Индеец поднялся на борт, и переговоры их продолжились. Однако Маргрет они уже не интересовали.
– Постараемся попасть на берег с первой же шлюпкой, – сказал Рой. – Тогда у нас будет больше времени побродить по острову, насладиться родниковой водой и… осмотреться.
Маргрет поняла, что он имеет в виду, но энтузиазма не высказала:
– Боюсь, что мне вообще не позволено будет сойти на берег, – с грустью молвила она.
– Такого не может быть!
– Вдруг адмирал решит, что я сбегу, чтобы дождаться судна, направляющегося в Европу? Или же останусь здесь навсегда.
– Он может решать, как ему угодно. Но я поговорю с Дювалем. А он – с командором… Уговорим переправить нас на остров еще на рассвете, пока адмирал с похмелья не пришел в себя.
– Ладно, попытайся, – потерлась норд-герцогиня щекой о плечо Роя. – И если остров нам понравится…
– Ты действительно решилась бы провести на этом острове хотя бы несколько месяцев?
– Дюваль сказал, что в Канаде климат такой же, как в Шотландии. А в Шотландии, насколько мне известно, дожди и очень суровые зимы.
Она хотела еще что-то добавить, но в это время за спиной, в переходе, послышались скрип настила и чьи-то шаги. Рой и Маргрет сразу же отстранились друг от друга, а герцогиня еще и отступила на шаг, в сторону своей каюты.
– Уж не собираетесь ли вы бежать, ангелочки мои? – узнала она по сипловатому, захлебывающемуся голосу боцмана Роша.
– Когда решусь на это, приглашу вас в сообщники, боцман, – ответила Маргрет. – Но прежде донесу на вас адмиралу.
То ли не поняв подтекста сказанного, то ли не желая оказаться в неудобном положении, боцман подобострастно хихикнул и, подавшись к борту, не стесняясь, присмотрелся к Рою, пытаясь узнать его.
– Прекрасная ночь, а, Парижанин?
– Чувствую себя, как на берегах Сены.
– «Как на берегах Сены» ты почувствуешь себя, оказавшись на вертеле, над одним из костров местных людоедов.
– Так они – людоеды?!
– Одно из блюд у них так и называется: «Парочка влюбленных французиков».
Когда он ушел, Маргрет приоткрыла дверь каюты и рассмеялась:
– Наконец-то адмирал узнает имя того, кто тайно посещал меня много ночей подряд.
– А он уже знает… что кто-то посещал?! – испуганно напрягся Рой.
– Конечно.
– И у кого-то расспрашивал обо мне?
– Еще бы.
– У старшего штурмана?
– У штурмана, возможно, тоже. А вот у меня – точно. Не далее, как вчера.
Рой опешил. Ему-то казалось, что для адмирала и прочих офицеров корабля его визиты все еще остаются величайшей из тайн Великой эскадры.
– И что… адмирал?..
– Что вы хотите услышать от меня, шевалье?
– Злился, требовал назвать мое имя?
– Зачем ему ваше имя, шевалье. Ему нужна была я, а не вы, – почему-то вдруг решила до конца быть откровенной герцогиня. – Пытался шантажировать…
– Чтобы заставить назвать мое имя? – вновь не понял Рой.
– Чтобы заставить забыть… ваше имя, шевалье. Но всегда помнить его, Жака-Франка де Роберваля.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Рой, чувствуя, что петли вешателей боцмана Роша ему не миновать.
Маргрет вновь рассмеялась. И д’Альби заметил, как раскрепощенно чувствует она себя, и как мало осталось в ней от той кроткой девушки, которую он знал там, в Париже, когда украдкой встречался с ней у швеи герцогини Алессандры. За недели морского путешествия она явно повзрослела, почувствовала себя независимой, приучилась подавлять в себе страх и поддерживать самоуверенность.
– Это так мило… что вы ничего не понимаете, мой шевалье. Очевидно, в этом и есть ваше спасение.
Тем временем переговоры командора и старшего штурмана с сыном вождя островного племени были завершены и, получив кое-какие подарки, индейцы отправились назад, к кострам своих соплеменников.
– То, что адмирал будет знать, что я… Ну, что мы с тобой… Тебя это не пугает?
– Наоборот. Я должна была поведать ему об этом с самого начала, со дня твоего появления на «Короле Франциске».
Сказав это, норд-герцогиня вошла в каюту, оставив при этом дверь открытой.
«Господи, какая удивительная ночь! – пронеслось в сознании Роя д’Альби, когда он вступал во мрак корабельной кельи, пропахшей женскими пряностями. – И какое же блаженство божье заключено в том, что ночь эта принадлежит мне, что она принадлежит нам».
