Солль хлопнула себя ладонью по лбу.
– Ох!
– Что такое?
– Я оставила там апельсины. – Солль кивнула в сторону открытой двери. – И обувь.
– Какие апельсины?
– Те, что купила на ферме за холмом. Вообще-то они подарок для моей Госпожи. Почти тридцать штук.
Женщина наморщила нос.
– Разве в Маниле нет апельсинов?
– Повариха говорит, что они не такие хорошие. – Как ни старалась Солль, недовольная нотка все же прозвучала.
– Вообще-то так оно и есть. – Голос у незнакомки был теплый и успокаивающий, как сладкий чай. – Те апельсиновые рощи принадлежат мне, и должна признать, вкус у них действительно особенный. В мире апельсины этой разновидности встречаются лишь в нескольких местах.
Она поднялась и прошла в темный угол, где достала из-под стола ящик.
– Возьми вот эти.
Солль заглянула в ящик. Он был полон плодов того самого размера и цвета, что остались в корзинке.
– Но мне нечем заплатить за них…
– И не надо. – Владелица прекрасных апельсинов махнула рукой. – Это подарок.
– Спасибо, – искренне и с огромным облегчением поблагодарила Солль. – Но мне все равно надо вернуться на холм за обувью.
– Сейчас идти нельзя. Слишком темно. Сбегаешь за ними завтра утром, перед тем как мы отправимся в Манилу.
Спорить Солль не стала. В доме было светло и прохладно, и хозяйка уже держала в руке чашку с чаем – для нее.
– Пей.
Чай оказался таким же сладким и теплым, как и голос незнакомки. Солль выпила его в четыре глотка. Хозяйка подлила еще из висевшего над огнем чайника. Девочка огляделась. Пол представлял собой толстый ковер из плетеной высушенной травы, а немногочисленная мебель отличалась прочностью и незатейливостью форм.
– Скромно. Но это дом.
– Он чудесный!
Солль нисколько не кривила душой. Ощущение было такое, словно дом стоит здесь так же долго, как и лес, выращивая стулья и окна точно так же, как корни и ветки.
Хозяйка широко улыбнулась.
– Я тоже так думаю. Но в городе есть дома куда более величественные.
– Там, где я живу, на полу лежат ковры, поэтому там всегда жарко. И люди не так благородны, как их дома.
Женщина нахмурилась. Лицо ее раскололи морщины, и оно сразу же постарело.
– Надеюсь, твоя госпожа не слишком сурова с тобой?
– О нет, нет. Она очень добрая. И я не служанка. Она управляет приютом. Я… – Солль остановилась. Объяснение всегда вызывало жалость, а она не любила, когда ее жалели. – Я сирота.
– Я тоже, – с печальной улыбкой сказала женщина. Некоторое время они сидели молча; чайная чашка остывала в руках Солль. – Странный все-таки мир. Человек управляет приютом, где на полу лежат ковры, но не может позаботиться о том, чтобы обеспечить сирот обувью.
Солль посмотрела на свои босые ноги.
– Нет, обувь у меня есть! Но я оставила ее с апельсинами.
– Ах да, ты говорила. – Женщина вдруг легонько, словно в дверь, постучала себя по лбу. – Какая я глупая! До сих пор не спросила, как тебя зовут. Все делаю не так, как надо. Так как тебя зовут?
– Солль.
– Милое имя. А я – Амихан. – Она помолчала, откашлялась, а потом спросила: – Тебе нравится в приюте?
Девочка пожала плечами.
– Там неплохо. Раньше было ужасно, но после того как директором стала Госпожа, многое изменилось к лучшему. – Почти как дома, подумала она, но говорить о себе, о своей скучной жизни с унылыми подробностями не хотелось. Другие слова горели на языке и рвались наружу. – Бабочки!
Амихан посмотрела на нее поверх чашки.
– Бабочки… Что… Почему они здесь?
– Они здесь потому, что я здесь.
– Они – ваши?
– Вообще-то нет. Но я забочусь о них. Скорее, я принадлежу им, чем они – мне.
Солль нахмурилась.
– Вы их кормите?
– Я высадила цветы. Присматриваю за ними по ночам, накрываю сеткой от летучих мышей. Взамен они позволяют мне их изучать.
– Как коллекционер? – догадалась девочка.
Лицо Амихан как будто закрылось и помрачнело, глаза вспыхнули.
– Нет, не так. Я не коллекционер. – Последнее слово она произнесла едва ли не с презрением. – Мне не нужно убивать эти прекрасные создания, чтобы понять их. Мне не нужно ловить живое существо в западню, чтобы повесить его, как картину, на стене.
Во рту у Солль пересохло.
– Извините, я вовсе не хотела…
– Не надо, – перебила ее женщина, и лицо ее разгладилось. – Это ты меня извини. Я… Это обыкновенная ошибка. Сказать по правде, в мире нет обозначения для того, чем я занимаюсь. Некоторые называют тех, кто изучает бабочек, лепидоптеристами или аурелианами.
– А что такое аурелиан? – Неуклюжий язык Солль хорошо принял это изящное слово. Красивое, сверкающее, как золотые кружева.
Женщина улыбнулась, заметив смущение на ее лице.
– Тот же коллекционер, только более научного склада. Хотя некоторые убивают бабочек, чтобы изучать их. Я не убиваю. Я создаю живые музеи для садов.
– Как?
– Высаживаю цветы, которые им нравятся, иногда делаю плетеные или стеклянные ограждения, чтобы они жили в безопасности и тепле.
