Дорога разделяется надвое, и та, по которой едем мы, понемногу сужается, и вот уже листья метут по волосам. Куда ни глянь, повсюду в зелени крон мелькают цветы гумамелы, напоминающие мне рассказ наны о домике в долине и юноше, у которого ее забрали. Мой ама. Может быть, теперь, когда всех Тронутых собирают на Кулионе, его пришлют к ней. Может быть, мои ама и нана снова обретут друг друга. За весь день эта мысль – самая счастливая.
Проезжаем заброшенную манговую рощу. От приторно-сладкого запаха текут слюнки. Судя по всему, за рощей не ухаживают давно. Манговые деревья спутались ветвями, прогнувшимися под тяжестью плодов. Дату, наклонившись, срывает один, но кожура лопается у него в руках, и я смеюсь вместе со всеми. Он переворачивает манго, и мы видим черную, кишащую мухами мякоть. Никто больше не смеется, а Дату бросает гнилой плод подальше от дороги и сидит, глядя на вытянутые грязные руки так настороженно, словно они могут вцепиться ему в лицо.
Уже на выезде из манговой рощи Текла вдруг вскрикивает и вытягивает руку, указывая на что-то:
– Змея! Змея!
Я оборачиваюсь, а сердце глухо стучит в ребра. Никакой змеи нет – просто с ветки свесился побег изумрудной лозы, – но напуганные криком мулы шарахаются в сторону, и подвода наклоняется. Я хватаюсь за бортик, возница натягивает поводья, а с переднего сиденья доносится грохот.
Стеклянный ящик падает на землю и разбивается на сотню осколков. Еще два бурых ящика наклонились, и крышки с дырочками сдвигаются. Мистер Замора хватает ближайший, но делает это неловко и только сбивает крышку.
Воздух вдруг наполняется крыльями.
Целая стайка бабочек – пурпурных, желтых и зеленых – устремляется вверх, сияя и мерцая, как брошенный разноцветный платок. Рот от изумления открывается сам собой, пыль щекочет горло и ложится на язык, а мистер Замора в бешенстве топает ногами.
– Ловите их! Ловите! – ревет он, и его тонкое горло раздувается, как лягушка-бык. Никто, однако, не обращает внимания на его вопли. Мы видим только бабочек, а я думаю о нане. Их здесь, наверно, пара дюжин, и все они, словно одно тело, одно пламя или пепел от пламени, стремятся к манговой роще. И, словно зола, рассыпаются, спасаясь от хватающей их длинной, тонкой руки.
– Нет! – кричу я, но уже поздно. Одна из беглянок, крупная, с фиолетовыми крыльями, вырвана из воздушного потока, и все ее краски внезапно, будто в темной клетке, меркнут в руке мистера Заморы. Остальные ускользают. Я пытаюсь уследить за ними, но, как и в случае со звездами, они не стоят на месте, постоянно движутся, и ухватить их невозможно.
Чувство такое, будто кто-то снова запустил часы. Бабочки исчезают, и мы, не сговариваясь, разом выдыхаем. Мистер Замора подносит руку к глазу и, прищурившись, заглядывает внутрь. Потом тяжело вздыхает и сжимает пальцы в кулак. Я слышу тихий хруст, будто треснула скорлупа ореха. Еще один вздох.
– Сломала крыло, – негромко и с угрозой произносит мистер Замора, обращаясь словно к самому себе, и бросает раздавленную бабочку на землю. – Никому такая не нужна.
Он вдруг поворачивается к нам:
– Кто кричал?
На девочку, крикнувшую «змея», никто не смотрит. Я цепляюсь взглядом за точку над его левым ухом.
– Кто бы это ни был, вы лишили меня тридцати ценнейших образцов. Теперь, если кто-то хотя бы пикнет, дальше пойдете пешком.
Какое-то время, несколько секунд, мистер Замора взирает на нас, потом достает из кармана еще один чистый платок и, осторожно пользуясь им, перебирает битое стекло и поднимает три деревянные перекладины с болтающимися на них хризалидами. Забрав их, он поднимается и садится на прежнее место, рядом с возницей. Подвода трогается.
Часа два проходят в полном молчании. Деревья с обеих сторон подступают к подводе все ближе и ближе. Несколько раз вознице приходится останавливаться и прорубаться через чащу с помощью мачете.
– Вы уверены, что мы свернули куда надо? – спрашивает мистер Замора. – Меня уверяли, что маршрут подготовлен.
Возница пожимает плечами:
– Я на дороге в первый раз. На следующей неделе сюда пришлют рабочих, они ее расширят.
Солнце опускается, и лес выглядит еще более непроходимым, чем прежде. Приближается дождливый сезон, и деревья как будто раскинули ветви, готовясь поймать как можно больше воды.
Во мне, словно кто-то тянет крючок под пупком, крепнет решимость. Мистер Замора и возница назад не смотрят. Если как-то договориться с остальными, чтобы они помолчали, то можно соскользнуть с подводы и убежать. Может быть, кто-то пойдет со мной.
Но потом крючок обрывается, и шальные мысли уступают место благоразумным. Поймать меня не составит труда и не займет много времени. И даже если я вернусь к нане, то лишь навлеку на нее неприятности, а потом все равно отправлюсь на Корон. Ничего уже не изменить.
Возница забирается на свое место, щелкает языком, и мы снова тащимся через лес.
