– И как к этому отнеслись первые учителя? У них подобный подход не вызвал отторжения?
Миссис Нарайан покачала головой:
– Никакого отторжения не возникло по той причине, что не были затронуты или осквернены никакие их фундаментальные духовные сокровища. Их буддизм оставался уважаем. Все, от чего их попросили отказаться, так это от устаревших научных воззрений и от веры в сказки. А в обмен на это они получали огромный набор гораздо более интересных фактов и полезных теорий. И все эти увлекательнейшие вещи из вашего западного мира науки, энергетики и прогресса теперь объединялись (хотя до некоторой степени в подчиненном положении) с теориями буддизма и психологическими фактами прикладной метафизики. Не было ничего в этой программе соединения лучшего из двух миров, что затронуло бы чувства самых утонченных и наиболее горячих адептов религии.
– Меня начинают беспокоить наши собственные будущие учителя, – сказал Уилл после небольшой паузы. – Не дошли ли мы до той стадии, когда они уже сами стали необучаемыми? Смогут ли они усвоить лучшее из двух миров?
– А почему нет? Им ведь не придется отказываться ни от чего, что действительно важно для них. Те из них, кто не принадлежит к христианской церкви, смогут по-прежнему сосредоточиться на мыслях о Человеке, а христианам никто не запретит продолжать молиться Богу. Никаких перемен. Только Бога нужно будет воспринимать как нечто имманентное, а человека – как внутренне трансцендентную величину.
– И вы полагаете, что они примут подобные перемены без малейших протестов? – засмеялся Уилл. – Вы слишком оптимистичны.
– Да, я настроена оптимистически, – сказала миссис Нарайан, – по той простой причине, что, если к проблеме подойти умно и реалистично, результаты обязательно будут положительными. Мой оптимизм оправдывает пример этого острова. А теперь пойдемте и посмотрим на урок танцев.
Они пересекли укрытый тенью деревьев двор, толкнули вращающиеся на шарнирах двери, и тишина сменилась ритмичным боем барабана и посвистыванием флейт-дудочек, повторявших снова и снова короткую пентатоническую мелодию, которая показалась Уиллу смутно похожей на шотландскую.
– Музыка живая или запись? – спросил Уилл.
– Японский магнитофон, – лаконично ответила миссис Нарайан.
Она открыла еще одну дверь, за которой располагался просторный спортивный зал, где двое бородатых молодых мужчин и поразительно подвижная маленькая пожилая леди в черных сатиновых брюках обучали примерно двадцать или тридцать совсем юных мальчиков и девочек движениям какого-то приятного на вид танца.
– Что это? – удивился Уилл. – Урок или развлечение?
– И то и другое, – ответила директор школы. – А кроме того, здесь еще и прививается прикладная этика. Подобно тем упражнениям на дыхание, о которых мы говорили прежде. Только еще более эффективно, потому что требует приложения значительно большей энергии.
– Затопчем его, затопчем! – запели дети в унисон и стали топать маленькими, обутыми в сандалии ножками изо всех сил. – Затопчем его! – И после еще одной серии яростных ударов в пол они снова вернулись к прыжкам и вращениям, перешли к следующим движениям, продиктованным танцем.
– Это называется танцем «Изгнание Ракшаши», – сказала миссис Нарайан.
– Ракшаши? – спросил Уилл. – А кто это?
– Ракшаши – один из демонов. Огромный и очень противный. В нем воплощены все самые уродливые поступки и чувства. «Изгнание Ракшаши» – способ выпустить накопившийся в детях опасный пар раздражения и злости.
– Затопчем его! – Музыка снова повела детей к хоровому рефрену. – Затопчем его!
– Топчите еще! – воскликнула старушка, подавая энергичный пример. – Сильнее! Сильнее!
– Что больше содействовало развитию морали и рациональной модели поведения? – принялся размышлять вслух Уилл. – Вакхические оргии или «Республика»? Никомакейская этика или неистовые танцы?
– Древние греки, – ответила миссис Нарайан, – были слишком рациональны, чтобы мыслить в категориях «либо то, либо другое». Они всегда предпочитали «не только одно, но и другое тоже». Не только Платон и Аристотель, но и разнузданные женщины. Без таких вот помогающих сбросить напряжение танцев вся философская мораль оказалась бы бессильна, но без философской морали мы бы не знали, куда от танцев двигаться дальше. А потому позаимствовали страницу из древнегреческой книги.
– Это очень правильно! – одобрил Уилл.
Но затем вспомнил (чего никогда не забывал, несмотря на все удовольствие от увиденного, вопреки искреннему энтузиазму), что он человек, который не принимает согласия, а «да» в качестве ответа, и вдруг разразился громким смехом.
– Но ведь на протяжении длительного исторического периода все это не имеет значения, – сказал он. – Неистовые танцы не мешали грекам резать друг другу глотки. А если полковник Дипа решится на вторжение, чем вам поможет «Изгнание Ракшаши»? Примириться с судьбой, вот, возможно, и все.
– Да, возможно, это все, – заметила миссис Нарайан, – но ведь и умение достойно принять свою участь – уже огромное достижение для каждого.
