Удивительно, но от поведения несуществующих павианов зависело мое будущее.
Между тем в ответе я сильно сомневался. А минуты как ласточки пролетали.
К такому заданию на хромой козе не подъедешь. Здесь нельзя было выбрать готовый ответ. Писать нужно было из головы. У меня в голове имелось предположение, что павианы, поставленные в определенные условия, отреагируют положительно и увеличат свое поголовье. Это я и написал.
Я поглядел на часы и понял, что закончил экзамен на пятнадцать минут раньше срока.
К этому моменту в зале осталось только пятеро из нас.
Сдав работу Фа, я вышел за дверь и присоединился к окончившим экзамен, которые огромными глотками пили в вестибюле кофе.
Лица окончивших были светлыми и чистыми.
Они еще не скоро узнают, какие оценки поставят за сданные ими анкеты. Но они сделали все, что было в их силах, и изменить что-либо уже было нельзя. Эта мысль почему-то успокаивала и даже радовала.
Солнце, небо и чистый воздух, которых до этого вроде бы и вовсе не существовало, вдруг разом обрушились на меня.
— Радость-то какая! — подумал я. — Как красива наша Земля!
Тут дверь лектория открылась, и потный, взволнованный, из нее вышел Мриген. Его грудь вздрагивала от ударов сердца. Можно было подумать, что под его красным свитером сидит не до конца прирученный мангуст.
Мриген непрестанно оглядывался, словно опасался, что сданная им анкета соскользнет со стола Фа и снова накинется на него — со своими окошками и воротами.
Я видел, что Мриген хотел обсудить свои ответы. Но еще больше он желал пить.
Мриген навалился на термос и сунул ему под нос бокал. Термос, не выдержав, пустил черную горячую струю.
В это мгновенье из-за дверей лектория прилетели страшные слова:
— Финиш! Экзамен окончен!
В лектории находились еще четыре наших товарища, и нам оставалось только снять шляпы в память о погибших.
На выходящих из зала стоящие в вестибюле старались не смотреть.
Результатов пришлось ждать долго. Для проверки анкеты были отправлены в университет.
Сначала Джон заверил нас, что в университете это дело обтяпают в две недели. По истечении этого срока мы снова поинтересовались, как там анкеты? Не проверены ли?
— НЕТ!!! — рявкнул Фа, и мы в ужасе скатились со второго этажа. То ли в этом университете работали уж очень неторопливо, то ли ответы наши были очень неоднозначными.
Уже ветер смел желтые листья с острова и бросил их в помутневший от холодов пролив. Уже служители зоопарка вынесли все каштаны, попадавшие в клетки. Уже из Франции, в конце концов, приплыла сизая туча и начала обсыпать остров снегом. А мы все ждали ответа, как зрители — балета.
Время обучения уже подходило к концу, когда, вернувшись из зоопарка, я вдруг столкнулся в коридоре с толпой студентов. Не сразу я разобрал, что происходит, то ли все они разом обуваются, то ли, наоборот, раздеваются.
— Анкеты прислали, — обернулся ко мне Наянго. — Вон оценки на стене висят.
И верно, на стене висел листок с фамилиями, и напротив каждой стояла оценка. Тут было и «отлично», и «неудовлетворительно».
Лица студентов, рассматривающих листок, были разными: сердитыми, радостными, отстраненными. Но больше всего было лиц печальных.
Не будем говорить, кому эти лица принадлежали. Хотя догадаться об этом несложно.
Но, надо сказать, что эта оценка не являлась итоговой.
Наше обучение разделялось на практическую часть и теоретическую. Экзамен подводил итоги теоретического курса. Практические навыки мы должны были получить, поработав под началом служителей зоопарка. По окончании работы служители должны были написать на каждого из нас характеристику, где были бы отражены даже такие наши черты, как пунктуальность и мотивировка.
Сдал студент экзамен или не сдал, он в любом случае должен был написать курсовую.
Хотя Фа охотником не был, курсовой убивал сразу двух больших зайцев. Если студенты экзамен выдерживали, их курсовые могли вырасти в докторскую диссертацию. Остальные за время написания курсовой получали представление о том, как пишутся научные работы.
Тема курсовой избиралась студентами, правда, с учетом пожеланий Фа. Романтически настроенные студенты хотели исследовать обезьян и крупных хищников. Однако Фа таких студентов приземлял и объяснял — писать надо только о том, что может пригодиться твоей Родине. Африканцы должны изучать горилл, бразильцы — попугаев-амазонов.
А кого же изучать русскому? Надо бы медведей. Но в зоопарке есть только бразильский очковый медведь. Что же делать?
