– Раз, два и… три! – сосчитал я и повернул вентиль. Из крана пошла вода. Как и на третьем этаже надо мной, в «птичьем» кране. Зря, зря я затаскивал сюда бутылки с водой. Обидно – они ведь такие тяжёлые. Можно было раньше сообразить. Понятно же, что раз вода есть наверху, то и внизу, скорее всего, тоже. «Дурная голова ногам покою не даёт». И правда, из-за всех этих спусканий-подниманий я почти не чувствовал ног.
Когда наконец все мои вещи были уже наверху, пришло время подумать о главной проблеме. Что мне делать с лестницей, если я должен буду надолго уйти? И если мне, как и вчера, не захочется, чтобы она болталась тут у всех на виду? Я решил попробовать один способ. Привязал верёвку к самой нижней перекладине лестницы, потом у себя наверху протянул эту верёвку через железное кольцо на подоконнике, служившее частью оконного запора. Спустившись вниз, я потянул за верёвку. Лестница дёрнулась и, складываясь, поехала вверх. Но на середине застряла. Не говоря уже о том, что теперь рядом с ней висела ещё и верёвка, за которую я тянул. Впрочем, решение для задачки с верёвкой я нашёл сразу же. Разрушенный дом был одним из тех старых домов, в которых все провода висят гроздьями снаружи, прямо на стенах. Сейчас все эти провода, выдранные и оборванные, свисали с развалин буквально отовсюду. Я придумал заменить верёвку проводом. Если я прилажу его так, чтобы он висел у стены, то никто не обратит на него внимания. В этом я не сомневался.
Я раз за разом вносил небольшие изменения в процесс складывания лестницы. Наконец, методом проб и ошибок, мне удалось решить и эту проблему. Провод, который я теперь использовал вместо верёвки, я перекинул через арматурину, которая торчала из верхнего пола, служившего мне потолком. С помощью этой своеобразной лебёдки я поднимал лестницу высоко, выше, чем надо, а потом отпускал провод, и лестница падала на нижний пол рядом с подоконным шкафом. Этой системой я потом пользовался до самого конца. Только однажды, когда провод уже почти совсем перетёрся, мне пришлось его заменить. Чтобы спустить лестницу обратно вниз, я дёргал за второй провод, который тоже привязал к нижней перекладине. Было достаточно один раз потянуть за него, и лестница оказывалась внизу.
Когда я закончил возиться со всем этим, я почувствовал, что очень устал. И от того, что лазал вверх-вниз по лестнице, и от тяжести вещей, которые таскал, и от внутреннего напряжения – я всё время поглядывал на ворота, опасаясь, что вот-вот кто-нибудь зайдёт во двор. А может быть, я так устал от того, что надо было всё время напрягать извилины, думать, искать решение… Папа только посмеивался, когда мама говорила, что мыслительная работа не менее утомительна, чем физический труд. Но мама знала, о чём говорит, потому что она всегда очень много думала.
В тот же день после обеда я сходил в соседний дом и притащил оттуда два больших пуховых одеяла и пару пледов, чтобы постелить на пол и занавесить дверцы моего подоконного шкафа изнутри. Вечером я закрылся в шкафу, покормил Снежка и выпустил его из коробки. Отсюда, из шкафа, ему было не выбраться. Потом я лёг спать. Здесь мне был немного слышен шум польской улицы. В подвале я почти ничего не слышал. А сюда доносились голоса. Немного издалека – потому что я был выше улицы, – но довольно чёткие, так что я иногда даже понимал, что они говорят. Я потушил свечку и открыл одно вентиляционное отверстие. На небе взошла луна, и я увидел всю улицу с домами и торговыми лавками, которые раньше закрывала от меня высокая стена. Улица была тёмной из-за светомаскировки и пустой из-за комендантского часа. Вдруг кто-то скользнул вдоль стены. На мгновение открылась дверь, и на тёмный тротуар и проезжую часть упал прямоугольник света. Я успел увидеть внутри большое помещение, полное дыма и людей, сидевших за столиками. Теперь я понял, что музыка, слабые звуки которой я иногда слышал по ночам, шла не из радиоприёмников, как я думал, а из этого места. Может, это был ресторан или что-то вроде того. Дверь тут же закрылась, улица снова погрузилась в темноту. Снаружи всё казалось застывшим, неживым, но внутри, в своих домах, жили поляки.
Я сказал Снежку, что завтра притащу железную лестницу. Я хотел, чтобы у меня было два подоконных шкафа и балкончик с птицами.
11. Бункер
Я решил, что встану завтра затемно, пока не рассвело. Мне казалось, что в такой ранний час утренние мародёры ещё не начали рыскать по окрестным домам, а ночная смена уже вернулась восвояси. Но я проспал, несмотря на чириканье птиц прямо надо мной, на птичьем «балконе». Когда я вылез из своего шкафа, снаружи был красивый осенний день. Я потянулся, беззвучно зевнул и посмотрел в сторону ворот. Отсюда мне было не видно входа во двор. А это значит, что когда я стою рядом со шкафом, то от ворот меня тоже не видно. Я начал медленно продвигаться вперёд. И в какой-то момент увидел ворота и нижний этаж развалин. Я присел и красным карандашом, который я взял в соседнем доме в одной из детских комнат, провёл на полу красную линию. Я сам себе запретил заходить за эту линию, когда я стою в полный рост. Затем я отметил себе ещё одну линию – зелёную, до которой я мог доползти на коленях без того, чтобы меня заметили со двора.
