— Псина моя лохматая, — прошептала, ласково потрепав за ухо, и зарылась пальцами в густую шоколадно-коричневую шерсть. — Я почти забыла, какой ты красивый.
И звонко, как в детстве, чмокнула в нос.
Он завилял огрызком хвоста… Но она не заметила, конечно, и не поняла, как он рад. Пришлось облизать ей лицо — от подбородка до лба…
— Извращенцы, — буркнул Раннер.
Кен рыкнул на него и пошел к выходу. В прихожей кивнул Джо на лежавшие на полочке ключи от машины.
— Может, на моей? — попробовала поспорить она.
Пес презрительно дернул губой, показывая левый клык и свое отношение к маленькому голубому недоразумению, в шутку названному кем-то автомобилем. Джо обиженно фыркнула, но взяла его ключи. Фаулер довольно оскалился.
Говорить в зверином облике он не мог. Но когда это мешало людям и собакам понимать друг друга?
…Нога болела. На колене проступило красноватое пятнышко — будущий синяк.
— Ушиблась?
Голос участливый. Глаза теплые, зеленые. Улыбка, которой хотелось поддаться, раствориться в ней без остатка…
Хотелось, но Марти не верила уже ничему.
— Где я? — спросила, силясь не смотреть ни в глаза ему, ни на эту его улыбку. И имени не называла. Потому что… — Как я сюда попала?
— Ты не помнишь?
Она задумалась. Зажмурилась до радужных пятен перед глазами, до боли в висках…
— Вспомнишь. Время есть.
— Время?
Было что-то про время. Время и пространство…
Марти заставила себя открыть глаза и снова оглядеться.
Комната незнакомая. Мебель дорогая. Даже видно, насколько дорогая: дерево полированное, бархатная обивка. Силуэты громоздкие, вычурные формы… Такого давно уже не делают. Очень давно.
Светильники под потолком — не электрические. И не масляные, те чадят, а тут — ровный, чуть желтоватый свет. Магия? Она сказала бы, если бы могла чувствовать.
И окна высокие, стрельчатые. Стекла в мелких переборках. За стеклами — вечер, и казалось, он тут всегда. Вечный вечер.
В простенках — картины в золоченых рамах. Портреты в основном.
А стены… Стены скругленные. Как в…
— В башне, — прошептала Марти. — Я шла в башню.
Она пошатнулась, но тот, кто стоял рядом и не пытался поддержать. Отошел в сторону, кивнув на кресло, куда она опустилась. Рухнула буквально от слабости и безысходности.
— Башня, Тина. Ты шла в башню. Зачем?
— Мне… нужно было…
Она хотела поговорить с Джо. Рассказать… о чем-то.
Это было важно, наверное, если она вышла из гостиницы после того, как решила уже никуда не ходить. В холле встретила Беллу. Попросила передать Адаму, если тот вернется раньше, чтобы подождал…
— Значит, я в башне?
Он промолчал.
Стоял перед ней — всего в двух шагах. Руки сложил на груди. Рубашка расстегнута, рукава закатаны по локоть. На шее цепочка с армейским жетоном… Волосы растрепаны — как всегда, когда он думает о чем-то и ерошит их пальцами…
Хотелось подойти, пригладить… Коснуться его щеки, замерших в рассеянной полуулыбке губ…
Неправильное желание. Как и все происходящее.
Как комната эта и вечный вечер за окнами.
— Томми?
Она отважилась произнести его имя. Томми. Том-ми… Словно волна, прокатившаяся от нее к нему и разбившаяся о невидимую стену…
— Тебе нужно вспомнить, Тина. — Он наклонился к ней. — Нужно. Но ты думаешь не о том.
— Не о том? — Боль и обида проснулись внутри, заполнили ее всю, не оставив места другим мыслям и чувствам. — Не о том?! Ты предал меня! Ты…
Марти размахнулась, собрала всю боль и все силы, чтобы ударить его. Хлестнуть по лицу, которое миг назад хотелось покрыть поцелуями и прижать к груди.
Но он успел перехватить ее руку. Сжал запястье там, где виднелся на коже рисунок печати, и запирающие руны вспыхнули огнем.
— Запомни, леди Мартина, — прошептал он ей в лицо, пока она морщилась от боли и кусала губы. — Хорошо запомни. Я никогда и никого не предавал. Я не способен на предательство, в отличие от…
Выпустил ее руку, оттолкнул от себя. Не договорил, точно забыл, что собирался сказать.
— Вспоминай, — приказал строго.
Марти уронила лицо в ладони. Голова раскалывалась. Память ускользала…
Она помнила, как вышла из гостиницы. Как шла по улицам. Как остановилась у кофейного домика Шеймуса и поздоровалась с поправлявшим вывеску хозяином.
После дошла до башни.
Двери были закрыты. Она постояла немного, не дождалась никого и собиралась уже идти назад, когда зачем-то еще раз толкнула тяжелую створку… и та вдруг подалась…
Она прошла внутрь. На первый этаж. Самый первый.
Джо там не было, но показалось…
— Ты позвал меня, — вспомнила она. — Я слышала твой голос. Прошла внутрь, в переход. Он не работал в последние дни, но я…
Сделала несколько шагов и упала. Сюда, в эту комнату. К человеку, похожему на ее Томми, но определенно — теперь она понимала, как глупо было верить в обратное, — определенно не бывшему им.
— Кто вы? — Она взглянула в его глаза.
Зеленые… но недолго. Радужка посветлела до серого и медленно налилась желтизной, сделавшись цвета яблочного вина. Тоже ненадолго. Цвет продолжил меняться, становясь насыщеннее и гуще, пока не остановился на кофейной горечи.
