Но останавливает его не предупреждение монахини – мистер Замора видит уродливую кисть и мгновенно разжимает пальцы.
– Прокаженная, – хрипит он. – Прокаженная!
– Нет, – говорит сестра Тереза, притягивая Мари к себе. – У нее это от рождения.
– Врожденное уродство? – В глазах лептодермиста вспыхивает нездоровый интерес. – И что же стало причиной деформации?
Мари прячет руку за спину и отступает.
– Стой, где стоишь. Ты разбила мою морилку. И ты соберешь ее заново.
Мы все смотрим на разлетевшиеся по полу осколки.
Сестра Тереза качает головой:
– Это невозможно…
– Пусть постарается. – В его глазах мелькает злобный блеск. – А иначе…
– Иначе что? – вспыхивает монахиня.
– Это ведь та самая девочка, о которой вы писали в правительство? Та, которую бросили.
В комнате наступает мертвая тишина. Будь моя воля, я бы заставила его замолчать и вытащила Мари из класса, но меня как будто парализовало.
– Как же я раньше не понял. И сколько детей рождается с такими уродствами? – Мари вздрагивает, будто от удара. – Я уже был здесь, когда пришло письмо насчет какой-то бледной девочки. Вам приказали, если не ошибаюсь, отправить ее в работный дом?
Сестру Терезу трясет, а Мари замерла и смотрит на директора, как на осиное гнездо.
– Да-да, припоминаю. – Ему явно доставляет удовольствие наше внимание. – Уверен, моему брату будет интересно узнать, что с ней случилось и как монахиня сочла возможным пренебречь прямым указанием и тратить выделенные для сирот деньги на девочку, которая должна сама зарабатывать на свое содержание.
– Пожалуйста, мистер Замора… – Голос сестры Терезы дрожит, как и ее рука. – Я…
– Итак, меньшее, что может сделать ребенок, – обрывает ее он, – это собрать мою морилку. Понятно?
– Да, сэр, – четко отвечает Мари.
– Вот и решено. Принесешь осколки в мою мастерскую. Там есть материалы, которые могут тебе понадобиться.
Он собирает свои бумаги и выходит из класса, оставляя после себя гробовую тишину, то гнетущее молчание, что случается перед муссоном, когда кажется, что весь мир затаил дыхание. Мари опускается на корточки и начинает собирать стеклянные осколки на листок бумаги. Сестра Тереза стоит с таким видом, словно ей дали пощечину.
– Ужин, дети, – с усилием выдавливает она и идет в свою комнату. Все торопятся к выходу, и только я остаюсь – помочь Мари.
– Ты как? – Вопрос глупый, и она не отвечает. – Он не может заставить тебя собирать эту банку.
– Может, – спокойно говорит Мари.
– Но как? Даже если бы осколков было меньше, с твоей рукой…
Я умолкаю, нарвавшись на ее взгляд.
– Думаешь, не смогу?
Ответить не успеваю – она складывает бумажку с осколками и выходит на улицу. Я остаюсь сидеть – тело как будто налилось тяжестью. Мертвая бабочка так и лежит на марле. Осторожно кладу ее на ладонь. Рука влажная, и пыльца липнет к коже. Бросаю бабочку в мусорную корзину, но мятые крылья притягивают взгляд, и я закапываю ее поглубже в скомканные листки с математическими вычислениями.
Во дворе Мари нет. Мистер Замора сидит на стуле у закрытой двери мастерской.
Ко мне подходит Луко.
– Она там. Он сказал, что не выпустит ее, пока все не будет сделано. Сестре Терезе надо бы написать в Манилу.
Но ведь Мари тогда могут отправить в работный дом.
Луко кладет руку мне на плечо.
– Думаю, он скоро успокоится.
Повар возвращается к костру. По-моему, мистер Замора уже вполне спокоен и даже улыбается, хотя глаза все равно остаются мертвыми. Кидлат топает ко мне с двумя мисками лапши. Мы садимся вдвоем на землю возле входа в приют и смотрим на мастерскую.
На темном небе уже проступают звезды, когда мистер Замора встает наконец со стула, открывает дверь и входит в мастерскую. Через несколько секунд оттуда выходит Мари, бледная, с опущенной головой. Я торопливо поднимаюсь и ковыляю к ней на онемевших ногах, нашпигованных крошечными иголочками. Мистер Замора закрывает дверь.
– Ну что? – спрашиваю я. Вид у Мари изможденный, она спотыкается. – Что случилось?
Устала? Отчего? Она провела в мастерской не больше двух часов.
– Немного голова кружится. – Вокруг нас собираются другие дети, и Мари еще ниже опускает голову. – Пойдем к скале?
Я обнимаю ее и вполголоса объясняю другим, что она не очень хорошо себя чувствует, что ее тошнит. Любопытные отступают. Только Кидлат тянется за нами, но я качаю головой, и он отстает и сует в рот большой палец.
Идем медленно, а когда добираемся до обрыва, Мари без сил валится на землю и делает три глубоких вдоха.
– Уф, вот так лучше.
– Так что произошло? Отчего головокружение?
Мари поворачивается на бок.
– В той комнате нет окон, и там у него все химикалии. У меня в голове все как будто плещется.
Я вспоминаю, как у меня закружилась голова от запаха хлороформа.
– Ужас.
– Да, вонь страшная. А что касается банки, то собрать ее невозможно. Тут ты была права.
