— Это невозможно, — безапелляционно отрубила хозяйка. Добродушия в ней хватало ненадолго. — Элиза! — подруга умоляюще потянула ее за рукав.
— Это невозможно, — упрямо повторила баронесса. — Мой дом — не казарма.
— Еlise! Was tust du? Du hast doch versprochen! Sie sind ja Okkupanten! [2] — отчаянно выкрикнула Невельская. В самом деле, если своей язвительностью баронесса намеревалась вывести оккупанта из себя, она своего добилась. — Вот у него, — указывая на Сашку, процедил Арташов, — тоже дом не был казармой. Однако ваши пришли без спросу и заняли. А, уходя, сожгли забавы ради весь горняцкий поселок, так что мать его в землянке ютится. Ишь ты, — невозможно! — голос Арташова клокотнул. — Небось, в сорок первом казалось невозможным нас здесь увидеть. Ан — сподобились! Как там у вашего бога? — он ткнул в золотистую, свиной кожи библию на ломберном столе. — Азм воздастся? Вот и воздалось! Арташов снял пропыленную полевую сумку и демонстративно шлепнул ее поверх библии, — будто тузом припечатал. Зыркнул через плечо: — Сашка, оглядись по комнатам и распредели людей!
— Айн момент! — с готовностью отозвался ординарец. Высокомерие старой дамы заметно задело и его.
— Минуту, господа! — поспешил вмешаться Горевой. — Всего лишь минуту! Присядьте же, господин капитан. Много ли вам будет стоить минута?
Он отодвинул для Арташова свободное кресло и стремительно подошел к баронессе, зашептал. С другой стороны ее теребила за рукав Невельская.
Арташов с удовольствием погрузился в мягкую, податливую кожу. Не часто доводилось ему оказываться среди барской роскоши. В простенках меж окон стояли разлапистые, в тон креслам стулья, над которыми к стенам были пришпилены раскрытые веера из японского шелка и слоновой кости. С потолка угрожающе нависала огромная хрустальная люстра, в углу за дверью опёрся на меч спесивый средневековый рыцарь. И все-таки Арташова не оставляло ощущение неухоженности. Пытаясь понять причину, он осмотрелся повнимательней. Люстра над головой оказалась совершенно запыленной. Зато подсвечники на столе и на всех подоконниках сияли надраенной бронзой. Судя по обгоревшим свечам, пользовались ими, в отличие от люстры, регулярно. Очевидно, экономили на электричестве.
Да и дорогая кожа на стульях и креслах при внимательном рассмотрении оказалась изрядно потертой, как и плюшевые портьеры. Арташов исподтишка пригляделся к хозяевам. Заметил белесый шов на юбке баронессы, бахрому на кружеве Невельской, стоптанные задники у Горевого. В этом доме поселилась тщательно скрываемая нужда.
Меж тем Горевой и Невельская продолжали что-то втолковывать хмурящейся хозяйке. Легко угадывалось, что необходимость действовать против воли угнетала ее гордыню. Наконец общими усилиями они добились от баронессы неохотного, через силу кивка.
— Вот и слава Богу, — Горевой обрадованно обернулся к Арташову. — Позвольте еще раз представить, господин капитан. Видимо, вы не расслышали. Перед вами, — он торжественно указал на баронессу, — свояченица адмирала Эссена.
Он сделал паузу, давая возможность советскому офицеру наконец сообразить, о ком идет речь, и проникнуться осознанием величия фамилии, с которой волею случая довелось столкнуться.
К сильному его разочарованию, гость сохранял прежний безучастный вид.
Растерявшийся Горевой переглянулся с баронессой. Та ответила презрительным взглядом.
— Простите, господин капитан, — недоверчиво произнес Горевой. — Вам что, в самом деле ничего не говорит фамилия адмирала Эссена? Арташов напрягся. Что-то вспоминалось в связи с Порт-Артуром, Кронштадтом. Что-то реакционное. Но припоминалось смутно. — Кажется, был командующим Балтфлотом перед революцией, — с усилием припомнил он.
— Кажется? — обескураженно переспросил Горевой. — Или в советских школах не изучается история Первой мировой войны?
— А чего ее особенно изучать? — бесцеремонно вмешался Сашка. — Империалистическая бойня за передел рынков.
Горевой поразился: — Как, как?!.. А жертвы? Подвиги беспримерные по имя Родины? На этой, как вы выражаетесь, бойне погибли миллионы русских людей. Таких же, как мы с вами.
— Конечно, погибли, когда бездарное командование. Знаем-знаем! У меня по истории твердая четверка была, — самодовольно объявил Сашка. — То брат царя — горе-стратег, командовать полез, то сам царь. Этот вовсе квелый попался. А жена-немка с Распутиным за него правили. И Эссены всякие при них. Хорошо еще, что революцию вовремя сделали. А то бы всю Россию профукали.
Услышанное произвело на присутствующих парализующее действие. Даже дружелюбная Невельская принялась озадаченно тереть виски. Баронесса же, утратив обычное высокомерие, совершенно потрясенная, на ощупь опустилась в кресло.
— Майн гот! Они нас просто вычеркнули, — выдохнула она. Но самое сильное впечатление Сашкин исторический экскурс произвел на Горевого. На побагровевшем лице затикал нерв у правого глаза. Не снизойдя до дерзкого солдатика, он, играя желваками, шагнул к капитану.
Баронесса вовремя заметила его состояние.
