А создавал он его, кстати, вот как.
В восьмидесятых годах Даррелл организовал при Джерсийском зоопарке что-то вроде курсов повышения квалификации для смотрителей за животными и лесников.
Первым на эти курсы попал егерь с острова Маврикий, который на родине охранял невероятно редких розовых голубей.
Он постигал тонкости содержания исчезающих видов в течение года и оказался по завершении стажировки единственным мире человеком, получившим систематическое образование в этой уникальной области.
Когда я приехал на Джерси, студентов прошедших курсы, было уже больше пятисот. А сегодня это число перевалило за тысячу.
Теперь, я могу приехать почти в любую страну, отыскать там выпускника МЦОСРВа и сказать:
— Ты на Джерси учился? Так и я тоже!
Что же может быть лучше?
13
Первые лекции, как и положено, были посвящены основам науки, которую мы постигали. Фа и Крис рассказывали о том, какие материалы нужно использовать в клетках, чтобы животные случайно не поранились, не откусили что-нибудь лишнего или не отравились, если все-таки что-нибудь откусят.
При этом клетка должна быть такой, чтобы на нее было не противно смотреть.
Нам объясняли, какой величины должен быть выгул, чтобы посетители хорошо видели зверя, но при этом не пугали его своим присутствием.
Узнали мы, каких зверей нужно держать в коллекции, а каких не нужно. Есть, оказывается, и такие.
Кое-кто подсчитал, что прокормить слона в Индии в сто раз дешевле, чем в Англии. Во-первых, еда подходящая для слона в Индии дешевле, а во-вторых, там зимы нет, поэтому не нужно на обогрев животного расходовать газ и электричество.
Лучше вместо слона завести гималайских медведей, они едят то же, что человек, и обогревать их не надо.
А слонов, их и так в зоопарках много.
Молодой педагог Крис Кларк преподавал нам те предметы, которые полегче: выкармливание звериных младенцев, питание животных в неволе, правила перевозки зверей в воздушном и морском транспорте.
Самые трудные лекции читал Фа.
Двигая обнаженными по локоть руками, как иллюзионист Акопян, он вертел сложные научные термины то так, то эдак. Наконец они превращались в простые слова, какими, например, говорят на кухне.
Он так блестяще владел искусством «разжевывания», что смог объяснить работу хромосом буквально на своих пальцах.
О великий Фа!
Сила его слов была так велика, что им удавалось проникать в спящий мозг Део в виде снов, которые образно объясняли принципы содержания животных.
Просыпаясь в конце лекции, Део с ужасом обнаруживал, что не только помнит выступление Фа дословно, но и понимает его.
А темы-то были нелегкие.
Оказалось, что для успешного проведения полевых исследований биологу нужно не только знать целый набор формул, но и разбираться в геометрии. Согласно преподанной нам методике, прежде чем начать исследование, биолог должен нарисовать на плане местности некую фигуру, скажем, треугольник. Затем ему предписывается идти по этой самой местности, следуя нарисованным катетам и гипотенузе. Но сделать это не всегда легко. Хотя на бумаге линии выглядят ровно, на местности они могут проходить по оврагам, лесам или даже болотам. Часто биологу приходится сворачивать в сторону. И тогда у треугольника появляются новые углы, и он превращается в пяти, шести или даже семиугольник. В худшем случае он может стать и замкнутым кругом, из которого просто так не выйдешь.
Мы узнали, что в каждом лесу живет лишь столько животных, сколько он может прокормить. А когда у этих животных появятся детеныши, то им приходится в другой лес перебираться. В еще не занятый.
Только где они сейчас себе незанятый лес найдут, неизвестно. У нас и занятых-то лесов почти не осталось. А вот вырубленных много.
Фа был человеком основательным. И хотел, чтобы мы были такими же. Поэтому, прежде чем возвести, так сказать, здание наших знаний, он проверял, а хорошее ли у него основание? Фа подробно изучал мировоззрение каждого студента, его отношение к жизни, душу, в конце концов.
И он, вероятно, нередко натыкался на непрочные основания. Тогда он перетряхивал душу студента и переворачивал его мировоззрение неожиданными утверждениями.
— Мир — это набор чисел, а ты — цифра! Андерстенд?
— Э-э-э…
— И животные — цифры, и земля. Пойми, какие числа для планеты лучшие и приведи природу в соответствие с ними!
— М-м-м…
— Мозг! Ты должен забыть о душе и сердце и превратиться в большой мозг! И в этом тебе поможет кофе!
— О-о-о!
Фа умел обратить в свою веру всех, вне зависимости от того, какой религии они принадлежали до этого.
Не удивительно, что по возвращении домой многих учащихся не узнавали не только дальние родственники, но и родные матери.
Выпускники МЦОСРВ потрясали министерства родной страны, врываясь в них с криком:
— Природа — это числа! И в нашей стране они сильно друг другу не соответствуют. Надо бы их изменить!
Министры падали в обморок, президенты получали за неправильный цифры «втык» от ООН.
За это Фа прозвали «природоохранным террористом».