Волосы удлинились. Стали пышнее. Легли на плечи мягкими волнами. Не рыжие, язык не повернулся бы так сказать, — благородная медь.
И лицо сделалось другое. Старше, умнее. Может, даже красивее, чем у Томми. Породистое такое. Нос прямой, лоб высокий, кожа бледная…
— Кто вы? — повторила Марти.
Ей был откуда-то знаком этот человек, где-то она его видела…
Точно! На портрете, висящем как раз за его спиной. Только там он одет был иначе — в багровый плащ с серебристым меховым воротником. Таких не носят сейчас, разве что актеры в театре. Но они ведь не в театре, а в башне.
— Ты так и не вспомнила, зачем пришла сюда, — мягко укорил незнакомец.
— Это важно?
— Важно, Тина.
— Не нужно звать меня так, — попросила она.
— Буду. — Он улыбнулся. — Мне нравится. Но мы отвлеклись. О чем ты собиралась поговорить с моей ведьмой?
Марти хотела спросить, почему это Джо — его ведьма, но подумала, что он, наверное, прав. Если она живет в его башне, она — его ведьма. А в том, что башня его, сомнений не было.
— Тина?
— Я не помню. — Она обхватила голову руками, сжала виски. — Не помню. Кажется… Я увидела кого-то… или что-то… Не помню…
Когда только шла сюда, уже не помнила. Брела по улицам, держа в голове одну лишь мысль: «Башня, Джо, рассказать». И не понимала — что и зачем. Должно быть, оттого и голова так гудит.
— Ты слаба, Тина. — В голосе, сейчас совсем не похожем на голос ее Томми, слышалось сочувствие вперемешку с разочарованием. — Уязвима для него.
— Для кого? — прошептала она, испугавшись.
— Ты поймешь. Потом, когда вспомнишь. Или просто поймешь, когда время придет.
— Когда? — эхом повторила Марти.
— Скоро. Скоро шторм, он ждет его, чтобы закончить игру. Но он не знает, что игроков на поле гораздо больше… Ты ведь игрок, Тина? Потому что, если ты — не игрок, ты — пешка. Ты же не хочешь стать пешкой?
Каким-то непостижимым образом ей удалось понять, о чем он говорит. Негодование, всколыхнувшееся в душе, заставило вскочить на ноги и сжать кулаки.
— Игра?! Это, по-вашему, игра? Люди гибнут!
Мужчина остался невозмутим:
— Люди всегда гибнут.
Он взмахнул руками, развел резко в стороны, словно разрывал разделявшее их с Марти пространство, и комната со старинной мебелью и портретами на стенах вдруг исчезла. И стены исчезли.
Промозглый ветер ударил в спину, взметнул ее волосы. Глаза защипало от дыма. Дыхание перехватило от тошнотворного запаха гари и жженой плоти…
Марти съежилась, замерев посреди усеянного трупами поля.
Зажмурилась, чтобы не видеть.
Она насмотрелась на такое за три года, хватит. Тогда, в Ликардии…
— Это не Ликардия, Тина. И эти люди — не солдаты. Открой глаза. Ты ведь видела смерть, тебя ею не испугать… Посмотри: тут не было войны. Эти люди ни с кем не враждовали, никому не желали зла и не ждали его. Мужчины, женщины, дети… Отчего ты не смотришь?
Марти открыла глаза, подчиняясь его голосу, но не смогла заставить себя посмотреть вниз, на обожженную землю и тех, кто лежал на ней. Только вперед — туда, где серело над темным морем предрассветное небо. На имперские флаги, развевавшиеся на мачтах отчаливших от разоренного берега кораблей.
— Тут не было войны, — повторил тот, кто привел ее сюда. — Тут была бойня. И теперь ты знаешь, кто ее устроил.
— Империя… расширялась не всегда мирными способами… — Губы, горькие от осевшего на них тлена, шевелились с трудом. — Я этого не оправдываю, но… это — уже история…
— История? Разве? Разве история империи помнит непокорные острова? Ты слышала о них? Хотя бы об одном? Об этом?
— Непокорные? — Марти покачала головой. — Нет.
— Что ты вообще знаешь об островах? Что твой муж тебе рассказывал?
«Бывший муж», — хотела поправить она, но промолчала. Снова зажмурилась, а когда открыла глаза, они вернулись уже в комнату с вечером за окнами.
— Так что ты знаешь об островах, Тина? О живых островах? О тех, что являются источником силы и процветания для своих людей?
— Почти ничего. — Марти влезла с ногами в знакомое уже кресло и зябко обхватила себя за плечи. — Томми… Томас немного рассказывал о своем острове. О Стайне. Он редко бывал на Архипелаге. Говорил, что там он чувствует себя сильнее, но… неуютно…
— Как гость, а не как хозяин, — подсказал собеседник. — Лорды Архипелага лишь на словах остались безраздельными властителями островов. Они потеряли власть над своими домами, когда вручили ключи от них своему предводителю. Лорды правят островами, но император правит лордами. В любой момент он может отобрать у них ту власть, что им еще дозволена. Лишить их связи с островом. Если разорвать ее полностью, лорд станет беспомощнее младенца… Скажи, что это история, Тина. Скажи, что такова цена мира, а единая и неделимая власть — основа вашего нынешнего общества. Скажи… Быть может, я соглашусь с тобой. Да и лорды, как мне известно, сами решили так. Они понимали, что иначе не избежать грызни и междоусобиц. Но ведь острова — это не только Архипелаг, и не каждый лорд стремился присоединить свои земли к великой империи. И не каждый остров хотел отдать свою кровь чужаку.