Она кивает.
– На этой стороне острова садится солнце. Мы могли бы приходить сюда, смотреть, как линяет мир.
– Линяет?
– Мой ама называл утро временем, когда мир окрашивается, так что вечер – это время, когда он линяет. – Мари улыбается и протягивает руку, указывая на что-то далекое. – А вот там – Кулион, остров, откуда ты приехала.
Это не вопрос, но я все равно киваю.
– Сидди указывает в противоположную от него сторону.
– Сидди?
– Бронзовый петушок на крыше. Я проверила, прежде чем пойти за тобой.
– Флюгер? – удивляюсь я. – Ты называешь его Сидди?
– Он был моим первым другом здесь, – вполне серьезно отвечает она. – Когда надстраивали верхний этаж, от него пытались избавиться, но в конце концов оставили по настоянию сестры Терезы. Раньше я, бывало, засыпала под его скрип.
Глядя на нее, я начинаю беспокоиться – уж не расстроила ли чем? – но тут она тычет меня в бок.
– Шучу, конечно. Мой первый друг здесь – ты. – Я краснею. – А он и вправду похож на Сидди, тебе не кажется? И если указывает вперед, это значит, что ветер дует в направлении Кулиона.
– И что?
– А то, что, если хочешь послать своей нане сообщение, сейчас самое подходящее время.
Я смотрю на нее недоуменно:
– Как?
– Шепни ветру. Тебя он послушает.
– Почему?
– Из-за твоего имени. Ты и ветер, вы – семья. – Она вскидывает брови и улыбается. – Попробуй. Может, станет легче.
Глупо, но, с другой стороны, не глупее же молитвы. Я думаю о тебе, нана. Думаешь ли ты обо мне? Ветер не отвечает.
Открываю глаза и вижу внизу, далеко под нами, что-то красное, похожее на сплетение водорослей.
– Что это там?
– Лодка. То есть была лодка. Видишь ту тропинку? – Мари указывает на едва заметные отметины на каменистом склоне. – Однажды я спускалась туда. Лодка тогда еще держалась на воде, но из последних сил. Она повреждена. Брошена. Как и я.
– Тебя сюда сдали?
Мари кивает.
– Сестре Терезе приказали отослать меня в работный дом в Маниле. Потому что я ведь не сирота – просто нежеланный ребенок.
– Ужасно.
– Но она не послушалась. – Мари пожимает плечами. – Не исполнила правительственное распоряжение.
Думаю о докторе Томасе и отце Фернане. Если бы они не исполнили требование мистера Заморы и правительственное распоряжение, я была бы сейчас с наной. Злость пронзает меня раскаленной спицей.
– Не могу поверить, что тебя бросили.
– Думаю, они меня все-таки любили. Учили разным вещам: разбираться в деревьях, ловить рыбу, управлять лодкой. Мой отец сам выходил в море, и я помню, что он учил меня вязать одной рукой узлы и поднимать парус. – Она мечтательно улыбается. – Он был такой загорелый, что лицо казалось кожаным.
– Тогда почему они… – Не хочу произносить слово «бросили». – Почему ты оказалась здесь?
Улыбка меркнет.
– Когда мне было семь лет, в нашу деревню пришел знахарь и сказал, что я проклята и потому такая бледная. Люди стали говорить, что из-за меня случаются неурожаи, из-за меня женщины теряют детей… – Мари вздыхает. – В общем, получилось, что во всем плохом виновата я.
– Но это же несправедливо!
– По крайней мере меня отдали в приют, а не оставили в лесу, как некоторые поступают с проклятыми детьми.
– Но ты же не проклятая.
– Ты первая, с кем я чувствую себя нормальной. Или, по крайней мере, такой же странной, как ты.
– Странной?
Она сверлит меня медовыми глазами.
– А разве ты не замечаешь, что с нами не разговаривают? Кроме Кидлата, к нам никто не подходит. Нас как будто не видят. Но ты меня видишь, ведь так? А я вижу тебя.
Я отворачиваюсь, чувствуя, как теплеет от смущения шея.
– Нам надо вернуться.
Большую часть времени мистер Замора проводит в комнате сестры Терезы. Будучи директором приюта и начальником всех, включая монахиню, он оставляет ей ведение повседневных дел и лишь иногда выходит и наблюдает за нами. Сестра Тереза в его присутствии заметно волнуется и нервничает, что выглядит странно, учитывая ее строгость и даже свирепость в прочих отношениях. Иногда, когда в спальне мальчиков бывает шумно, ей достаточно подойти и, приняв внушительную позу, остановиться на пороге, чтобы там наступила полная тишина.
Сама она спит – и храпит – теперь в классной комнате. Впрочем, это ненадолго, потому что со дня на день ожидается прибытие рабочих, которые должны возвести жилище для мистера Заморы. Писем от наны пока тоже нет, хотя нарушать обещание не в ее характере.
Мари уверена, что у нее есть на то свои причины. Ничего о нане она не знает и всего лишь старается меня успокоить, а я стараюсь не показать, что ее внимание и забота раздражают. Кроме нее, со мной здесь больше никто не разговаривает. Без Мари мне было бы совсем одиноко.
Тем не менее о своих чувствах я рассказываю ей далеко не все. Я держу их в себе или шепчу ветру, чтобы он отнес мои послания нане, и эти откровения с каждым разом кажутся все менее и менее глупыми. Ее подарок, сковородка, стала хранилищем для моей одежды. Днище немного маслянистое, и туника, когда я надеваю ее, отдает чесноком, но его запах мне даже нравится.
