«Сотворив пядь земли, Господь обязательно позаботится о том, чтобы человек мог на ней пропитаться», – мудро молвила Бастианна, и теперь Маргрет оставалось лишь пожалеть, что ее нет где-то поблизости.
Зато горделивая гусиная пара оказалась рядом. Поддавшись азарту охотника, Маргрет даже подняла арбалет, приготовившись пустить стрелу, но в последнее мгновение сдержалась. Убив птицу в озере, она все равно не сумела бы достать ее. Для этого нужно было бы раздеваться и пускаться вплавь, а плавать она не умела, сия наука ей еще только предстояла. Что же касается гусей, то они казались совершенно не пуганными и, на удивление, беспечными. Появление человека даже не заставило их отплыть подальше от берега, не говоря уже о том, чтобы подняться в воздух. Тем не менее гусыня, белокрылая гордая мадам, как-то очень настороженно наблюдала за норд-герцогиней, поводя шеей и все время старалась прикрыть собой более крупного, сильного, но беспечного самца.
«А ведь это не просто пара гусей, это семейная пара, – сказала себе Маргарет. – Никогда не убивай одного из них, когда видишь перед собой пару. …Но, очевидно, каждая из этих птиц имеет свою пару. Как и все живое на Земле. Как же быть с охотой, с пропитанием?», – терзалась она сомнениями, даря гусыне и ее самцу жизнь и все дальше забираясь в глубь равнины, чтобы выяснить, где же это озеро, которое она решила называть «Гусиным», заканчивается.
На сей раз, никаких видимых родников она не обнаружила, очевидно, они пульсировали где-то в глубине озера, которое казалось бездонно глубоким и холодным. Завершалось же оно небольшим заливом, берег которого рассекала уже знакомая ей козья тропа.
«Вот здесь, да еще там, у водопада, мы и должны будем подстерегать это стадо, – подумалось Маргрет. – Это, конечно, выглядит нечестно, поскольку стаду деваться некуда: так или иначе оно должно прийти к водопою. Но ведь так поступает не только человек, но и всякий хищник». У них, в замке, висела картина какого-то фламандского художника, на которой леопард охотился у водопада на косуль. Притаившись за выступом скалы, он терпеливо поджидал, когда жертвы подойдут поближе и увлекутся водопоем. При этом видно было, что многоопытный вожак стада остановился чуть поодаль от небольшого родникового озерца и принюхивается, пытаясь проверить оправданность своих предчувствий.
Начинать охоту на гусей по ту сторону озерца она тоже не собиралась. Достаточно было того, что теперь она знала о существовании Гусиного.
Чтобы не заблудиться, Маргрет вернулась на плато, с которого начала спуск к озеру, и сразу же услышала голос Роя. Герцогиня не могла видеть шевалье, но он стоял где-то неподалеку, за рощицей, окаймлявшей островерхую, словно шлем рыцаря, скалу, которую отныне стоит называть «Рыцарем», и встревоженно звал ее.
Как бы подразнивая его, Маргрет еще с минуту молча обходила Рыцаря и, лишь ступив на горное плато, соизволила откликнуться:
– Рой, я здесь!
– Почему ты так далеко отходишь? Я ведь просил тебя… Мы уже заждались. Завтрак, наверняка, остыл, а я голоден, как пес…
– Потому и злишься, – предстала перед ним улыбающаяся Маргрет. – Как и все мужчины, когда они безумно голодны. – Сама она совершенно забыла о голоде, готовящемся кушанье и всякой предосторожности.
– Можно подумать, что когда-нибудь ты сумела утолить голод хотя бы одного мужчины, – незло огрызнулся Рой.
– Зато теперь я знаю, что это и в самом деле наш и только наш остров, – торжествующе произнесла Маргрет. – И никого, кроме нас, на нем нет: ни одного человека, ни одного хищного зверя. Он безраздельно наш, и я провозглашаю его владением норд-герцогини Маргрет де Роберваль.
– Вы забыли, что на острове присутствует некий шевалье, госпожа норд-герцогиня.
– Странно, совершенно упустила из виду, – горделиво вскинула голову Маргрет. – Придется остров поделить. Все, что лежит вон за тем небольшим хребтом… впрочем, этого для вас слишком много… Видите, вон тот полуостров, а еще точнее, вон тот скалистый мыс? Милостиво передаю его в ваше владение, господин шевалье, мой мужественный крестоносец.
– Да уж, вы беспредельно «щедры».
Целуя, он прогнул ее так, что Маргрет уже не в состоянии была удерживаться на ногах и повисла на его руке. Она даже не поняла, как произошло, что в следующее мгновение они оказались на траве.
– Не делай этого, – довольно резко предупредила девушка, задыхаясь в его объятиях. Однако страсть уже захватила ее крестоносца и теперь передавалась ей. – Никогда не делай этого днем, умоляю тебя! Для этого существует ночь, понимаешь, для этого существует ночь, ночь!.. – твердила Маргрет, стараясь перехватить его руку, но силы как-то слишком уж предательски покидали ее, и она чувствовала, как оголенные бедра обжигает прохладная влажноватая трава. На мгновение, оставив ее, Рой мигом сорвал с себя кожаный жилет, подстелил под Маргрет и теперь уже набросился на нее с какой-то совершенно немыслимой яростью, словно только для того и подстерегал здесь, чтобы повалить, впиться губами в шею, сжать в объятиях, проникнуть в то самое сокровенное, во что никто из мужчин проникать не должен был. Никто, кроме мужчины, в объятиях которого она сейчас изнемогала.
