Гневушев исчез так же стремительно, как и появился.
— У нас есть штатный интендант, писарь, все, что положено, — разъяснил Куприянов, — а вот повелось еще с парусного флота на старпома взваливать солонину и пресную воду. Ему приходится знать и все остальное. Гневушев недурно освоил атомную энергетику. Курсы кончал. Не хуже Стучка знает арктический бассейн.
— Сколько ему?
— Мне ровесник.
— На вид старше.
— Должность выматывает. Я знал одного старпома — в тридцать, как лунь. В Мурманске девица в кино дедушкой его назвала. Вспылил «дедушка»… Однако пойдемте к Волошину — время…
Волошин отпустил замполита, остался наедине с Ушаковым. Чувствовалась взаимная неловкость. Волошин спросил о Куприянове:
— Кажется, вы с ним быстро сошлись?
— Он мне понравился…
— Понравился — не понравился. — Волошин по-своему принял вызов. — Человек — не конфетка и не пиджак. Я с Куприяновым еще не плавал. Плавал он с Мухиным. Потом его послали в академию. Окончил с отличием. Академия Ленина, как вам известно, дает капитальное образование.
— Она дает военно-политическое образование.
— Для моряков есть свой профиль.
— Мне говорили, что политработники овладевают также управлением корабля?
— Во всяком случае, стремятся, хотя их не особенно неволят. — Волошин прошелся по комнате — восемь шагов туда, восемь обратно. Под его подошвами мягко поскрипывала хлорвиниловая пленка. — Мне нужен политработник. — Задержался, поставил в рядок стулья; проверил линию, скосив глаз, и только тогда, как бы собравшись с мыслями, ответил, будто на экзамене: — Нам не нужен политработник, который управляет лодкой, нам нужен специалист по управлению… душами. — Резко повторил, словно заканчивая спор с кем-то третьим: — Пусть управляет душами. Я сам сумею справиться с кораблем. У меня есть старший помощник, помощники… — Волошин досадно отмахнулся окупавшей на лоб пряди, произнес с повышенной обстоятельностью: — Политработа — это профессия, особо сложная профессия. Подчеркиваю двумя жирными линиями, — сделал жест. — Не всякому удается стать квалифицированным политработником, легче стать штурманом, командиром, механиком. При настойчивом желании можно любого обучить этим специальностям, а вот политическая деятельность — профессия другого рода. Если применить слово «творческая», возможно, и творческая. Талант нужен, емкий и гибкий талант, и весьма разносторонний…
Мысли Волошина показались Дмитрию Ильичу интересными, а все же из упрямства не хотелось сразу сдаваться, поддакивать.
— Вы, как я догадался, все же не особо высокого мнения о комиссарском умении управлять кораблем.
— Смотря какой комиссар.
— У вас был опыт, Владимир Владимирович? — спросил более мягко Ушаков, боясь оборвать ниточку сближения.
— Видите ли, Дмитрий Ильич, — Волошин не сразу произнес его имя и отчество, а как бы в ответ на такое же обращение к нему, — есть области, ну, скажем, запретные. К ним относятся разговоры о взаимоотношениях командира и его заместителя по политической части. Чтобы не было недомолвок, отвечу: я за институт замполитов. Мне — и лично, и как командиру — замполит необходим. Я не представляю себе, как бы я оторопел, если бы вдруг оказался без него.
— Это пока служебное. А личное?
— Личное? Да, с кем-то по душам хочется поговорить. С кем-то посоветоваться в труднейшую минуту. Кто наиболее близкий человек? Комиссар. Конечно, разрешаю заранее оговориться, толковый комиссар. Человек чтобы был хороший. Партийный, умный, порядочный. Мне только однажды не повезло. Вспоминать не хочется…
— Вспомните.
— Вы сразу на карандаш!
— Ну и что же? — Ушаков посмотрел просительно. Волошин согласился.
— Был у меня замполитом некто… Хотя фамилия ни к чему… Называли его почему-то все ласково — Петя. За глаза, конечно. На год младше меня. Петя считал себя разъединственным представителем партии, первым и последним. Гонору было на сто Петров. Кто-то убедил его получить право на управление кораблем. Получил — ладно, дело твое, но зачем управлять лезешь?
— У него же есть права?
— Права — одно, а управлять — другое. Тысячи нюансов возникают при управлении. Окончательное решение — производное от обширного комплекса технического, эмоционального, научного. Никакие инструкции всего не сумеют предусмотреть. Мозг командира превращается в радиолокатор, в гидролокатор, в эхоледомер, в вычислительную навигационную автоматику. Решение должно прийти в доли секунды. Решение безапелляционное, от которого зависит жизнь и смерть. Если в черепе обычно вращаются, ну, сколько там, пятнадцать миллиардов шариков, то в такие минуты их, вероятно, вдвое больше. «Не мешай, не мешай!» Вот и отпалил я этакие слова Петечке, а он…
— Что же он?
— Ничего. На корабле промолчал, а когда ошвартовались, портфелик под мышку и застучал каблуками по разным инстанциям. Решил доказать…
— Удалось?
