– Как думаешь, она разрешит ему преподавать нам науку о бабочках? – шепотом спрашиваю я.
– Думаю, ничего другого ей не остается, – шепчет в ответ Мари.
Бабочковедение
Мари права. На следующее утро сестра Тереза сообщает неодобрительным тоном, что раз в неделю у нас будет урок лепидоптерии. На первое занятие мистер Замора приходит со связкой бумаг под мышкой. Примерно так же он входил несколько недель назад в церковь на Кулионе, и только жесты его кажутся еще более резкими из-за потери веса. Под глазами обозначились темные круги, тени залегли там, где когда-то была плоть. Рубашка висит свободно, между кадыком и воротом большой зазоp. Брюки держатся на повязанном вокруг пояса шнурке.
Мистер Замора откашливается. Дату, Сэн и другие мальчишки постарше уже позабыли, как были очарованы зрелищем, и снова ведут себя так, словно им на все наплевать. Когда сестра Тереза объявляет, какой урок нас ожидает, они закатывают глаза, и Дату говорит: «Бабочки – это для девчонок», но когда сестра Тереза спрашивает, почему, он только бормочет что-то невнятное и пожимает плечами.
Мистер Замора дважды хлопает в ладоши, но мальчики не обращают на него внимания. Он поднимает руку и проводит длинными ногтями по доске. Скрип такой, что сводит зубы. Мы затыкаем уши, а мистер Замора улыбается.
– Когда я готов начать, вы тоже должны быть готовы начать. Каждый, кто ведет себя недолжным образом, будет наказан. Понятно?
Мальчишки бормочут что-то.
– Хорошо. – Он начинает развешивать на доске свои бумаги и делает это медленно-медленно. Я как будто переношусь на Кулион и снова вижу его с увеличительным стеклом и пинцетом.
– Итак, лепидоптерия. – Мистер Замора пишет слово на доске, и мел от сильного нажима крошится. – Мне однажды встретился глупец, произносивший его как «лепродоптерия».
Я застываю. Он говорит о Бондоке, вспоминает тот разговор в доме доктора Томаса.
– На самом деле оба слова имеют один корень. «Лепра» происходит от латинского «лепидо», что означает «чешуйчатый». – Мистер Замора строит гримасу. – Я сам сталкивался с такими людьми и могу подтвердить пригодность этого слова. Вид у них омерзительный.
Я вспыхиваю от гнева. Сзади ножки стула скребут по полу. Оглядываюсь – Дату встал, и лицо у него темнее грозовой тучи. Он думает о своем отце, как я думаю о нане.
– Как вы смеете…
Мистер Замора вскидывает голову, улыбается Дату, и эта улыбка страшнее крика.
– Тебе лучше сесть, мальчик.
Мгновение-другое Дату колеблется, потом садится. Весь класс облегченно выдыхает.
– Термином «лепидоптера» обозначают отряд чешуекрылых: бабочек, мотыльков, молей, – продолжает мистер Замора строгим, учительским голосом. – Крылья бабочек действительно состоят из множества перекрывающих чешуек, хотя, конечно, – и вы со мной согласитесь, – видеть это на крыльях куда приятнее, чем на лицах.
Дату снова сердито ворчит.
– Выйди к доске, мальчик, – негромко говорит мистер Замора. Никого из нас, прибывших с Кулиона, он по-прежнему не называет по имени. Дату, сгорбившись, подходит к нему. Мистер Замора берет лежащую у доски деревянную линейку, и сестра Тереза тут же поднимается со стула сзади.
– Я не позволю вам бить ребенка.
– Я и не собираюсь. – Мистер Замора поднимает линейкой руки Дату, пока они не распростерты, как на кресте, а затем под каждой рукой делает отметку мелом на стене. – В таком положении, с распростертыми руками, ты будешь стоять до конца урока.
– Это действительно так необходимо, Нарциссо? – растерянно спрашивает монахиня.
Мари толкает меня в бок. Нарциссо! – одними губами шепчет она. Наверно, это было бы забавно, но странное поведение мистера Заморы пугает, и у меня сводит живот.
– Дисциплина необходима, да.
Он упирается в стол костяшками пальцев, глубоко вздыхает и смотрит на каждого из нас налитыми кровью глазами.
– Наш первый урок – о бабочке-многоцветнице, той, рождение которой вы видели. Эта бабочка водится в европейских странах. Образцы мне прислали из Лондона. Я вывожу их от инкубационной стадии, что по силам только очень опытным лепидоптеристам. Обычно они окукливаются на вязах. Повторяю, только эксперт способен достичь того, чего достиг я.
Стоило мистеру Заморе найти свой тон и ритм, и не слушать его уже невозможно. Голос крепнет, набирает силу, как крылья бабочки, и вскоре он уже расхаживает взад-вперед у доски, как делал и в церкви. Позади него лоб у Дату лоснится от пота и начинают мелко дрожать руки, хотя прошло только несколько минут. Каждый раз, когда они опускаются ниже проведенной на стене отметки, мистер Замора бьет по стене под ними линейкой.
Я колеблюсь между отвращением и очарованием. Мне ужасно жаль Дату, но тихий, однотонный голос мистера Заморы завораживает. Тайком бросаю взгляд на мальчиков – даже они внимательно слушают.
