Самого его, когда мы возвращаемся, не видно, но возница уже развел огонь в костровой яме и готовит большой омлет. У его ног выросла небольшая горка из яичной скорлупы. Он бросает на сковороду пригоршню дикого лука, и я глотаю слюну.
– Его зовут Луко, – говорит сестра Тереза. – Молчун, так что вам, наверно, не представился. Луко – наш повар, хотя мы и ждем в скором времени прибытия нескольких новых работников.
Сидя на корточках, Луко поворачивается и кивает нам. Телосложением он напоминает Бондока, и волосы растут у него из головы во все стороны. Я добавляю новость о поваре в свое мысленное письмо.
– Пойду, приведу других детей, чтобы вы познакомились за завтраком. Луко, приведи мне Тилди.
Луко снимает с огня сковородку и направляется к боковому входу. Едва монахиня исчезает в тени приюта, как Игмес и Лила начинают шептаться. В свете дня я могу рассмотреть здание получше. Приют тоже, как и дом доктора Томаса, двухэтажный, но раз в шесть шире и без балконов. Стены его выкрашены в приглушенный желтый цвет, причем новая часть выглядит ярче, а над дверью большими черными буквами написано ПРИЮТ КОРОН. На самом верху вертится под ветром бронзовый петушок.
Ставни на окне в правом верхнем углу открыты. Интересно, следил ли за нами сегодня утром тот, кто наблюдал за нашим прибытием ночью? Мы слышим топот бегущих ног, и из тени приюта выступает на солнечный свет сестра Тереза во главе колонны детей. Одежда на них поношенная, но не мятая, лица чистые, волосы аккуратно зачесаны на пробор.
Сестра Тереза останавливается, и колонна разделяется, обходя ее с обеих сторон – мальчики с одной, девочки с другой. Впечатление такое, что мы сейчас начнем какую-то игру, в которой наша, кулионская, команда обречена на поражение. Кидлат просовывает ладошку в мою руку.
Все эти другие дети смотрят прямо перед собой, кроме одной девочки в дальнем конце цепочки. Она бледнее других, бледнее любого из нас, и ее волосы, светлые и свободные, окружают голову наподобие нимба. Глаза большие, широко расставленные. Я моргаю, и она отводит взгляд.
– Дети, познакомьтесь с вашими новыми товарищами. Я еду в город за припасами – как видите, Луко использовал все яйца. Мистер Замора? – Сестра Тереза повышает голос, и из полумрака за ее спиной выходит мистер Замора – в чистом костюме, с туго затянутым галстуком и в низко надвинутой соломенной шляпе. – Пожалуйста, присмотрите за детьми до моего возвращения.
– Я почти закончил размещение образцов и…
– Пожалуйста, – сдержанно говорит монахиня. – Только пока меня не будет.
– Нет, – резко бросает мистер Замора, и на его тощей шее проступает узловатая вена. – Можете подождать, пока я закончу.
Луко возвращается с одной из лошадей, которые везли нас из гавани. Должно быть, это и есть Тилди. Сестра Тереза поджимает губы, а мистер Замора возвращается в дом. Несколько минут мы молча ждем. Монахиня нетерпеливо постукивает ногой. Едва мистер Замора появляется снова, повар складывает руки лодочкой, и сестра Тереза легко взлетает в седло. Не говоря больше ни слова, она пришпоривает Тилди, и они уносятся галопом по длинной дороге. Видеть монахиню верхом на лошади примерно то же самое, что видеть пса на задних лапах, – это воспринимается как трюк.
Мистер Замора неуверенно кружит у входа в здание. Приближаться к нам ему, похоже, никак не хочется. Потом он вытаскивает из классной комнаты стул, ставит его у порога, садится и смотрит на нас так, словно мы можем в любой момент напасть на него. Я думаю о его образцах, живых бабочках где-то внутри. Нане наверняка понравилось бы, как они сбежали в лес, вырвавшись из пальцев мистера Заморы яркой извивающейся лентой.
Луко снова садится на корточки у костра и бросает в омлет что-то, отчего воздух наполняется острым, аппетитным ароматом. Приютские дети по-прежнему держат строй, словно бабочки мистера Заморы, аккуратные и неприступные. Наконец Дату делает шаг вперед и протягивает руку самому высокому мальчику из приютских:
– Я – Дату.
Тот морщится и молча проходит мимо. Остальные следуют за ним и с достоинством, будто на тронах, рассаживаются вокруг костра и Луко на колодах. Нам места не остается. Дату опускает руку.
– Эй, – говорит он, – я всего лишь предлагал познакомиться.
Приютские отвечают молчанием.
Луко вскидывает кустистую бровь.
– По-моему, Сэн, он к тебе обращается.
Сэн презрительно фыркает:
– Не хочу подхватить.
– Подхватить что? – спрашивает повар.
– Гнилую заразу. – Сэн поеживается. – Они с того острова. Они – грязные.
В животе у меня все переворачивается. Похоже, добра от них ждать не приходится. Сэн говорит, как мистер Замора. Я слышу, как скрипит стул на крыльце.
Луко дает мальчишке легкий подзатыльник.
– Они здесь потому, что у них этого нет.
– Осторожность лишней никогда не бывает, – подает голос мистер Замора. Его тонкие пальцы теребят рукава.