— К моему счастью, нет! Член Военного совета у нас деликатный, умный, с кондачка не решает. Командующий — тоже. Пожурили моего Петю, а он — в бутылку. В прямом смысле. Закладывать стал. А тут еще семейные неприятности. Не хотелось мне его топить, отозвался о нем удовлетворительно. Все же увели его от меня, а потом прилетал сам Максимов, уволили. Приходил Петя прощаться, расчувствовался: «Мне с вами было хорошо, Волошин». Ему хорошо, а нам плохо. Флот не вдовий дом — кому хорошо, кому плохо. Вопрос один: нужен ты или не нужен флоту? Умеешь или не умеешь? Полезен или бесполезен? А просто хорошей, жизни на травке ищи, как козлик…
Ушаков смотрел на него внимательно и по-доброму. Волошин наблюдал за ним из угла комнаты, куда доходила коричневая штапельная штора, закрывавшая не окно, а карту на глухой стене.
— Смотрите на меня и думаете — не Петечка ли? — с улыбкой спросил Ушаков.
— Нет, — Волошин не особенно смутился. — Хочу спросить вас: не боитесь?
— А почему надо бояться?
— Вы ходили на подлодках?
— Немного. На дизельных. Был на учебных торпедных стрельбах. Даже выходил через торпедный аппарат. Конечно, в учебном центре. Осваивал водолазный костюм. Сидел в декомпрессионной камере.
— Одного «заряжали» в аппарат?
— Нет, троих.
— Хорошо. А в войну?
— Был на Черноморском. Совсем юнцом. На сторожевиках, «охотниках», с морской пехотой. Молодость толкала всюду, в любую дырку. Получил и осколком, черепок чуть-чуть не раскололи. Но у матросов, сами знаете, чуть-чуть не считается.
— Последствий от ранения не было?
— Опасения? Выдержу или не выдержу? Выдержу, Волошин. Я психически подготовился к любому сроку.
— То есть? — Волошин присел.
— Хочу побыть месяц-другой с настоящими людьми, с нашими моряками… — Ушакову не хотелось подробно делиться своей заветной мыслью. — Ходил на «щуке», к Босфору. Ничего не потопили за три недели. Лодка потом стала гвардейской, а командир ее ныне контр-адмирал, — назвал фамилию, Волошин кивнул: адмирал был известный.
И Волошин подобрел к Ушакову.
— Полгоры с моих плеч, — сказал он. — Откровенно говоря, затея с вами мне не особенно нравилась. Мы все — туда нам и дорога, а тащить в океаны невинного человека… У вас и награды есть?
— Четыре ордена и медали…
— Планки прицепите. Надели военную форму, положено и регалии носить. Это одно мое замечание. Других претензий не имею. Еще раз посоветуйтесь с нашим врачом и готовьтесь.
Вошел Куприянов.
— Ну как? — спросил он с порога.
— Чуть не загрыз до смерти, — сказал Волошин.
— Прекрасно. Вижу, сошлись. — Куприянов опустился на стул. — Если уж откровенно, побаивался. Пускал к вам Дмитрия Ильича, переживал. Думал, поцапаются, и все.
— Ну-ну, вы уж слишком откровенно, Василий Семенович, — сказал Волошин, — не все нужно выкладывать.
— Иногда все же не мешает быть дипломатом? — спросил Ушаков.
— Мое против меня! — Волошин улыбнулся. — Какие дела?
Куприянов достал из портфеля бумаги.
— График сеансов политической радиоинформации. Я рассчитал…
— Потом. — Волошин недвусмысленно остановил его. — А это вам зачем понадобилось? — указал взглядом на книжку.
— Как же! Автор-то В. В. Волошин.
— Стоит вам забивать голову? — Волошин все же был доволен. — Скучно, никаких эмоций.
— Почему? Есть. — Куприянов открыл книгу. — Вот здесь написано, что во все периоды разочарований и поражений вы не переставали верить, что великая твердыня Севера должна в конце концов пасть перед настойчивостью человеческой воли.
— У вас были разочарования во время первых арктических походов? — Ушаков механически вытащил блокнот.
— Не у меня. У одного из наших предшественников. Я привожу в своей книге позитивную мысль о настойчивости человеческой воли, ее окончательной победе, несмотря на могущество Арктики, где все шансы против исследователя, где хранители тайн обладают неисчерпаемым количеством козырей, которые они предъявляют смельчакам, дерзнувшим вступить с ними в игру. Можно согласиться, жизнь там собачья, но работа достойна настоящего человека. И наша работа достойна мужчин! Вот так и заряжайте, Куприянов! Имейте в виду, наша команда должна быть веселой, если хотите, озорной. Никаких дурных мыслей! Пойдем, пройдем, вернемся! Теперь о графике сеансов… Это скучно для вас, Дмитрий Ильич. Сплошная техника…
Ушаков откланялся.
15
Время похода приближалось. Ждали командующего флотом.
Пока в часы досуга можно было сразиться в шахматы с главстаршиной Яшкулем, перекинуться парой фраз со Снежилиным или Донцовым — они для Ушакова были теперь старыми знакомыми. В кубрике жили команды двух лодок. Часть людей, судя по пустым койкам, находилась на дежурствах. Остальные весьма неразговорчивые. О чем угодно — пожалуйста, только не о службе.
Каждый занимался своим делом. Куприянов заканчивал обход семей офицеров, записывая на магнитофон голоса жен и детей. Доктор Хомяков зазывал к себе и похваливался то набором хирургических инструментов, то коробкой с какими-то редкими антибиотиками и нетерпеливо поджидал с катером командующего особый пакет из Академии медицинских наук, заинтересованной в его научной работе. Стучко-Стучковский перемежал свою деятельность шахматным матчем с товарищем по училищу, который служил на другой подводной лодке.