Нередко бывает, что заглядывая в статьи каких-нибудь непальских или конголезских биологов, я узнаю знакомую интонацию и понимаю, что эти биологи учились у Фа. Эти статьи напоминают ультиматумы.
Да и сам я однажды, для чего-то сочинив пару статей, обнаружил в них любимые выражения профессора.
Фа подковывал нас знаниями, как кузнец подковывает лошадей подковами. Конечно, подкованный, ты скользишь по жизни гораздо меньше. Но, глядя на других, неподкованных и диких, понимаешь, что тебя, в сущности, просто приручили и объездили. И теперь тебе век ходить по наезженной дорожке.
Зато уж попадая в какой-нибудь зоопарк, ты можешь разнести его в щепки без всякого трактора.
— А что это у вас дистанция между посетителями и медведем такая маленькая? Почему у него укрытия нет? Это — укрытие? Это для крыс-разносчиков-опасных-заболеваний укрытие. Медведь туда в жизни не влезет. Вы не замечали, что у него стереотипное поведение?
Главное, чтобы люди которые будут восстанавливать то, что ты разнес, учли твои пожелания и внесли в нужные коррективы.
А-то некоторые обижаются и назло строят еще хуже, чем было до этого. Из чувства мести. Чтоб знал, как чужое критиковать.
Вслед за первыми ласточками, если так можно назвать огромных Фа и Криса, потянулся целый караван других птиц, которые, конечно, были людьми.
Все преподаватели оказались интересными, но двое из них — потрясающими.
Один, Тони Оллчерч, умудрялся совмещать два несовместимых занятия: администратора зоопарка и ветеринара.
Непонятно, как он лечил животных, если ему нужно было ежедневно участвовал в заседании директоров и наносить визиты вежливости важным людям? Очевидно, Тони Оллчерч умел находиться в двух местах одновременно.
Видимо, опасаясь выдать эту невероятную тайну, Тони никогда не смотрел в глаза тому, с кем говорил. Рассказывая об эпидемии чумы в зоопарке, он старательно рассматривал занавески, скользил взглядом между столов, умея при этом не задеть студентов. Тайна, великая тайна, пряталась за его серыми как асфальт глазами. Они могли глядеть сквозь потолок и рассматривать созвездия! Он мог глядеть за горизонт, не испытывая неудобства от присутствия стен! Он опускал взгляд в недра планеты и следил за вращением его ядра! И ни разу не посмотрел никому в глаза.
Трудно приходится в нашем мире человеку, который умеет раздваиваться.
— Говоришь с ним, — обижалась Олуэн, — а он будто и не слышит тебя. На кастрюлю все смотрит. Будто это она с ним разговаривает. Нет в этом человеке к окружающим уважения.
А еще его коллег удручало, что он зарплату в два раза больше других получает.
Лицо Тони выглядывало из пиджака, как сыч из дупла. Казалось, что вот сейчас оно провалится внутрь, но оно так все время и сидело на пороге.
Пиджак, из которого глядело это лицо, явно покупался сразу на две зарплаты. Когда на этот пиджак падал солнечный луч, материя вспыхивала синим космическим огнем. Складок на нем никогда не появлялось.
На груди Тони сиял белый треугольник рубашки, в центре которого горел невероятно бордовый галстук. На галстуке различался белый дронт — эмблема джерсийского зоопарка.
Нижнюю половину Тони всегда скрывала кафедра. Приходя, он так быстро вставал за нее и, уходя, столь стремительно покидал, что разглядеть его брюки и башмаки не удавалось.
Заняв место за кафедрой, Тони некоторое время внимательно разглядывал потолок, ожидая увидеть в нем какие-либо изменения. Когда студенты начинали думать, что это будет продолжаться бесконечно, он неожиданно произносил:
— КХМ!
Мы вздрагивали, а заснувший было Део, просыпался.
Речь Тони была истинно научной. Он то и дело говорил «не могу не заметить» и «как мне представляется». Однако из-за частого повторения этих фраз не всегда удавалось понять, что именно не может не заметить Тони.
Для людей, интересующихся сведениями о карантине в зоопарке и способах усыпления животных, его информация была бесценной. Но для студентов, знавших язык не так, чтобы очень, лекции Тони были болотом, в котором они «плавали». Родриго же и вовсе тонул. Не понимая, о чем, собственно, речь, он подобно лектору, начинал задумчиво смотреть в потолок, видимо, пытаясь найти там ответы на свои вопросы.
В какое-то утро вместо Тони за кафедру встал Джон Хартли.
Он был таким большим, что все вокруг сразу стало маленьким. Лекторий сократился до размеров школьного класса. Даррелл не зря называл Джона «Долговязым».
Он действительно походил на какой-то долгий вяз, вырастающий из кафедры. В ходе лекции его руки-ветви непрестанно двигались и гнулись будто бы под напором ветра. Иногда они отделялись от тела и летали, взмахивая пальцами, над залом. Не сходя с кафедры, Джон мог дотянуться до любого поместья на острове, а, может быть, даже до Франции.
Рукава пиджака едва прикрывали локти Джона, да и любой пиджак ему был бы, наверное, короток.