Они предавались этому долго, на удивление долго, и Маргрет ощущала, как тело ее то постепенно наливается силой, азартом и страстью, то вдруг обессиленно размякает; и на минутку-другую она впадала в такое опустошенно-обессиленное состояние, что даже хотелось отторгнуть от себя мужчину, но Рой вновь и вновь припадал к ней. И Маргрет ощущала, какое у него сильное, мускулистое тело, и снова поддавалась и предавалась ему, как предаются всякому сладострастному греху.
И когда все это как-то совершенно неожиданно закончилось, когда в момент очередного «обессиливания» Рой уже не сумел вновь зажечь ее, Маргрет поняла, что она… стала женщиной. Только сейчас она по-настоящему почувствовала себя истинной женщиной: страстной, алчной, требующей не только внимания к себе со стороны мужчины, но и ласк, объятий, плотской страсти. И, поднявшись с этого брачного лугового ложа, Маргрет сказала себе, что теперь уже вряд ли станет препятствовать Рою, и что, возможно, у них это будет происходить каждый день, и не только ночью. Ибо это часть жизни, это и есть то прекрасное, что не смогли отторгнуть ни высылка из Парижа, ни отдаление от Франции, ни даже, к счастью, ссылка на этот дикий берег.
Страсть, вроде бы, улеглась, однако нежность продолжала теребить ее душу, и в последний раз она припала к Рою уже у трех сосен, вновь почувствовав при этом, что готова опуститься даже на эту каменистую, вовсе не приспособленную к ласкам твердь. А еще ей показалось, что, нащупывая ее бедро, Рой готов взять ее прямо так, стоя, прислонив к стволу сосны. И, наверное, овладел бы ею еще раз, если бы не Бастианна.
– Что-то вы загуляли, голуби мои зацелованные! – почти по-мужски пробасила она, возникая на гребне плато именно в тот момент, когда Маргрет и Рою меньше всего хотелось видеть ее. – Если вы думаете, что я не стану предаваться обжорству без вас, то ошибаетесь. Я голодна, как сто рабов на корсиканских плантациях.
– Идем, Бастианна, идем, – по-дружески обняла ее Маргрет, что не помешало многоопытной корсиканке подозрительно втянуть ноздрями воздух и еще более подозрительно взглянуть в лицо воспитаннице.
Вместе с обычным телесным потом до обоняния ее дошел и запах возбужденной женской плоти, который ни с каким другим она, во столь многих сексуальных передрязгах побывавшая, не перепутала бы…
– Впрочем, – молвила Неистовая Корсиканка, – я пробовала: вода в озерце уже прогрелась. После полудня можем устроить себе прекрасную ванну.
– Это будут настоящие римские термы, – мечтательно предположила Маргрет.
– Куда мужчины, вы уж простите нас, шевалье, допущены не будут.
– Они не будут допущены туда, шевалье! – воинственно подтвердила Маргрет и хотела еще что-то добавить, но вдруг замерла, затем, не отрывая взгляда от горизонта, подалась к краю плато.
– Что там?! – настороженно спросила, не отличавшаяся зоркостью Бастианна.
Маргрет жестом руки остановила ее и, сложив ладони у глаз, чтобы не мешало сияние солнца, еще внимательней всмотрелась в далекий горизонт.
– Очевидно, почудилось, – нервно покачала она головой. – Там, на горизонте какая-то тучка, а почудилось, что…
Остановившийся рядом с ней Рой слегка похлопал ее по плечу и, не выпуская из объятий, повел к спуску, на склоне которого виднелась парусиновая крыша «форта».
– Чем меньше мы будем говорить об этом, тем реже нам будет чудиться, – как можно тверже объяснил он. – И, вообще, вы правы: нужно приниматься за жилье. Пока стоят теплые дни, нужно возводить хижину.
Особым изыском приготовленное Бастианной блюдо не отличалось. Зато каждому досталось понемногу мяса, сваренного в бульоне, в который корсиканка накрошила сухарей. И будь этой похлебки чуть побольше…
– Ты слишком экономна, Бастианна, – упрекнула ее Маргрет, заглянув в котелок. Там еще оставалось немного бульона, но всего лишь по несколько ложек каждому, на добавку. И норд-герцогиня понимала, что этого мало, очень мало. Особенно для Роя.
– Пока что вы не принесли ни одной дичи, ни одного куска мяса, – едко напомнила корсиканка. – Мне, правда, удалось собрать несколько яиц, но, очевидно, это из последних. Даже самые поздние птицы кладку заканчивают, теперь яишницей придется лакомиться лишь следующей весной.
– Но у нас еще есть мясо…
– Его очень мало, герцогиня. И что-то я не вижу, чтобы хоть одной стрелой в вашем колчане стало меньше. Кстати, здесь есть много рыбы, есть мидии… Возможно, водятся черепахи… Все это – еда, которую нам еще предстоит научиться добывать и готовить. А пока что я хочу, чтобы мы, по крайней мере, не голодали. Пусть впроголодь, но только не голодали.
Маргрет и Рой выразительно переглянулись. Добытчиками пищи были они, а вину следовало признавать.
От своих порций добавки Маргрет и Бастианна отказались, так что весь остаток бульона гувернантка вылила в большую матросскую кружку Роя. Тот виновато взглянул на нее, затем на Маргрет, однако отказаться не решился. Ел он, тоже виновато опустив глаза. А полуголодные женщины старались не смотреть на то, с какой жадностью он поглощает их пищу.