Дальше едем без остановок. А потом деревья вдруг редеют, расступаются, и впереди открывается море, спокойное и тихое, как лужа, и того же багрово-серого цвета, что и сумеречное небо. Путь к нему от города занял целый день. Нана, должно быть, готовит ужин или же сидит на крылечке с чашкой освежающего чая. Может быть, с ней Бондок и Капуно. Я вижу ее совершенно ясно, как если бы сама была там. Закрываю глаза – эту картинку надо сохранить.
Берег здесь каменистый, и под копытами лошадей эти камни превращаются в барабаны. Второпях построенная гавань изгибается, словно ожерелье, уложенное у края леса под яркими, зажженными с неровными интервалами лампами. Даже незаконченная, она воспринимается как нечто слишком грандиозное, чтобы занимать место здесь, в этой глуши на краю света. Похоже, мистер Замора распорядился построить Sano-порт в первую очередь. Сквозь дырявые облака просвечивают звезды, а вот луна еще только набирает силу. Неподалеку от берега стоит корабль, размерами превышающий даже тот, который доставил Тронутых.
– Корабль! – восторженно восклицает кто-то из мальчишек. На мой же взгляд, он совсем не такой, каким, в моем представлении, должен быть корабль. Я вижу большую металлическую трубу, изрыгающую дым, и серый гладкий корпус с острым носом. Ни парусов, ни веревочных лестниц, ни мачт. Жалкий и ничтожный, как и причина, приведшая его сюда. Грозовая туча, не обещающая надежды на благословение дождем.
На борту – люди, с замкнутыми, серыми лицами. Они вскидывают на плечи коробки и чемоданы мистера Заморы, и он вертится вокруг них, приговаривая: «Осторожно! Будьте осторожны!» Ящики с бабочками исчезают во тьме корабля.
Сбившись в кучку на подводе, мы молча ждем, пока и нас загрузят как багаж, не сказав ни слова, без тени улыбки. Мистер Замора разворачивает листок и по очереди зачитывает наши имена – проверяет, все ли на месте. Малыш Кидлат лишь поднимает руку, и мне приходится ответить за него.
Мы переходим на борт по узким сходням. Корабль покачивается, и Кидлат, чтобы не свалиться в воду, держится за мою руку. Нас отводят в каюту с низким потолком и сажают на скамейки вдоль стен. Здесь все металлическое и все привинчено к полу. Запах тоже металлический, и от него болит голова, а в животе растекается тошнота.
Мистера Заморы с нами нет. Глядя строго перед собой, он проходит мимо нашей каюты по узкой палубе и направляется к носу корабля. Судно трогается плавно, и я не сразу замечаю, что мы уже движемся.
Прильнув к большому заднему окну, мы видим, как уходит к горизонту холмистый, зазубренный силуэт Кулиона. Даже мальчишки, так старающиеся показать, какие они сдержанные и суровые, роняют слезы, когда гирлянда береговых огней гавани растворяется в темном далеке ночи.
– Устраивайтесь, ребята, поудобнее, – доброжелательно советует один из матросов. – До Корона пара часов – я бы на вашем месте вздремнул.
Один за другим все отлипают от окна и пытаются расположиться на жестком металлическом полу. Я остаюсь и гляжу назад, как будто мы с мистером Заморой две противоположные стрелки часов или компаса.
Приют
В море чувствуешь себя человеком, который только что покружился на месте и теперь не может идти по прямой – его постоянно тянет в сторону. Все кренится и наклоняется, даже то, что не должно, и даже когда ты просто сидишь. Болит шея, режет глаза, но я не сплю и смотрю, смотрю назад, в сторону Кулиона, даже когда остров уже стал просто направлением в море. Не знаю, сколько прошло времени, но небо успело потемнеть еще сильнее, и оно уже не багрово-серое, а темно-синее. Луна яркая, как улыбка, а звезд так много, и падают они так часто, что тоска по нане сдавливает грудь.
Несколько раз за большим окном появляется и исчезает высокая фигура кружащего по палубе мистера Заморы. Руки сложены за спиной, голова высоко поднята. Он постоянно говорит с собой, но неслышно, молча, хотя губы его и шевелятся за стеклом. Он больной. В словах Капуно прозвучала тогда жалость, и в какой-то момент вид расхаживающего в одиночку и ни с кем не общающегося полномочного представителя директора департамента здравоохранения вызывает жалость.
Лишь когда с носа корабля доносится голос невидимого мистера Заморы: «Земля впереди!» – я наконец поворачиваюсь и смотрю вперед. Остальные понемногу поднимаются. Вдалеке видны огни, расположение которых напоминает новую гавань на Кулионе. Мы причаливаем. В порту нас ожидает повозка с двумя запряженными в нее лошадьми. Как будто мы прошли по некоему кругу и вернулись к началу. Вот только здесь лошади, а не мулы, возница не похож на прежнего, от бухты рукой подать до города, дороги шире, а дома отличаются большим единообразием, чем на Кулионе. Нас выгружают с корабля и погружают на повозку. Леса на острове нет, только широкая грунтовая дорога, выровненная и очищенная от камней. В некоторых домах еще горит свет, но при нашем появлении ставни быстро захлопываются.
В груди засела и не уходит тяжелая, гнетущая боль. С каждым шагом лошади уносят меня все дальше от дома, от прежней жизни в новую. Разве это приключение?