Я открыл дверцы шкафа и сел завтракать. Поел сам и покормил Снежка. Вдруг на улице раздалось урчание автомобильного мотора. Звук приближался со стороны гетто. Я быстро убрал всё внутрь и закрыл дверцы, хотя и знал, что мой шкаф нельзя ниоткуда увидеть, разве что специально принести лестницу и залезть наверх или вскарабкаться на противоположную стену (что было под силу только какому-нибудь юному гимнасту). Сам я остался снаружи, только для большей безопасности лёг на пол.
Они сразу же отправились к разрушенному дому. Неужели целую машину снарядили для того, чтобы поймать одного ребёнка? Может, меня кто-то видел? Или слышал шум и шорохи? Но я всегда слежу за тем, чтобы ходить бесшумно… Может быть, кто-то заглянул во двор, когда я привязывал лестницу, и заметил меня, а сейчас они пришли всё проверить и наконец зачистить территорию? Я сброшу вниз верёвку и спущусь по задней стене. Я готов, я смогу. Только вот Снежок. Он закрыт внутри шкафа. Эх, надо было мне его снаружи оставить. Но пока что я лежал на полу и боялся пошевелиться.
Во двор зашло одновременно довольно много народу. Они расхаживали по обломкам внизу – я не видел, сколько их, но было примерно понятно по звуку шагов и голосов, говоривших на немецком и на идише. Кто-то спросил что-то по-польски и получил ответ на ломаном польском. Я услышал, как они волокут что-то тяжёлое по мусору и обломкам, потом раздалась какая-то команда по-немецки, послышались удары, звук падающих камней. Во все стороны полетела штукатурка. Я всё понял. Это меня немного успокоило. Я же слышал их разговор тогда, когда они искали здесь бункер. Значит, они вернулись, чтобы расширить ход и проверить подвалы. Я будто увидел себя со стороны. Представил, что сижу там, совершенно беспомощный, и слушаю, как бьют молоты и грохочет взрывчатка.
Птицы улетели с верхнего пола и не возвращались.
Работа не заняла много времени – скоро ход расширили, и я услышал постукивания, хлопки и далёкие неясные крики, которые доносились снизу, из подвалов. Они искали не меня. Они искали что-то другое. Получается, под земляным полом подвалов – того самого места, где я провёл двенадцать дней, – спрятан бункер с живыми людьми? Да нет, быть того не может. Я бы слышал шорохи или другие звуки. А может, этот бункер был там всегда? С самого начала? И жившие в нём люди как раз отлично меня слышали? Хотя если я ничего не слышал, то, наверное, и им ничего не было слышно.
Папа и Барух иногда рассказывали про такие бункеры – они не похожи на тот, что мы сами сделали в фабричном общежитии. Настоящие, надёжные бункеры, спрятанные глубоко-глубоко под землёй. Бункеры с секретной, отлично замаскированной вентиляцией и водопроводом. С туалетом и выгребной ямой. Папа и Барух объяснили мне, что такое выгребная яма, – это такая канализация, которая на самом деле не подсоединена к городской канализации. В этих бункерах были продуктовые склады, запасов в которых хватило бы на долгие месяцы и годы, до самого конца войны. Из-за того, что нужно было проделать огромную работу, чтобы выкопать и оборудовать такой бункер, в процессе постройки участвовало очень большое количество людей. Слишком большое. Конечно, к работе старались привлекать только тех, кто потом будет вместе со всеми жить в бункере. Но как минимум один человек должен был остаться на поверхности, чтобы закрыть бункер и построить над ним настоящий крепкий пол.
Раздался сильный взрыв, и мне на голову сверху упал здоровенный кусок штукатурки. Я так испугался – подумал, что сейчас весь верхний пол рухнет на меня. Наступила тишина. А потом я услышал истошный крик, плач и стоны людей, идущие будто из-под земли. Следом раздались выстрелы, очень-очень близко. Я надеялся, что они просто стреляют в воздух, чтобы напугать тех, кто прятался в бункере.
Люди начали выходить на поверхность. Больше никто не кричал. Только плакали дети, а взрослые тяжело вздыхали. Я не осмеливался подползти к краю пола, на котором лежал. Вдруг кто-нибудь поднимет голову и посмотрит вверх именно в этот момент?
Они выходили из бункера очень долго. Долго орали немцы и полицаи, и чьи-то ноги всё шли и шли по обломкам в сторону ворот. Кто-то спотыкался, кто-то поскальзывался на осыпающемся колотом кирпиче и раскрошенной штукатурке. Раз или два кто-то упал. Один из немцев снова выстрелил, но теперь уже никто не закричал. Детский плач тоже прекратился. И вот все они ушли. Я ещё какое-то время слышал голоса от ворот и с улицы, потом ещё крики, когда всем приказали построиться по трое, так же как и нам в тот день… Потом они зашагали. Звук шагов удалялся, становился тише. Снова раздались выстрелы. Затем я услышал, как завели мотор машины и она уехала.
Полуденное солнце стояло над развалинами. Середина дня. Я тихонько залез в свой шкаф и не выходил из него до самого вечера. Мне было странно думать о том, что всё это время вместе со мной здесь скрывались люди, много людей, но при этом мы даже не подозревали о существовании друг друга.