кто-то говорил, — ответила я, не желая рассказывать, что была в шлюпочной мастерской. — Это правда?
Бриман закурил «житан».
— Я об этом подумывал, — сказал он. — Идея хорошая. Но не очень практичная, ты согласна? Тут и так места мало.
Он уже полностью овладел собой, в грифельных глазах засверкало веселье.
— Я бы на твоем месте не стал распускать этих слухов, — посоветовал он. — Только зря разочаруешь людей.
Скоро он ушел, одарив меня на прощание улыбкой и сердечным приглашением заходить в гости почаще. Я подумала, уж не почудился ли мне тот момент неловкости, словно я его и вправду застала врасплох. Непонятно — если он в самом деле строит паром, какой смысл держать это в секрете?
Уже пройдя полдороги до Ле Салана, я сообразила, что ни Бриман, ни Жожо ничего не сказали о размытом пляже. Может, это естественное явление, сказала я себе. Может, такое случается каждую зиму.
А может, и нет. Может, это из-за того, что сделали мы.
От этой мысли меня мутило, мне становилось не по себе. В любом случае никакой определенности тут не могло быть; те часы, что я провела за экспериментами, мои опыты с поплавками, те дни, что я потратила, наблюдая за «Иммортелями», ничего не значили. Может, Ле Бушу тут ни при чем, уговаривала я сама себя. Не могут же мелкие любительские упражнения в гидротехнике изменить линию берега. И одной мелкой зависти недостаточно, чтобы украсть пляж.
16
Флинн отмахнулся от моих подозрений.
— Что может быть причиной, как не прилив? — спросил он, пока мы шли берегом от мыса Грино.
Ветер дул точно с запада, я такой любила больше всего — он разгоняется на взлетной полосе тысячи километров открытого моря. Карабкаясь по прибрежной тропе, я обнаружила, что с вершины утеса уже виднеется бледный полумесяц песка — метров пять в ширину и тридцать в длину.
— Много песку прибавилось, — крикнула я, перекрывая гул ветра.
Флинн нагнулся разглядеть кусок пла́вника, застрявший меж двух камней.
— Ну и что? Это же хорошо?
Но, сойдя с тропы и приближаясь к берегу, я с удивлением ощущала, как сухой песок поддается под ногами — словно там не тонкая прослойка на утрамбованных камнях, а толстый слой. Я стала копать ладонью и обнаружила, что глубина песка — сантиметра три-четыре: для давно существующего пляжа, может, не так уж и много, но в наших обстоятельствах — почти чудо. Песок еще и граблями кто-то пригладил от берега до дюны, как ухоженную грядку. Кто-то здесь поработал на совесть.
— Что такое? — спросил Флинн, видя мое удивление. — Процесс идет чуть быстрее, чем мы ожидали, вот и все. Ты же этого и хотела, разве нет?
Конечно, я хотела именно этого. Но мне надо было знать, как это случилось.
— Нельзя быть такой подозрительной, — сказал Флинн. — Расслабься немного. Живи одним днем. Подыши морским воздухом.
Он смеялся и махал куском пла́вника и был до того похож на нелепого волшебника — волосы развеваются, полы черного плаща хлопают на ветру, — что я вдруг почувствовала, до чего он мне дорог, и сама рассмеялась.
— Смотри, — крикнул он, перекрывая шум ветра,