– Ты сломала весло, и теперь мы остались без паруса! – Я кричу, пугая и ее, и себя. Голос обдирает горло, пальцы сжимаются в кулаки. Я даже не помню, когда такое случалось со мной в последний раз. Когда я хотела сделать кому-то больно, обидеть, задеть. – Ты тупая. Тупая… – Я поворачиваюсь к Кидлату: – А ты! Не мог хотя бы крикнуть? Не мог предупредить? Ты ведь не ребенок больше – учись пользоваться своим тупым языком!
– Ами! – Мари поднимается и становится между мной и Кидлатом. – Прекрати!
– Ты сказала, что тебе можно довериться. Ну, посмотри! Мы уже никогда туда не попадем.
– Никто ни в чем не виноват.
– Вы ни на что не годитесь. Вы оба. От вас никакого толку. Посмотри на себя…
Мари толкает меня. Сильно. Я заваливаюсь назад, больно ударяясь пострадавшей рукой. Острая боль прогоняет весь мой пыл, смывает, растворяет в стыду злость.
– Мари, я…
– Никогда больше так со мной не говори. – Она наклоняется ко мне. На бледных щеках горят алые пятна, и полуденное солнце проглядывает в растрепанных волосах, отчего они превращаются в сияющий ореол. Кажется, передо мной ангел ужаса. – Никогда.
– Извини. – По моим щекам катятся обжигающие слезы. – Не понимаю, что на меня нашло.
Мари тянет меня к себе, и в какой-то момент я даже думаю, что она ударит, но вместо этого оказываюсь в крепких объятиях. Чуть погодя к нам подбирается Кидлат, и мы сидим втроем, тесной кучкой, пока я не замечаю под ногами просочившуюся воду.
– Надо вычерпать, – говорит Мари и поднимает ведерко. Кидлат протягивает руки, но она качает головой. – Пусть Ами поработает – в счет извинения.
Мари и Кидлат снимают обрывки паруса, соединяют половинки и связывают их вместе. Я вычерпываю воду, которой набралось уже по щиколотку, и радуюсь, что все так закончилось. От произнесенных слов на языке как будто остались царапины. Я ощущаю его как нечто распухшее и ядовитое. Остывающий гнев свернулся в животе и еще покалывает острыми, как осколки стекла, краями. Я вела себя, как вел бы на моем месте мистер Замора или Сэн в тот далекий уже первый день. Работаю быстрее и быстрее, чтобы ныли руки и кружилась голова. Никогда больше я так не заговорю.
Мы проходим над рифом. Кидлат стоит на носу и указывает безопасный путь. От столкновения с кораллами в днище осталось несколько пробоин, но худшего удалось избежать. Куда больше вреда принесли мои слова. Хотя Мари и старается показать, что не сердится, между нами пролегла трещина.
Вскоре мы снова выходим на открытую воду. Я помогаю Кидлату привязать к мачте небольшой парус, и ветер наполняет его и несет нас вперед, хотя и гораздо медленнее, чем раньше. Но все равно похожие на зубья холмы Кулиона ближе и ближе, а Корон скрылся за горизонтом. Я беру весла и гребу, помогая парусу.
– Не надо, Ами, – говорит Мари. – Тебе лучше отдохнуть.
Но в том-то и дело, что надо. Я еще не заработала прощение.
Лес
Так получается, что обычно туда прибывают в сумерках.
Так всегда говорила нана. Я вспоминаю эти ее слова, когда, в наступающих сумерках, вижу огоньки, сияющие на фоне леса, словно бусины четок. Словно ожерелье. Впереди и справа – сверкает Sano-порт. Руки дрожат, но в голове необъяснимая легкость.
Холмы растут на глазах, но ветер спал, парус обвис, и мне приходится грести. Мари и Кидлат уснули, чему я только рада, потому что больше не вижу обиды в ее глазах. В гавани стоит корабль, но людей нет.
Прилив несет нас к берегу, и я, в меру сил, стараюсь направить лодку к маленькой бухточке слева от гавани. Сияющее ожерелье уходит из виду, днище скребет о камни, и Мари с Кидлатом просыпаются. Мари оглядывается. За каменистым берегом угрюмо качается лес.
– Ами, у тебя все получилось. – Она смотрит на меня и улыбается. Узел в груди распутывается.
Мы берем наволочки и шлепаем по мелководью. Впрочем, для Кидлата оно не такое уж и мелкое, и он цепляется за ноги Мари. Твердая земля под ногами кажется предательски ненадежной, как открытое море. Мы присаживаемся на минутку. Вот рту пересохло, и долька апельсина, которую предлагает Мари, поет на языке. Недалеко от берега колышется и ударяется о камни что-то узкое и вытянутое. Наша лодка. Отлив унесет ее в океан, если только она не утонет раньше, набрав воды. А может быть, кто-то наткнется на нее и снова приведет в порядок.
– Прощай, «Лихим», – шепчу я.
– Пора идти, – говорит Мари.
Идти через лес в темноте – разве не приключение? Вот только у меня чувства другие, и думаю я лишь о том, какой большой лес и какие маленькие в нем мы. Скоро сюда придет муссон, тучи сгустятся и прольются дождем, смывая пыль и очищая воздух. Пока же есть ощущение нависшего низко тяжелого неба, под которым и дышится с трудом.