– Как хранитель бабочек в зоопарке?
Женщина радостно хлопнула в ладоши. Солль заметила на одной из них уродливый шрам и поспешно отвела взгляд.
– Да! Именно так. Надо будет переделать табличку. – Хозяйка кивнула в сторону двери с болтающейся на ней деревянной дощечкой. На темно-синем фоне красовались тщательно выписанные золотистой краской буквы.
АМИХАН ТАЛА
АУРЕЛИАН
САДЫ ДЛЯ БАБОЧЕК
Спрашивайте – ответим
– Летом, во время фестиваля, я вешаю ее у главной дороги. Большинство интересующихся просто спрашивают, что это значит, но работы хватает. А что ты делаешь?
Солль нахмурилась.
– Я – ребенок. Учусь в школе, помогаю по хозяйству…
Такой ответ Амихан не приняла.
– Нет, нет. Что ты делаешь?
– Помогаю поварихе…
– Нет! – твердо, но благожелательно сказала женщина. – В чем ты хороша? Что тебе нравится делать? И чем бы тебе хотелось заниматься до конца жизни?
Солль задумалась, придумывая ответ, который понравился бы хозяйке дома. Кем стать? Учительницей? Секретарем? Нет, пожалуй, чересчур. С другой стороны, здесь, перед ней, сидела женщина, жившая в лесу, в домике, облепленном бабочками. Учитывая это, невозможное представлялось чуточку возможным.
– Я бы хотела стать хранителем бабочек.
Амихан подалась вперед.
– А вот это очень хорошая идея.
Внутри у Солль как будто распустился теплый цветок.
– А как вы стали хранителем?
– Чтобы было понятно, мне придется начать с начала. История долгая, а значит, скучная.
– Не представляю, как такое возможно.
– Ты устала?
Солль решительно покачала головой:
– Нисколечко.
Она действительно не устала. Воздух в комнате как будто наполнился электричеством.
– Скажи-ка, тебе приходилось слышать о Кулионе?
– Колонии для прокаженных?
– Да. Что ты знаешь о нем?
– Там полно прокаженных. – Девочка поежилась и бросила осторожный взгляд на изуродованную шрамом руку.
Женщина сухо рассмеялась.
– Это верно. И что ты об этом думаешь?
– Стараюсь не думать.
– Стараешься не думать?
– Есть вещи приятнее.
– Почему? Тебе страшно?
– Потому что это отвратительно!
Женщина вздрогнула.
– По-моему, – сказала Амихан, – отвращение идет от страха. Так почему ты боишься прокаженных?
Солль снова поежилась, вспомнив старика, приходившего иногда к двери приюта за подаянием. Госпожа всегда заставляла приглашать его за стол и кормить. Однажды Солль сама открыла ему дверь, и он, проходя мимо, коснулся ее беспалой рукой. Но давать такой ответ хозяйке дома было бы глупо. Старика боялись все дети и говорили о нем вещи куда как неприятные.
Но она уже видела, что разозлила Амихан. Атмосфера снова изменилась. Эта женщина походила на облако: сейчас она могла быть мягкой, как подушка, а через минуту потемнеть, превратиться в тучу и грозить бурей.
– Я хотела сказать…
– Я знаю, что ты хотела сказать. – Взгляд Амихан остановился на стене над головой девочки. – Должна предупредить тебя, что без доброты хранителем бабочек стать невозможно. Было ли добрым то, что ты сказала?
– Нет, – глухо ответила Солль.
Обе замолчали. Лицо Амихан оставалось непроницаемым – туман в безветренный день. Солль заерзала на стуле.
– Извините. Я была не права.
– Мне жаль, что ты питаешь отвращение к людям, которые просто другие. К людям страдающим и не причиняющим другим никакого вреда, кроме как своим существованием.
Лучше бы накричала, подумала Солль и поспешила сменить тему.
– И вот так вы стали авре… арала…
– Аурелианом.
– Аурелианом, – повторила девочка с удовольствием, выдохнув слово, как море – бриз. – Вы были доброй?
– Нет. – Ее глаза вспыхнули, как догорающие уголья. – Я попала сюда благодаря удаче. И, конечно, благодаря любви. На этом стоит большинство историй. И большинство путешествий. И привело меня сюда путешествие.
– Так вы родились не здесь?
Женщина покачала головой.
– Если не здесь, то где?
– Не догадалась? – с насмешливой серьезностью спросила Амихан.
– На Кулионе? – недоверчиво ахнула Солль. – Но… но как вы выбрались оттуда?
– Опять-таки благодаря любви и удаче. У меня было и то, и другое, но я потеряла и первое, и второе.
Три
Негромкий, завораживающий голос спотыкался о паузы, когда хозяйка оглядывала комнату, как будто обдумывала следующую часть своей истории. От детства, проведенного среди прокаженных, – к приюту и дружбе с девочкой, названной в честь бабочки, и дальше – к переправе на брошенной лодке. Слушая всю эту разбавленную паузами историю, Солль должна была бы увериться, что Амихан сочинила ее, соткала из темноты.
Но она знала и ничуть не сомневалась, что все так и есть, что когда Амихан останавливается, она вспоминает то, что видела, и переживает заново. И когда женщина дошла до роя бабочек в палате, девочка закрыла глаза, вспоминая свою погоню за бабочками вниз по склону. Глаза отказывались открываться, но она не хотела пропустить ни слова.