На объяснение того, как гусеница в куколке принимает форму бабочки, Сэн отзывается свистом. Показывая пустую, почти бесцветную хризалиду, мистер Замора говорит, что однажды она имела цвет ржавой бронзы. Свой рассказ он сопровождает демонстрацией цветного рисунка, выполненного с удивительной точностью. Кажется, можно протянуть руку и снять бабочку с бумаги. Кидлат тянет к наброску пухлые пальчики, но мистер Замора отдергивает рисунок.
– На спинной части можно заметить характерные металлические пятнышки.
Сестра Тереза откашливается.
– Мистер Замора, время истекло.
За спиной у него, уронив руки, падает Дату. Монахиня спешит к нему, а мистер Замора просто собирает бумаги и обходит лежащего мальчика и склонившуюся над ним сестру Терезу.
Запах готовки вливается через открытую дверь, и все направляются к костру. Мы с Мари выходим из классной комнаты последними и видим, как мистер Замора исчезает в тени своего домика. Вид у него торжествующий.
На следующем уроке мистер Замора продолжает тему с того, на чем остановился. Время от времени, вспомнив что-то, он хлопает от волнения в ладоши и, выбрав из набросков нужный, подробно останавливается на какой-то особенной детали. На протяжении четырех недель он показывает нам различные образцы, но мы остаемся на стадии куколки. Все ведут себя хорошо, помня стоявшего с распростертыми руками Дату, а когда однажды на меньшую Игмес нападает приступ кашля, мистер Замора выгоняет ее из класса. Дурной нрав сидит в нем неглубоко, зубастый и быстрый, как змея. Он по-прежнему ест только свежие фрукты, руки его постоянно расчесанные, в шрамах, красные. И еще от него все время исходит запах антисептика.
Едва ли не каждый день я хожу на Сумеречную скалу, откуда посылаю свои мысли на Кулион. Одежду я держу теперь не в наниной сковородке, а под подушкой. Это не очень удобно, но зато напоминает мне о ней.
Второго письма она так еще и не написала. Может быть, ей тоже нужно что-то вроде сковородки под подушкой, что напоминало бы обо мне.
– Наверно, она забыла меня, – говорю я Мари. Мы сидим на обрыве, свесив ноги. Скала – наш секрет, и мы, отправляясь к ней, каждый раз проверяем, не идет ли кто следом.
– Невозможно. Просто тому, кто остается, всегда труднее, чем тому, кто уходит. Наверно, она старается приспособиться к новым условиям.
Я слушаю, что она говорит, но не воспринимаю ее слова. Меня не оставляет ощущение – и оно словно сыпь въедается в кожу все глубже – беспокойства. Каждая мысль заканчивается одинаково: одной ступенькой меньше! Все ли у тебя хорошо, нана?
Морилка
Мистер Замора вышел на пик. Мы наконец-то добрались до стадии «вылупления», которую и наблюдали в его комнате.
– После выхода на свет нужно еще несколько часов, в течение которых крылья должны приобрести жесткость и окрепнуть. Помните, как она хлопала ими? Это для того, чтобы они высохли поскорее.
Мистер Замора наклоняется, осторожно ставит на стол накрытую тканью банку и картинным жестом срывает покрывало. Мари и некоторые другие ребята подаются вперед, чтобы рассмотреть бабочку получше. Я вижу лишь стеклянную банку, на дне которой лежит что-то напоминающее кусочек манго. Внутри банки мечется, то ныряя вниз, то взлетая вверх и, как пьяная, натыкаясь на стеклянные стенки, многоцветница. Дети охают и ахают, а я думаю лишь о том, как должно быть ужасно оказаться в заточении.
– Последняя стадия для этой бабочки – консервация, – говорит мистер Замора. – Теперь, когда мы закончили с демонстрацией, я могу обработать бабочку. Вопросы есть?
Я оборачиваюсь. Сэн поднял руку. Мистер Замора принимает вопросы только от местных ребят.
– Что значит «обработать»?
– А вот что. – Мистер Замора поднимает бутылочку с прозрачной жидкостью и марлевый компресс. – Хлороформ.
Он закрывает рот платком и смачивает марлю несколькими каплями. В нос бьет что-то химическое, отчего кружится голова. Демонстратор приподнимает банку и просовывает марлю внутрь. Я плохо соображаю, но что-то подсказывает, что финал мне не понравится. Бабочка продолжает метаться, но постепенно ее движения становятся более целеустремленными. В ее бросках на стекло появляется какой-то почти тошнотворный ритм.
– Остановитесь! – кричит Мари. – Ей же больно!
Кидлат начинает плакать.
– Сейчас все закончится. – Мистер Замора не отрывает глаз от умирающей бабочки, и все мои прежние страхи возвращаются. Ему нравится наблюдать за тем, как она умирает. Мари вскакивает, бежит к столу и протягивает руку к банке, но мистер Замора хватает ее за запястье.
– Не смей! – кричит он, но Мари вскидывает правую руку и смахивает банку на пол.
Увы, поздно – мы все это видим. Бабочка уже упала на марлю, и ее крылья замерли.
– Идиотка, – шипит мистер Замора. – Ты разбила мою морилку!
Его пальцы по-прежнему сжимают ее запястье с такой силой, что кожа под ними почти побелела. Он поднимает руку, и я понимаю, что легкой затрещины ждать не приходится.
– Мистер Замора! – Сестра Тереза спешит к столу. – Не забывайтесь!