Сама же разобраться в этом герцогиня не могла. Растерянная и подавленная натиском мужчины, Маргрет вообще с трудом воспринимала и ласки его, и слова, и все то, что там происходило. В частности, толком и не поняла: так все-таки состоялось ли там то самое тайное, что может быть между мужчиной и женщиной, или все же не состоялось?
Она верила своему «величайшему из лекарей», но в то же время пыталась верить и самой себе. Может, все происходило не так, не настолько «хмельно», как должно случаться в первую брачную ночь, но все-таки что-то же происходило! Несмотря на то, что страсть ее после этого натиска совершенно не угасла, что она не ощущала никакого удовлетворения, а желание познать мужчину возрождалось в ней все последующие ночи с новой, неуемной силой, заставляя бредить своим возлюбленным, стремиться к нему, его телу, его силе…
…Кустарник был рядом, а потому слуги и солдаты довольно быстро успели насобирать кучу хвороста и принести два котелка с водой, однако право разжечь костер Маргрет все же оставила за собой. Внемля советам Отставного Бомбардира и двух других слуг, она училась мастерить из тонких сухих прутьев и нарезанных ножом щепочек некое подобие шалашика; постигала премудрости трута и кресала. Однако все эти страсти по первобытному человеку не мешали ей замечать то, чего замечать ей сейчас просто не стоило. А посему она видела, что сержант пришел один, без корсиканки, и что, пошептавшись с ним, двое его солдат поспешили к дозорному холму. Со временем туда же заторопился еще один солдат.
Когда основательно «вздремнувший» лейтенант спустился со своего сеновала, любвеобильная корсиканка наконец-то появилась. Шла она неуверенно и как-то слишком уж хмельно пошатываясь. Не сообразив, что тут происходило без него и решив, что служанка слегка подвыпила, лейтенант прошелся руками по ее груди, но, ко всеобщему удовольствию, корсиканка отвесила ему такую тяжелую мужскую пощечину, что грузный лейтенант отшатнулся и сгоряча чуть было не схватился за шпагу.
– Время любви кончилось, лейтенант! – Это говорю вам я, неистовая корсиканка и дочь пирата! – Настало время раскаяний и воспоминаний. И поверьте мне на слово, что в океане сотни мужчин будут молиться на эту слегка поувядшую, но все еще любовно поющую, грудь, как на неувядающий плод райского сада.
– Еще бы, – хмыкнул кто-то из недавних пользователей этой груди, однако Бастианна простила ему эту некорректность.
Величественно пройдя мимо опешившей Маргрет, она по очереди приблизилась к каждому из слуг, включая и Клода, чопорно чмокая их кого в лоб, кого в щеку.
– Это я к тому, – объявила она, – чтобы вы вспоминали старую, щедрую и мудрую Бастианну. Ибо кто из вас ни любил меня, и кого ни любила я, ненасытная, похотливая, но совершенно безгрешная?! Что вы здесь – на этом пепелище греха, делаете, Маргрет? – обратилась к своей хозяйке, пытавшейся прутиком подзадорить несмелое пламя.
– Развожу костер, как видите, леди… – съязвила герцогиня.
Бастианна не наигранно, а совершенно искренне расхохоталась. Кто-то из мужчин, очевидно, и в самом деле дал ей отхлебнуть из своей потайной солдатской фляги.
– Костер, в котором сгорают эти презренные сучья, должны разводить сучьи дети – мужчины. Женщинам же следует разводить костер, в котором, как сучья, должны сгорать сами эти презренные сучьи дети.
– Что-то незаметно, чтобы они сгорели, – вполголоса проворчала Маргрет, давая понять, что не одобряет ее загула. – Сгорела все же, кажется, ты.
– Это только так кажется. Я впитала их дух, их плоть, их силу. И теперь никакой океан меня не страшит. Так что не то «пламя» вы раздуваете, герцогиня, не то! Кстати, – взяла она Маргрет под руку, чтобы отвести в сторонку. – Твой возлюбленный вряд ли окажется на одном судне с тобой. А матросам доверять нельзя. Как говаривал мой батюшка, – чтоб ему легко виселось на рее, – относительно женщин на всех кораблях действует закон пиратов: «Или всем, или никому!». И учти, что мужчины хвастливы. Ослабнешь перед одним, остальные нападут и растерзают. И даже твой свирепый адмирал не спасет тебя, ибо его тоже… растерзают.
– Ты о чем это, Бастианна?
– О чем, о чем?! Сама видела… о чем! С лейтенантом ты, конечно, не должна из вредности: пусть знает, как гасить костры, не разжигая их. А вот Клод… Как по мне, так это вполне приличный парень: рослый, крепкий, а главное, выносливый. Сама трижды в этом убеждалась.
– Ты?! И с ним… тоже?
– Если будешь так пялить глаза, изображая удивление, я проболтаюсь относительно того, сколько раз домогался меня твой родной батюшка.
– Сейчас же замолчи! – Не то чтобы зло, а как бы игриво попыталась прервать ее Маргрет, однако корсиканская пиратка и не думала угомониться. Что-то на нее сегодня нашло, она явно была в ударе.