– Кажется, вы воспринимаете такую перспективу на удивление спокойно.
– А какой смысл устраивать истерики? Они никак не изменят политическую ситуацию к лучшему, а вот на личностном уровне положение только ухудшится.
– Так раздавим его, затопчем! – снова в унисон выкрикнули дети, и доски пола задрожали под их подошвами. – Затопчем его!
– Не надо думать, – продолжила миссис Нарайан, – что мы обучаем детей только подобным танцам. Перенаправить энергию, накопленную как следствие недобрых чувств, безусловно, очень важно. Но в той же степени необходимо воспитывать положительные качества, найти для них и позитивных знаний экспрессивный выход. Через экспрессивное движение, экспрессивный жест. Если бы вы посетили нас вчера, то застали бы нашего приглашенного мастера танца, и я смогла бы показать вам, как он учит детей своим приемам. Но, увы, не сегодня. В следующий раз мы ждем его теперь только во вторник.
– Каким же танцам обучает он?
Миссис Нарайан попыталась описать их. Никаких прыжков, никаких резких движений ногами в воздухе. Ступни никогда не отрываются от пола. Только работа телом в сочетании с движениями коленей и бедер. А вся экспрессия выражается с помощью рук, кистей и пальцев, шеи и головы, лица, но прежде всего – глаз. Движения от плеч вверх и вниз – движения, исполненные не только внутренней красоты, но и несущие заряд мощной символики. Мысль, облеченная в ритуал и стилизованный жест. Все тело трансформируется в иероглиф, а затем – в сочетание иероглифов, в модуляции, имеющие то один смысл, то другой, как поэма или музыкальное произведение. Движения мышц воспроизводят движения в Сознании, совершается переход от многих Сущностей к полновесной и вездесущей Единой Сущности. Это как медитация в движении, – подытожила она. – Это метафизика Махаяны, но выраженная не в словах, а через символы жеста и действия.
Они вышли из зала через другую дверь и повернули налево вдоль короткого коридора.
– Что у нас с вами дальше? – спросил Уилл.
– Четвертый класс начальной ступени, – ответила миссис Нарайан. – Они проходят основы практической психологии.
Она открыла зеленую дверь.
– Так что теперь вы знаете, – услышал Уилл знакомый голос. – Никто не обязан чувствовать боли. Вы внушили себе, что булавка не причинит вам боль, – и больно не было.
Они вошли в класс, где увидели Сузилу Макфэйл, казавшуюся необычайно высокой в окружении группы маленьких смуглых созданий, – пухленьких или худышек. Она улыбнулась вошедшим, указала им на два свободных стула в углу комнаты и снова повернулась к детям.
– Никто не обязан чувствовать боли, если не хочет этого, – повторила она. – Но только никогда не забывайте: боль всегда означает какую-то проблему. Значит, что-то не так. Вы научились отключать болевые ощущения, но не делайте этого бездумно, никогда не отключайте боли, не выяснив сначала, что послужило ее источником. И если боль сильная или вам не понятна ее причина, расскажите о ней маме, учителю, любому взрослому члену вашего Клуба взаимного приятия. И только потом избавьте себя от неприятных ощущений. Отключите боль, твердо зная, что если необходимо принять какие-то меры, то они будут приняты. Понимаете? А теперь, – сказала она, ответив на все возникшие у детей вопросы, – давайте сыграем в игру на воображение. Закройте глаза и вообразите, что смотрите на ту бедную одноногую майну, которая каждый день прилетает к нам в школу, чтобы ее здесь покормили. Вы видите ее?
Конечно, они все ее видели. Одноногая майна явно была их старым другом.
– Постарайтесь увидеть ее так же отчетливо, как видели сегодня во время обеда. Но только не надо смотреть слишком пристально, не надо делать над собой усилий. Просто наблюдайте за воображаемым видением, а потом постарайтесь перевести взгляд – от клюва до хвоста, от ее ярких круглых глаз на единственную оранжевую ногу.
– Я могу даже слышать ее, – сказала одна маленькая девочка. – Она говорит «Каруна, каруна».
– А вот и неправда! – возмутился другой ребенок. – Она говорит «Внимание».
– Она говорит и то и другое, – заверила их Сузила. – И быть может, много других слов тоже. А сейчас мы вообразим себе нечто более невероятное. Представим себе, что видим двух одноногих птиц майна. Трех одноногих птиц. Четырех одноногих майн. Вы видите их всех?
Они видели.
– Четыре одноногих майны стоят по четырем углам квадрата, а пятая располагается в центре. А теперь пусть они поменяют цвет. Они стали белыми. Пять белых майн с желтыми головками, у каждой только по одной оранжевой лапке. А сейчас их головки стали голубыми. Ярко-голубыми, а оперение превратилось в розовое. Пять розовых птиц с голубыми головками. И они продолжают изменяться. Теперь они фиолетовые. Пять фиолетовых птиц с белыми головками, и у каждой одна бледно-зеленая нога. Но, боже мой, что же это происходит! Их уже не пять, а десять. Нет, двадцать, пятьдесят, сто. Их сотни и сотни. Вы можете их видеть?