— Ты ко мне со своими перлами не приставай, понял баклан. Я сам крутой.
— А кто ты, собственно, такой? — удивился лесник Наянго.
— Я-то, собственно, Деограция. Знаешь такого?
— Нет, не знаю.
— Ты, откудова, сам ваще?
— Из Нигерии.
— Тогда понятно. Далеко живешь, а то бы знал. От меня вся Уганда тащится, понял?
— Нет.
— Ты че! Я самый крутой репмэн в Уганде! Я Боба Марлиха на бамбуке играю!
Тут наступила тишина, которую смело можно было назвать гробовой. Даже часы на стене перестали тикать. Их стрелки напоминали брови, которые от удивления взлетели на самую вершину лба и там склеились. Все вокруг задумалось, пытаясь понять, что общего может быть между рэпом и охраной природы, и как можно играть Боба Марлиха на бамбуке.
— А сюда ты как попал? — наконец спросил Наянго.
— Меня сюда национальный парк, где я егерем работаю, на повышение квалификации прислал. Апгрейд, понял?
— Понял.
— А-то смотри, если не понял, я объясню.
Деограция надел наушники, встал из-за стола и направился к выходу. Тут стали видны кроссовки Део. Подошва на них была такой невероятной толщины, что, вероятно, позволяла безопасно спрыгнуть с пятого этажа. С такими кроссовками и вправду можно было объяснить все, что угодно.
— Ну и егерь! — сказал Наянго, — пальцы веером. Как-как его зовут?
— Деограция, — ответил я.
— Грация? — удивился Томи. — Какая там грация! Дубина он баобабовая!
И вправду, «грация» от имени новичка быстро отвалилась и он стал для нас просто Део. И парень он, между прочим, оказался неплохой. Верно говорят, нельзя о человеке судить по одежке. То есть по прикиду.
В гостиной центра стоял магнитофон. Как ни зайдешь туда, там Део сидит на диване, Боба Марлиха слушает.
— Стенд ап, гед ап! — ревет из магнитофона. — Стенд ап фо е райт.
А Део и не думает вставать, как Марлих предлагает, дальше сидит.
Спрашиваешь Део:
— Чего делаешь?
— Тусуюсь.
— А учиться не хочешь?
— Ломает.
Учиться его ломает.
А еще в гостиной телевизор стоял.
Его Део тоже поглядеть любил, особенно когда магнитофон надоедал.
Глядел он его так: посмотрит новости, потом — чик! на гонки «формулы один» переключит. И опять — чик! — передача о животных, о том, какие громадные на Мадагаскаре хамелеоны встречаются.
А Део потом в столовой всем рассказывает.
— В Африке такие хамелеоны бывают, ваще! А я-то и не знал!
Вернусь домой, расскажу пацанам, а то не в курсе.
Вот тут всем и становилось ясно, что не зря все-таки Део на курсы приехал. Здесь он много нового о животном мире узнает.
Потом он еще передачу про змей увидел и, потрясенный изложенными фактами, решил посвятить себя изучению рептилий.
А в столовой Део почти всегда сидел в наушниках. Это очень Олуэн не нравилось. Поскольку она считала, что общение во время еды спаивает коллектив учащихся. Делает их друзьями и товарищами на всю жизнь. А наушники Део мешали разговаривать с ним и припаивать его к нам.
Олуэн не признавала поговорки «когда я ем, я глух и нем», она другую любила: «когда я кушаю, я говорю и слушаю».
Олуэн очень боялась, что Део может быть потерян для общества, и делала все, чтобы этого не допустить.
— Вот вы едите, — говорила она нам, — как лучше природу сохранить, обсуждаете, а ваш товарищ в стороне от этого дела остается. Вы бы объяснили ему, что так он ничего не достигнет. Настоящим ученым не сделается.
Тут Део снял наушники и сказал.
— А я все секу, потому что у меня левый наушник не пашет. Только правый работает. У меня в одном ухле Марлих, а во втором ухле — базар кентов.
— Кто в ухле?
— Кенты базарят, по-простому — корифаны.
Но Олуэн языка Део не могла понять, потому что была из другого поколения.
Хотя на его счет она все-таки успокоилась, поскольку уяснила, что, хоть уши Део и закрыты наушниками, одно из них всегда для товарищей открыто. Для корифанов по-простому.
Если Олуэн вдруг обнаруживала, что беседа в столовой угасла, она тотчас принималась ее разжигать. Она прекрасно разбиралась в людях и видела, что с Део, например, беседы не разожжешь. Потому что ему «все по барабану». Зато Кумар — человек мягкотелый, нервный. Его заденешь, он сразу спорить начнет. Там, глядишь, и другие в разговор втянутся.
И натянув, так сказать, тетиву своего лука, Олуэн посылала стрелу, которая сразу попадала в самое сердце Кумара.
— Что-то Кумар ест много, а никак не поправляется, — говорила Олуэн. — Может, в нем живет кишечный паразит?
Хотя Кумар был почти черным, от таких слов он сразу делался белым.
— У кого паразит? У меня?
— Ну да, бычий цепень, наверное. Он вместо тебя все белки и жиры потребляет. С каждым днем все толще становится и толще. А ты — наоборот.
— У меня конституция такая!
— Да ладно тебе, — говорит мудрый Томи, — я тебе лекарство-пиперазин дам, от него все глисты выходят.
— Нет у меня, глистов! — кричит Кумар. — У меня строение такое! Тонкокостное.