— Сергей Дмитриевич! — обеспокоенно окликнула она. Но Горевой, кажется, не заметил окрика. — Выходит, это мы немцам Россию сдали? — булькающим голосом просипел он. — Может, это мы каторжный мир в Бресте подписали?! Да мы до конца стояли!.. — он нервно отер выступившие на губах пузырьки. — А вот это видели?
Отворотившись от женщин, Горевой рывком вздернул рубаху, обнажив обожженный, пергаментный бок. — Я на «Святителе Николае » горел!
Внезапный порыв добродушного вроде старика смутил Арташова. Отчего-то прежде не приходило в голову, что тридцать лет назад, в ту самую породившую революцию войну, называемую в учебниках империалистической и антинародной, также сражались русские люди, и действительно гибли, и действительно совершали подвиги. И вовсе не считали, что гибнут понапрасну. А просто выполняли свой долг перед Россией, подобно тому, как его разведчики — перед новым, стоящим на этой же земле государством — Советским Союзом. Невельская меж тем проворно подошла к Горевому, приобняла, забормотала:
— Полно вам, Сергей Дмитриевич! Werfen Sie nicht die Perlen vor die Säue. Ihnen schwirren ja die Köpfe. Lisa — das mag noch hingehen. Aber vergessen Sie doch nicht, dass sie Sieger sind, und wir von ihnen abhängen [3].
Услышанное вернуло Арташову душевное равновесие.
— Непросто вам, как погляжу, — насмешливо посочувствовал он. — С победителями и впрямь приходится считаться, даже если их за свиней держишь. С удовлетворением подметил, как смущенно переглянулись оконфузившиеся аристократы: — Только если вы такие патриоты, чего ж родину оставили? Аж до Померании драпанули! Кстати, теперь-то отчего не удрали дальше на Запад? Не успели? Или дошло, наконец, что Советский Союз — это навсегда?
— Не дай Бог! — вырвалось у баронессы. Глаза Арташова сузились: — Даже так откровенно? Здорово же вы советскую власть не любите. — Элиза! — бессильно вскрикнула Невельская. Но баронесса уже не владела собой: — А за что ее любить, вашу власть? Всё лучшее, что веками накапливала нация, цвет и надежду ее, — вырезали или выдавили. И что осталось? Власть быдла! Она, не скрываясь, оглядела насупившегося Сашку. — Никогда не смирилась и не смирюсь! — отчеканила баронесса.
— Оно и видно, — Арташов хмыкнул. — Только не немецкой баронессе о России разглагольствовать. Патриоты они! Чуть беда и — к своим, под крылышко. Большевики вас не устроили. Зато с фашистами, похоже, куда легче спелись. Они-то для вас не быдло. И замок оставили, и денежек на собственный пансионат отвалили. Должно быть, из-за замка и не уехали? Жалко стало добро бросать? Лицо баронессы исказилось. Горевой бросился поддержать ее. Но она надменно отстранилась. — Словом, так, господа хорошие! — Арташов поднялся, сдернул полевую сумку. Оставив на лощеной библии пыльный след. — Насчет пособничества — это вам с другими придется объясняться. Я же реквизирую особняк для нужд армии. Он повернулся, собираясь выйти. И — едва не сбил подвернувшуюся Невельскую. Благодушное ее личико от волнения покрылось пигментными пятнами.
— Постыдитесь, молодой человек! — выкрикнула она. — Кому вы это говорите? Элиза — коренная петербуржка, из старинного прибалтийского рода. А Сергей Дмитриевич, если угодно знать, добровольно от нансеновских документов отказался, а значит, и от пособия. Впроголодь жил, а сохранил императорский паспорт в надежде вернуться на Родину. Что же касается подачек! Баронессу после тридцать третьего года едва в гестапо не забрали за то, что евреев приютили. Да и в конце войны спасло лишь то, что на свои средства содержит пансионат для девочек-сирот. На свои, понимаете?!
— Чьих сирот? Небось, фашистского офицерья? — брякнул Арташов, всё еще в запале.
— И офицеров тоже! — в тон ему подтвердила баронесса. — Сироты, они потому и сироты, что без родителей остались. Она указала на одно из окон. — Извольте сами полюбопытствовать!
Арташов неохотно кивнул Сашке. С презрительной миной тот прошел к указанному месту, отдернул штору. Всмотрелся.
— Мать честная! Товарищ капитан! — он приглашающе отодвинулся.
Арташов выглянул наружу.
Внизу, на аккуратной зеленой полянке, меж цветущими белоснежными яблонями, были густо натянуты бельевые веревки. Вдоль них, перебирая руками, передвигались в разные стороны полтора десятка худеньких девочек в одинаковых серых платьицах и белых фартучках, с чёрными повязками на глазах. Проходя мимо друг друга, они старались дотронуться одна до другой и, если удавалось, выкрикивали радостно:: «Gehascht! Gehascht!» [4]. Увлеченные игрой, они задорно перекрикивались. Подле резвящихся девочек прохаживались две женщины-смотрительницы — в строгих длинных платьях из синей ткани. — В салочки играют, — пробормотал Сашка. — Только почему-то все водящие.
В этот момент одна из девочек, заигравшись, неловко сбила повязку с лица подруги. Подоспевшая смотрительница подняла повязку с травы и, надевая, приподняла детское личико за подбородок. Арташов разглядел вскинутые к небу пустые глазницы.