– Я хочу, – словно бы продолжила его мысль Маргрет, – чтобы эта ночь была самой страстной и самой нежной из всех, нами прожитых. – Это наша… ночь, – пылко прошептала Маргрет, ощущая на своей талии сильные руки парня. – Ночь любви – это ночь, после которой не страшно ни быть побитой камнями на городской площади, ни взойти на эшафот молвы, ни быть преданной огню инквизиции. Ночь любви – это когда греховное единение тел освящается святостью единения душ, а экзальтация взбунтовавшейся плоти озаряется бунтом стреноженного условностями духа. Это наша ночь, ночь, в которую мы – еще не муж и жена, поскольку для этого мы слишком страстны и бесстыдны; но и ночь, когда мы уже не любовники, поскольку для этого мы слишком сроднены и целомудренны. Это наша ночь, – она помогала Рою срывать с себя остатки одежд, – ночь плотской вседозволенности, при которой ты можешь меня брать, как захочешь; шептать мне все что тебе вздумается, и делать со мной все что тебе взбредится, но с одним-единственным условием: судить ты меня при этом будешь только так, как судишь самого себя, и только по понятиям и представлениям высшей судьи нашей – Любви!
Высаживаться на берегу залива, вблизи которого находились два поселка индейцев, вождь племени «не советовал», опасался, как бы и эта высадка не завершилась сражением, тем более, что воины еще не остыли от предыдущего.
Сын вождя, выступающий в роли проводника, отвел эскадру к небольшому заливу, в который сбегала горная речушка и где, моряки могли поохотиться. Впрочем, множество дичи и плодов было доставлено к заливу самими индейцами. Однако, подчиняясь приказу вождя, они появлялись здесь на своих лодках без оружия. И были это уже не воины, а торговцы. Здесь же, у залива, вскоре появился целый лагерь индианок, торговавших не столько плодами, сколько бренными телесами.
…И знал бы кто-нибудь, с каким благоговением ступала она на эту землю. И сколько мужества стоило ей, чтобы не опуститься на колени и не поцеловать представший перед ней в венке из буйных трав обычный серый валун, и эту наклоняющуюся над ней пальмовую ветвь; неведомый ей и никогда ранее не виданный цветок или эту горсть рыжеватой земли с открывавшегося ей склона небольшого оврага, в сезон дождей, очевидно, превращающегося в приток островной реки.
Понадобилось полтора месяца провести в опостылой каюте корабля посреди океана и пережить несколько душеубиенных штормов, чтобы теперь ступив на этот далекий и чужой осколок тверди земной, взмолиться ему, как Земле Обетованной, а всему, что на нем произрастает и предается плену жизни, возрадоваться, как величайшей из тайн Господних.
– А ведь вам уже наверняка не верилось, что еще когда-нибудь придется ступить на землю? – весело приветствовала ее на острове Бастианна, успевшая переправиться одной из первых шлюпок, чтобы осмотреться и выбрать наиболее приемлемое место для отдыха своей воспитанницы – герцогини. – Небось, теперь она кажется роднее, чем материнская колыбель.
– Просто раньше я не догадывалась, что для того, чтобы познать святость земли, нужно хотя бы на месяц оказаться на острове, заброшенном посреди океана.
– Одевшись в брючный костюм наездницы и прикрыв лицо и волосы широкополой шляпой, очень напоминающей шляпу королевских гвардейцев, Маргрет теперь мало отличалась от сошедших на берег офицеров Вермского полка. Да похоже, что она и сама чувствовала себя одним из них.
Адмирал де Роберваль разрешил герцогине пробыть на острове всего несколько часов. При этом приставил к ней двух матросов из эшафотной команды боцмана Роша, которых считал самыми надежными. Формально они придавались герцогине для ее же охраны. Но они же были и ее конвоирами. Бастианна, которая держалась рядом с герцогиней, но которой конвой-охрана не полагались, издевалась над этими «эшафотниками», как могла, однако они лишь мрачно огрызались и оставить их наедине, в покое, не решались. Впрочем, все сошедшие на берег старались не заходить дальше долины, которую рассекала теплая, кишащая рыбой речка. И единственное, чем Маргрет и Бастианна могли побаловать себя, так это купанием в небольшом теплом озерце, покоящемся между скалами и соединенным с речкой узким проливом.
«Эшафотники» и пришедший им на помощь Дюваль, сделали доброе дело, преградив на какой-нибудь час путь к озерцу всем остальным морякам и тем самым дав возможность женщинам помыться и вдоволь поплескаться в неглубоком и очень теплом пресном озерце. Облегчало их положение и то, что многим матросам было не до прогулок, поскольку почти все они были заняты тем, что наполняли сотни опустевших бочек пресной речной водой, погружали их на плоты и баркасы и перевозили на максимально приближенные к берегу суда. И лишь десятка два солдат и матросов изнывали от жары, расположившись по гребню небольшой подковообразной возвышенности, чтобы пресечь всякую попытку туземцев напасть на внезапно прибывших к ним бледнолицых. Остальные солдаты, во главе со шкиперами и коками судов, были заняты тем, что скупали у местного населения всевозможные продукты, дабы пополнить ими предельно оскудевшие корабельные запасы.
Благодаря Дювалю, Бастианна очень быстро выяснила, что шевалье Рой оказался в числе моряков, охраняющих окупированную французским флотом островную долину, и попыталась уговорить одного из «эшафотников», Ларкеса, разыскать ее знакомого, не торопясь называть его имя. А когда тот отказался, сославшись на жесткий приказ адмирала глаз не спускать с герцогини, пошла на хитрость: убедила, что они могут пойти вдвоем, прозрачно намекнув при этом, что путешествие может выдаться романтичным, а его дружок «эшафотник» не проболтается и с охраной герцогини справится сам.