— А никто и не спорит, — отвечает Томи. — Ты просто так съешь лекарство, для профилактики.
А Олуэн радуется, что беседа вновь закипела, забурлила, зажженная ее стрелой.
— Нет у него паразитов, — говорит Наянго. — Он же вегетарианец. А в тех, кто растениями питается, глисты не живут. Они в них от голода дохнут.
— Вуз аве, — говорит Томи, — был в моей практике случай… — и рассказывает историю, которую за едой могут слушать не все, а только узкие специалисты. Поэтому обойдемся без нее. Вдруг, читатель как раз за столом сидит, борщ кушает.
Понимая, что этот рассказ займет студентов надолго, Олуэн зевала и отправлялась на кухню. Хоть она уже и не ела, а про выведение глистов слушать не хотела.
Вообще же Олуэн была несурова и обходительна. И картошку фри готовила вкусную. С корочкой.
Теперь ежедневно во время еды я наблюдал перед собой два черных лица и одно чуть подальше, за соседним столом.
И меня, надо сказать, поразила разница, имевшаяся в этих, с виду схожих головах. Несмотря на объединяющую их темнокожесть, были они сильно неодинаковы. Да и темнота у каждой головы была разной силы. В конце концов, я понял, что между ними вообще нет ничего общего.
Голова Наянго была почти идеально круглой. Больше я такой ни у кого не видел. Белки его глаз вовсе не были белыми, они имели цвет гречишного меда, который словно непрестанно источали. Нос у Наянго был обычным, и челюсть была — как челюсть. Кудри покрывали голову Наянго так аккуратно, что казалось, он просто всегда носит шапочку, связанную из черной шерсти.
А вот волосы Део образовывали что-то вроде лохматой шапки-малахая. Однако вытянутый профиль Део больше подходил египетскому фараону Эхнатону. Нижняя его челюсть выдвигалась вперед с очевидной претензией. Но и она не могла сравниться с челюстью Томи.
Архитектура головы Томи была мощнее, чем здание МИД в Москве. Такую постройку греки бы, несомненно, назвали «дорической».
В смысле достижений головного строительства, Томи оставил Део с Наянго далеко позади. Тяжелые виски выступали из головы Томи, как рыцарские щиты. Лоб стоял над глазами, как забрало, которое в любую минуту могло опуститься и защитить органы зрения. Небольшой нос напоминал по форме африканский сосуд из тыквы — калебас.
Но самым важным элементом этой головы, без сомнения, были скулы. Их можно было сравнить с основанием здания. А мощью своих мышц они могли бы поспорить с прессом высокого давления. Они, как уже говорилось, легко перекусили бы рельсы, если бы это вдруг понадобилось. Но стоило взглянуть в глаза Томи, и сразу становилось ясно, что попусту разрушать железнодорожное полотно их хозяин не станет. Доброты, которая истекали из его глаз, хватало не только на шестьсот приютских бонобо, но и на тех, которые живут на воле. От Томи всегда пахло розами, хотя откуда в Африке розы, не знаю. Волосы Томи напоминали шапочку доктора-хирурга, которая со временем вполне могла бы стать профессорской.
Зато питались все студенты из Африки одинаково.
Бананы, которые давали на ланч, они сразу никогда не ели, а сохраняли на вечер, и закусывали ими цветную капусту или макароны, которые подавали на ужин. Также они могли посыпать цветную капусту сахаром, а потом туда же добавить перцу — если еда, к примеру, была недоперченой. Подобным образом питались и индийцы. Только перца в еду они клали меньше.
Я как-то спросил Наянго:
— Почему ты ешь одновременно сладкое и острое?
— Во-первых, — ответил он, — потому что это вкусно.
— Понятно, — говорю, — а во-вторых?
— А во-вторых, от этого микробы и глисты умирают.
Вот как. Это, оказывается, профилактическая мера, необходимая при проживании в тропиках.
Зато Наянго никак не мог понять, как можно молоко пить. От одного глотка молока у него сразу случалось расстройство. Да ведь ему, жителю жарких тропиков, и не нужен был этот продукт, богатый жирами.
— А вот русским, — сказал я Наянго, — он необходим.
И, надо сказать, конкурентов в потреблении джерсийского молока у меня почти не было. В Центр ежедневно привозили девять полулитровых пачек свежего молока. Как минимум, семь выпивал я. И желудок у меня, между прочим, работал преотлично!
11
Ну вот мы и добрались до Родриго. Он приехал через день после Део. По национальности Родриго был жаркий бразилец.
Едва глянув на нашего нового товарища, который, как водится, прибыл во время еды, все мы пришли к одному и тому же выводу.
— Пижон.
Хотя у Део этот образ был оформлен иным словом:
— Мажор.
Родриго вошел в дверь, улыбаясь, как артист, который рекламирует зубную пасту. Я даже ждал, что сейчас он начнет убеждать нас использовать для ухода за зубами какой-нибудь там «Жемчуг плюс». Но он ничего такого делать не стал, просто стоял и улыбался, раскидывая зубами по всей комнате солнечные зайчики.
Волосы, густо покрытые брильянтином, придавали ему вид человека, только что вышедшего из-под душа. Пиджак Родриго уж наверняка «от кого-нибудь» да был. Новый студент напоминал артиста Алена Делона на взлете своей карьеры. Я, помню, сразу подумал, что у Родриго мозги прикидом загорожены.