– Не надо было мне это говорить. Извини. – Я начинаю извиняться, но она усмехается.
– Ничего. Просто меня раздражает, когда люди считают, что я не могу что-то сделать из-за руки.
Накатившая волна облегчения смывает и уносит давивший мне на грудь камень тревоги.
– Хоть что-то ты сделала?
– Ничего, – фыркает Мари. – Он сказал, что мне надо попробовать завтра, но я знаю, что никогда с ней не справлюсь. И никто не справится. Рано или поздно ему надоест ждать, и он просто купит новую морилку. Без нее ему не обойтись. – Она ежится от собственных слов.
Хочу спросить, что Мари думает по поводу его угрозы отправить ее в работный дом, но поднимать эту тему сейчас, когда она только-только пришла в себя, не хочется. Мы сидим и слушаем мерный шум моря, пока звон колокольчика сестры Терезы не призывает нас вернуться.
Пожар
После ланча Мари снова отводят в мастерскую. В последний момент я успеваю сунуть ей в карман апельсин. Кидлат делает то же самое. Спасибо, шепчет она одними губами и исчезает на все утро. Мысли разбегаются, я не могу сосредоточиться на уроке математики и даже неправильно отвечаю на вопрос сестры Терезы, хотя задание совсем простое и справиться с ним мог бы даже Кидлат.
Вечером мы с ним снова занимаем тот же наблюдательный пункт, и едва мистер Замора открывает дверь, я спешу к Мари. Глаза у нее сияют, и руку она держит как-то странно, на животе, словно ей больно.
– Что у тебя с…
Мари хватает меня за локоть.
– Быстрее.
Маленькие, липкие от апельсинового сока пальчики цепляются за другую мою руку, но я стряхиваю их.
– Нет, Кидлат. Оставайся здесь.
Он смотрит нам вслед, пока мы не исчезаем из виду. Мари тащит меня за собой, а я стараюсь отделаться от чувства вины. Проведя полдня в мастерской и надышавшись химикалий, она не совсем уверенно держится на ногах, но все равно почти бежит к скале. У самого обрыва Мари поворачивается ко мне, и ее золотистые глаза вспыхивают.
– Ами, я нашла письма.
Сердце срывается и колотится, как у птахи.
– Ты о чем? Какие письма?
Вместо ответа она достает из кармана конверт. На нем мое имя.
– Что? – Голова идет кругом, как будто это я надышалась химикалиями. – Как ты их достала?
– Украла, конечно! Ну же, – нетерпеливо говорит она. – Возьми его.
Конверт пахнет хлороформом и апельсинами от кожуры в кармане Мари. В конверте – письмо от наны. А что, если там плохие новости? Я никак не могу решиться и развернуть листок и в конце концов прячу его в карман.
– И даже не прочитаешь?
– Где ты его нашла?
– Помнишь те ящики, которые он привез из города? Я сунула нос в некоторые и в одном обнаружила целую стопку вот такой высоты. – Мари показывает на колено. – Смотри.
Она убирает руку от живота, и из-под туники вываливаются десятки писем. Из другого кармана Мари достает еще несколько штук. Я успеваю заметить, что одно адресовано Дату, а другое одной из Игмес. Смотрю на все это растерянно. Что? Зачем? Какой во всем этом смысл?
– Не понимаешь? – Она трясет передо мной пачкой писем. – Он перехватывает почту, которая идет с Кулиона. Нужно рассказать обо всем сестре Терезе. – Ее слова пробиваются сквозь пульсацию в ушах. – Нельзя, чтобы такое сошло ему с рук.
– Прошу прощения.
Мари замирает. От звука этого голоса осколок льда впивается мне в грудь. Мы оборачиваемся. Мистер Замора стоит у кромки темного леса, и его худое лицо в свете факела кажется лабиринтом теней.
– А я никак не мог понять, куда вы постоянно сбегаете. Хорошо, что решил проследить, а то ведь и не узнал бы, что ты обыкновенная мерзкая воришка. – Он надвигается на Мари, которая все еще держит в руке пачку писем.
– Это вы вор, – смело отвечает она. – Вы воруете письма, которые приходят детям с Кулиона.
– Я здесь главный, – шипит он. – И я устанавливаю правила общения. Эти письма – заразные.
– Неправда! – кричит Мари. – Все не так!
– Я – ученый! – выпучив глаза, кричит мистер Замора. – Я собирался отправить все эти письма на проверку в Манилу – доказать, что они грязные, опасные… – Он с трудом переводит дыхание. – Но ты сломала печать. Ты все испортила.
Мистер Замора вскидывает руку, и кровь бросается мне в голову. Я встаю между ними, и сердце колотится как бешеное. Мистер Замора шарахается от меня, словно от ядовитой змеи.
– Держись от меня подальше. – Он размахивает факелом. Все еще считает, что я – Тронутая, как нана. И это значит, что он боится меня. Мой собственный страх выгорает, превращаясь в нечто острое. Я подступаю к нему еще на шаг. Он пятится и кричит через мою голову Мари: – Немедленно отнеси все письма в мою мастерскую.
– А не хотите забрать их прямо сейчас? – Мари бросает в него несколько писем, и они порхают, словно чайки. Одно опускается к ногам мистера Заморы, и он отбрасывает его пинком. Не хочет дотрагиваться до них голыми руками.
Но то, что он делает, гораздо хуже. Переводит взгляд с меня на письмо и обратно. А потом тонкая улыбка растягивает его сухие щеки.