– Чепуха, – говорит Луко и, поймав сердитый взгляд, извиняющимся тоном добавляет: – Не сочтите за неуважение, но это ж не то, что простуду схватить.
– К тому же мы только что помылись, – сообщает Дату, и все приютские поворачиваются и смотрят на него. – Сестра Тереза водила нас к реке.
– Отлично, – фыркает Сэн. – Теперь и без реки остались.
– Почему? – спрашивает кто-то из приютских.
– Гнилая зараза прячется в воде. – Сэн понижает голос. И все вдруг замирает, даже листья на деревьях не шуршат, даже дрова в костре не потрескивают. – Она ждет на сохнущих камнях, ждет ничего не подозревающих жертв и… – Луко отвешивает ему еще один подзатыльник, а мистер Замора откидывается на спинку стула. Уголки его рта ползут вверх, и я понимаю, что ему это нравится.
– Чушь несешь, детей пугаешь, – обрывает мальчишку повар и, сняв с огня сковородку, делит яичницу.
Сэн смеется, но смех звучит недобро. Не думаю, что он искренне верит в то, что говорит, но и того, во что он верит, вполне достаточно, чтобы облить нас грязью. Другие приютские тоже смеются, хотя и как-то принужденно, и приступают к завтраку. Все, кроме бледной девочки. Она берет свою миску, идет к нашей сбившейся в кучку группе и ставит миску перед Кидлатом.
– Бери. – Девочка протягивает ему ложку, и он принимает ее как подарок.
Девочка возвращается к костру, берет еще одну миску и протягивает ее Дату:
– Бери.
Она ходит туда и сюда, пока каждый из нас не получает свою порцию. Приютские наблюдают за ней молча и не едят. Мы тоже не спускаем с нее глаз. Почему она каждый раз берет только по одной миске, спрашиваю себя я, а потом, присмотревшись, вижу, что правая рука у нее висит безжизненно от запястья.
Девочка ставит передо мной последнюю миску, а потом возвращается со своей, поднимает ложку и говорит:
– Последняя. Придется поделиться.
– Подхватишь, Мари! – кричит одна из приютских девочек.
– Или они заразятся от тебя, – добавляет Сэн.
– У нее этого нет, – отзывается Мари и поворачивается ко мне. Глаза у нее темно-золотистые, цвета меда. – Ведь так?
Я киваю.
– А ты не заразишься этим. – Она поднимает безвольную руку и улыбается. – Так что давай есть.
Первый день
В это, первое, утро с нами ест одна только Мари. Только она разговаривает с нами доброжелательно, хотя и другие приютские воздерживаются от грубостей после возвращения сестры Терезы.
– Подружились? – спрашивает она, и самый шумный среди них, Сэн, громко отвечает: «Да». Я замечаю, что каждый раз, когда монахиня смотрит на нас, на его лице вспыхивает любезная улыбка. Но стоит ей отвернуться, как он моментально отступает на шаг-другой.
Мистер Замора разговаривает только с приютскими, а ко мне, похоже, проникся особой неприязнью. Когда Сэн, отвечая на вопрос о родителях, говорит, что его отец утонул на рыбалке, мистер Замора смотрит на меня и говорит, что мертвый родитель лучше грязного.
Подождав, пока мистер Замора уходит в дом, я поворачиваюсь к Сэну:
– Мне жаль, что с твоим ама случилось такое.
Мои чувства как будто отражаются на его лице; ему словно заехали кулаком в нос. Он смотрит на меня остекленевшими глазами, поворачивается и быстро уходит.
Чтобы узнать друг друга получше, у нас есть час. Выглядит это так: мы стоим на одной стороне игровой площадки, они – на другой. Мари кружит поблизости, но мне разговаривать не хочется. Я не привыкла к тому, что кто-то пытается со мной познакомиться; дети в школе меня не замечали и здесь, похоже, настроены продолжать в том же духе. Мари же снова и снова расспрашивает меня о доме, а я знаю, что если только заговорю на эту тему, то наверняка заплачу.
Извинившись перед ней, захожу в нашу спальню и сижу, держа в руках нанину сковородку. Мари вроде бы добрая девочка, но слишком смелая и дружелюбная, а ведь мы едва только познакомились. От всего этого мне еще больше не по себе. На глаза наворачиваются слезы, и я вытираю глаза и кусаю губы, чтобы не дать им пролиться.
Вечно в углу не просидишь и со сковородкой не поговоришь. Нана сказала бы, что надо постараться подружиться с кем-нибудь, приложить к этому усилия.
Проходя мимо комнаты сестры Терезы, дверь в которую находится у классной доски, слышу голоса. Дверь слегка приоткрыта, и я замедляю шаг, хотя делать так не следует.
– Когда будет готово мое жилье? – отрывисто спрашивает мистер Замора.
– Скоро. Вас не устраивает кровать в спальне мальчиков? – отвечает монахиня.
– Думаю, вы недооцениваете мои потребности. Я пишу книгу…
– Для этого занятия место требуется только в голове.
– Книгу о бабочках. Данный процесс занимает не только мои мысли – мне необходимо место для размещения дополнительных образцов.
– Образцов?
– Живых образцов, привезенных мною с собой, а также для хризалид. Им требуется покой, а мальчики постоянно сбрасывают их с подоконников, когда открывают ставни.
– Так ведь им нужен свежий воздух!
– Мне напомнить, кто здесь распоряжается? Не со