Пересекаем дорогу, которая когда-то привела нас с Кидлатом в порт, и идем дальше, держась ближе к тени, чтобы, услышав кого-то, подняться выше. Идти вдоль дороги, оставаясь на безопасном расстоянии, должно быть достаточно легко. И самое важное, что ведет она в наш городок, Кулион. Поросшие лесом холмы высятся над нами, притихшие и настороженные. Грунт здесь плотный и твердый, и заметить змею среди валяющихся на земле веток в сумерках невозможно. Что будет, то и будет, говаривала, бывало, Росита, главное – не мешать, и все важное само собой устроится. Подход вроде бы легкомысленный, и я не уверена, что верю ей, но о мертвых думать плохо – дурно, так что я решаю не изводить себя бессмысленным беспокойством: змея так змея, тень так тень.
До реки мы с Мари идем молча. Кидлат тоже, но он всегда молчит. Я вспоминаю, что река пересекает тропинку неподалеку от нашей проселочной дороги, и ощущаю волнительный трепет в груди. Вот только идем мы намного медленнее, чем я представляла.
Переправа заняла целый день вместо пары часов, а сколько еще понадобится времени, чтобы дойти до брода? Деревья отступают, и луна заливает землю серебристым светом. Я снимаю сковороду, которую несу на спине, и набираю в нее воды для питья. Вкус чеснока и креветок чувствуется до сих пор. Лес окружает нас неподвижной, но не молчаливой стеной. Мы слышим лягушек, негромкий плеск рыбы в реке, треск насекомых.
– Жаль, нет сетей. Или хотя бы удочек, – вздыхаю я.
– Зато есть кое-что получше. Мой лучший трюк. Я покажу тебе, что не совсем уж ни на что не годная. – Мари поднимает свою безвольную руку и подмигивает – мол, это только шутка, – но я все равно краснею от стыда. – Возьми. – Она показывает на плоский камень под ногами. – Подними. И приготовься.
К чему приготовиться – я не спрашиваю. Мари ложится на берег у реки и опускает руку в воду. Кидлат присаживается рядом и внимательно наблюдает. Некоторое время, довольно долго, ничего не происходит, но я не вмешиваюсь. Потом возле ее пальцев что-то мелькает. Рыба начинает покусывать кожу. Я замираю. Мари неподвижна.
К первой рыбешке присоединяются другие, но лишь когда компанию пополняет крупная серебристо-зеленая тилапия, Мари быстро опускает в воду вторую руку и, подхватив рыбину снизу, выхватывает ее из воды и бросает на берег. Тилапия падает в двух ярдах от меня и бьется беспомощно, беззвучно хватая воздух.
– Убей ее!
Я понимаю, что от меня требуется, но еще никогда никого вот так не убивала. Мясо у Роситы всегда брала завернутым в толстую бумагу, а крабов просто бросала на сковородку и уже не смотрела, что с ними будет дальше.
– Ами!
Рыбина бьет хвостом, взлетая чуть ли не до моих коленок и понемногу приближаясь к реке. Мари поднимается и протягивает руку за камнем. Я отдаю его не сразу, надеясь, что несчастная тилапия успеет добраться до воды…
Камень падает, и Мари закатывает глаза и отбрасывает его ногой от рыбы.
– Чуть не сбежала.
На нижней стороне камня темное пятно, и смотреть на рыбину нет ни малейшего желания, но я все же вижу ее краем глаза – она еще трепыхается в руке Мари. Последний удар о камень – и никакого трепыхания. На глаза наворачиваются слезы. Кидлат уже хлюпает носом.
– А без этого нельзя было обойтись? – говорю я и слышу в своем голосе сердитые нотки.
– Без чего?
– Без того, чтобы бить еще раз!
Мари изучает свой палец под жабрами и, наклонив голову, смотрит на меня, как озадаченная птица.
– Она умирала. Ей было больно. Я думала убить ее камнем с первого раза. Так милосерднее.
Я фыркаю. С рыбы что-то капает на камень.
Мари с виноватым видом протягивает тилапию мне.
– Ами, сама я ее приготовить не могу. Поможешь?
Лицо у нее такое обеспокоенное и доброе, что мне становится не по себе.
– Да, конечно. – Я решительно киваю. – Только, извини, не знаю как…
– Нет, это ты меня извини. Думала, ты уже видела такое раньше. Это… это просто еда. А нам надо поесть.
– Понимаю. – Я краснею от смущения.
– Когда станем потрошить, будет много крови.
– Дело не в крови. – Так оно и есть. Дело в том, что это смерть.
Мари робко улыбается, потом опускается на колени и промывает рыбу в речке. И снова протягивает мне. Тилапия чистая, такая же, какой была, когда ее вытащили из воды. Нана часто покупала рыбу у Бондока, и я помогала готовить ее, наверно, сто раз. Во рту уже не так сухо. Я смываю с камня темное пятно и обеими руками беру твердое, холодное тело. Кладу его на землю. Мари и Кидлат перебирают камни на берегу, ищут поострее.
Держа тилапию за хвост, провожу зазубренным краем по рыбьему боку. Чешуйки падают, как крохотные зеркальца, прилипают к камню и пальцам. Отрезаю и кладу в сторонку плавники. Просовываю палец под жабры и вспарываю брюшко. Выгребаю внутренности. Мари, к моему удивлению, отворачивается – не такая уж, оказывается, и хладнокровная.
Разрезать рыбину аккуратно не получается – камень недостаточно острый, поэтому я промываю ее внутри, после чего мы по очереди, пальцами отрываем мясо от костей. Она свежая, поэтому ее можно есть сырой, хотя вкус не так хорош, как у жареной.
Ем и стараюсь не думать ни о пиршестве с наной на берегу, ни даже о Луко и его булькающем котле с рисом.