– А знаешь, как я попала к вам в служанки? Я, корсиканка? Благодаря твоему дядюшке – адмиралу. Только тогда он был всего лишь лейтенантом королевского флота. Корабль, команда которого захватила нас, целый табун корсиканских девушек, был потоплен каким-то другим испанским кораблем. И спасти испанцам удалось лишь шестерых корсиканок, одной из которой была и я. Что они там вытворяли с нами, эти проклятые испашки, никакими страшносудными рассказами не передать, хотя вспомнить иногда приятно. Не понимаю тех девиц, одна из которых там же, на судне, спятила, хотя и было от чего, а две бросились за борт. Вместо того чтобы заставить броситься за борт мужчин.
– Так они, эти испашки, что, оказались страшнее пиратов? – не удержалась Маргрет.
– Почему страшнее?! – не поняла или же не пожелала понять ее Бастианна. – Симпатичнее и пылче. Но только их было около сотни, а нас всего шестеро. И потом, пираты щадили нас, поскольку надеялись выгодно продать в гаремы мавров. А испанцам щадить не было смысла. Правда, уже через неделю на этот корабль напали два корабля французов, на одном из которых оказался лейтенант де Роберваль. Да-да, ваш достопочтимый дядюшка. Я тогда сразу же обратила внимание на то, с каким почтением относилась к нему вся команда, в том числе и капитан. Как оказалось, он один среди них был из высокородных аристократов. На военных кораблях это ценится. И хотя я оказалось старше него, он сразу же приметил меня и сначала присвоил, а потом, как говорят, выкупил у всей остальной команды.
– Господи, неужели все так и было?! Мне-то и в голову не приходило связывать твое появление у нас с адмиралом де Робервалем.
– Ну, как там было на самом деле, об этом я уже тебе рассказывать не могу. Ибо рассказывать такое не могу даже я. Но любовником он был пылким, хотя и свирепым. Я боялась его больше, чем всей команды пиратского корабля, где по каждому, заметь, тосковала виселица и где каждый был просто-таки отпетым головорезом.
– И долго это продолжалось?
– У них на судне?
– Ну да.
– К сожалению, недолго.
– К сожалению?!
– Ну что ты цепляешься к словам?
– Ладно, не буду. Значит, это длилось недолго?
– Это ведь не пираты. На военных кораблях долго содержать девиц, пусть даже в виде трофея, не положено. По прибытии в порт капитан, по настоянию команды, еще несколько дней скрывал, кто у него на борту. Но в конце концов вынужден был расстаться с нами. Что случилось с остальными корсиканками – не знаю. А вот меня лейтенант де Роберваль переправил в виде рождественского подарка в Париж, своему братцу. Но не в замок. Какое-то время я жила в одной из городских квартир твоего отца. Как я понимаю, тайно. С твоей матерью он познакомил меня лишь тогда, когда на свет появился твой старший брат, царство ему небесное, и понадобилась няня. До этого герцогине Алессандре беременеть почему-то не случалось.
– И тогда герцогиня обо всем узнала?
– Ну что ты?! О нашем давнем знакомстве Николя приказал молчать. Кое о чем догадывалась – это да.
– Почему же никогда раньше ты не была со мной столь откровенной?! – поразилась Маргрет.
– Откровение требует свободы. А свобода – откровенности. У нас с тобой было всего-навсего три дня, из всей нашей жизни, когда мы могли позволить себе и свободу, и откровенность.
С минуту они молчали, как бы привыкая к своему новому состоянию – свободы и откровенности.
– Расскажи мне немного о себе – попросила Маргрет. – А то ведь, кроме того, что твой отец был пиратом, я ничего больше не знаю. У тебя что, все в роду были пиратами?
– Нет, почему же… Мой прапрадед, говорят, был довольно богатым дворянином. Но ему, видите ли, захотелось приключений. Он стал пиратом и погиб во время поножовщины. Мой прадед был уже бедным дворянином, но упорно цеплялся за отцовское ремесло и погиб на виселице. Мой дед был капитаном пиратского корабля и умер от лихорадки. Но до конца дней своих он помнил, что предки его были дворянами, и гордился этим. А вот мой отец уже даже не вспоминал о том, что предки его были дворянами, зато всегда помнил, что они были пиратами, и оч-чень этим гордился. Я же старалась не вспоминать ни о том, что предки мои и по отцовской, и по материнской линии были дворянами, такими же, как твой шевалье Рой д’Альби; ни о том, что они же, по отцовской и по материнской линии были пиратами. Да и зачем мне было помнить все это? Все равно ведь к прежнему достоинству вернуться я уже не могла. Ни к одному, ни к другому. А вот что касается того, что я – женщина, об этом я никогда не забывала. И не позволяла забывать ни одному мужчине из своего окружения.
– Но ведь когда-то ты была замужем?
– Была, конечно, – хитровато ухмыльнулась Бастианна. – Целую неделю.
– Всего лишь?!
– Почему «всего лишь»? Я ведь сказала: «Целую».
– И кем был твой муж?
– Понятно, кем – пиратом.
– И где он теперь?
– Понятно где – как всякий пират, он родился в море и в море погиб. И сын у меня тоже был, с матерью моей остался. А может, и есть, если только не погиб в одном из абордажных боев. Замуж меня взяли, когда мне еще не исполнилось даже пятнадцати. Впрочем, на Корсике это не редкость.
Теперь уже пылало два костра. На одном из них готовили себе еду солдаты, на другом – слуги во главе с Клодом.