Письма я пишу на листках, которые беру в классной комнате, и отдаю Луко, когда он едет в город. Внизу каждого вместо имени и поцелуев я пишу: Одной ступенькой меньше!
Однажды ночью я просыпаюсь от стука в окно. Никакой записки на бечевке нет, но палочка как сумасшедшая бьется и бьется о ставни. Открываю их и смотрю вверх. Из своего окна выглядывает Мари.
– Что? – шепчу я.
– Смотри! – шепчет в ответ она и протягивает руку. Некоторое время я ничего не вижу, но потом из-за деревьев вдруг появляется повозка. С нее соскакивают пятеро мужчин. Рабочие привезли инструменты, а один держит под мышкой стопку бумаг. Письма.
Мари показывает, что сейчас спустится. Я одеваюсь и прокрадываюсь к выходу между спящими девочками. Сестра Тереза уже поднялась и стоит у порога с письмами в руке.
– Сестра, для меня что-нибудь есть? – спрашиваю я, изо всех сил скрывая волнение, хотя сердце уже прыгает и скачет. Мари сбегает по лестнице, и монахиня поворачивается к нам.
– Доброе утро, Мари. Доброе утро, Ами. Тебе повезло. – Она вытаскивает из пачки сложенный листок. Едва я успеваю протянуть руку и коснуться его, как оно летит на пол.
– Что это? – рявкает мистер Замора. Он только что вошел и еще не успел отдышаться. На рубашке, в подмышках, темнеют круги пота.
Сестра Тереза ошеломленно смотрит на него.
– Это письмо, и оно не ваше.
– Ее? – Он кивком указывает на меня. – Из колонии?
– Да, от ее матери. – Монахиня наклоняется за листком, но мистер Замора ставит на него ногу, так что поднять письмо, не порвав его, невозможно.
– Ее мать – прокаженная. Я видел – у нее даже носа нет.
Его передергивает от отвращения, а меня трясет от злости.
– Мне известно, мистер Замора, что родители всех этих детей Тронутые. А теперь уберите ногу.
– Мы этого не позволим! – кричит он. На ступеньках за спиной Мари и в дверях спальни мальчиков уже собираются другие дети, но мистер Замора как будто никого не замечает. – Мы должны сохранить это место чистым!
– Письма не прокаженные, – вспыхивает сестра Тереза. – Я понимаю, почему правительство сочло необходимым изъять детей из семей, но мне ничего не известно о прекращении всех контактов. И вот что, строители прибыли. Предлагаю вам поговорить с ними.
Монахиню колотит, но ее голос звучит твердо. Мистер Замора давит письмо каблуком, но в конце концов все же убирает ногу.
– Мы еще займемся этими письмами, – грозит он и выходит на улицу.
Сестра Тереза поднимает с пола мятый, надорванный и с отпечатком подошвы листок и протягивает его мне.
– Извини, Ами. Мне очень жаль.
Она раздает письма другим детям, а мы с Мари выходим из приюта. Мистер Замора разговаривает с рабочими и обжигает меня злобным взглядом.
Подождав, пока он отвернется, мы спешим к скале Такипсилим. Я глубоко вдыхаю и открываю письмо.
Моя дорогая Ами,
С рукой у меня плохо, так что я говорю, а сестра Маргарита печатает на своей машинке. Извини, что получилось так долго. Я так отстала с нашими письмами.
Люди прибывают на остров каждый день, их все больше и больше. Ты представить не можешь, каким шумным стал город и какая здесь суматоха из-за этих новых правил с зонами Sano и Leproso.
Больница переполнена, и горожане очень недовольны. После отъезда мистера Заморы делами заправляет некий мистер Алонсо. Новый начальник немногим лучше прежнего, но, по крайней мере, не так пугающе тощ.
Я обзавелась новыми друзьями. Моя соседка – милая девушка по имени Лерма. Она напоминает мне меня саму – ее тоже забрали из семьи, и ей всего лишь двадцать. Лерма приехала с острова Миндоро, где родился и твой ама.
У Бондока и Капуно все хорошо. Капуно я вижу едва ли не каждый день, а Бондок приходил сегодня. Разрешения на посещение он добивался два дня, и ему даже запретили прикасаться к нам. Не знаю, как мы станем жить в таких условиях, но будем стараться. Надеюсь, к тому времени, когда ты вернешься, они и сами поймут, какую затеяли глупость.
Со здоровьем у меня все хорошо, только рука побаливает да простудилась вот. Много помогаем приезжающим. Больницей, если не считать монахинь и доктора Томаса, скоро будут управлять только Тронутые. Попытаюсь получить там какую-нибудь работу и послать тебе немного денег.
Есть и плохие новости, которые тебе надо знать. Ушла Росита. Надеюсь, ты не станешь слишком уж сильно печалиться. Свой путь страданий она прошла. Похороны были вчера. Проводили очень красиво, хотя, к сожалению, в церкви. Я извинилась перед сестрой Маргаритой за эти слова, но вычеркнуть не дала.
Рассказывай мне обо всем. Надеюсь, там красиво и о тебе хорошо заботятся. Напишу еще, когда у сестры Маргариты будет время напечатать. Она сейчас очень занята, и писать каждый день, как обещала, я не могу. Хотя и хотела бы.