Этот вопрос обдумывался долго и не одной головой. Особенно старалась голова Фа. Решение, к которому пришли задействованные головы, казалось странным и даже диким.
Неужели Фа ошибся? Неужели его железная логика на этот раз оказалась не такой уж железной?
Нет. Сапер ошибается один раз, а Фа — никогда.
Хотя, гуляя после экзамена во дворе, мы, конечно, не задумывались ни о каких курсовых.
Я весело поднял тепло-опаловый лист и снова подбросил его в воздух.
— Лети!
16
Камни, которые, как оказалось, долго лежали на наших душах, вдруг с грохотом свалились. Освобожденные души немедленно захотели летать. У студентов неожиданно появилась способность к левитации.
Мы взлетали над поместьем и кружили вместе со стаями чаек.
Но джерсийцы, замечавшие наш полет, не удивлялись.
— Опять в МЦОСРВе экзамены сдавали, — говорили они.
— Откуда знаете? — спрашивали туристы.
— Да вон, студенты летают.
Глаза студентов, ранее заслонные «руководством» теперь широко распахнулись. Они сразу увидели под лестницей набор для бадминтона и какие-то деревянные молотки с длинными ручками.
Я взял такой молоток, взмахнул и ударил по гвоздю, выступавшему из лестницы. Но гвоздь забить не удалось. Молоток мягко лег на шляпку и на его деревянном носу появилась вмятина.
— Как же им гвозди забивать?
— А им и не надо ничего забивать, — сказала Олуэн. — Этими молотками нужно по шарам бить.
— По каким шарам?
Я оглядел коридор в поисках шаров, но ничего похожего не увидел. Да не по тем ли уж бить шарикам, которые заходят за ролики?
— По крикетным. Это молоток для игры в крикет.
— Ага, — понял я. — А куда же их надо забивать?
— В ворота. На лужайке за домом есть ворота. Вот в них.
— Спасибо, — ответил я и пошел на лужайку.
Я почему-то думал, что крикетные ворота должны быть такими же, как футбольные, или хотя бы — хоккейные. Ничего подобного на лужайке не стояло. Зато там имелось множество каких-то железных скобок воткнутых в землю.
— Какие же это ворота? Это какие-то ручки от чайников.
Я поискал на поле шары, заглянул под елки-березы, но ничего не нашел. Видимо, их все давно уже забили. Да так, что искать и не стоило.
Я плюнул на это дело и решил полетать, пока есть возможность.
На наших душах много чего накипело за месяц, и теперь под ударами морского ветра накипь отделялась с ружейным треском и падала на черные поля, с которых давно уже собрали последний урожай.
Мы сбрасывали с себя моральную тяжесть и не подозревали, что очень скоро на нас обрушится тяжесть совершенно иная — физическая.
Человеческий глаз, находясь на высоте птичьего полета, легко охватывал остров. Зрачок накрывал его вместе со всей Северной Францией.
При очень сильном напряжении можно было различить Эйфелеву башню. За ней туманно вставала какая-то красная гора. Вероятно, это был Кремль.
Летающим Родриго и Кумару было легче легкого разглядеть паб, который находился по дороге от Зоопарка к Сент-Элье. Огромную, во всю стену дома, надпись «Паб — Руки Тринити», можно было заметить даже из космоса.
Надпись эта, конечно, наводила на размышления. Ну «Тринити» — это ясно, так называется округ, где находится паб. А вот «руки» заставляли задуматься. Может, это память о руках, которые построили здание? Или намек на длинные руки, которые в случае чего достанут?
Действительно тех, кто познакомился с этими руками, они то и дело хватали за шиворот и затаскивали в паб. Отвязаться от «Рук Тринити» было не легко.
Когда Родриго и Кумар, заинтересовавшись, подлетели к «заведению», из двери немедленно вылетели две руки и утянули студентов внутрь.
На одной руке имелась повязка с надписью «Руки», а на другой повязка со словом «Тринити».
Случилось это через день после экзаменов, когда до конца учебы оставалось еще два месяца. За это время я не раз я видел, как в серых, глухих сумерках, над поместьем, словно две вороны, проносились эти руки. Они стучались костяшками в двери, заглядывали пальцами в окна:
— Нет ли тут Родриго или, например, Кумара?
Иногда успевали залететь в форточку, и тогда приходилось их ловить в одеяло и вытряхивать на улицу. Пойманные руки неприятно шевелили пальцами и складывали из них дули.
Действительно, тому, кто попал однажды в паб, трудно было не придти сюда снова. Здесь стоял биллиардный стол, такой просторный, что на нем, пожалуй, можно было сыграть и в футбол. Тут находился телевизор, который, правда, всегда показывал лишь футбол. Наконец, здесь собиралась местная команда по метанию оперенных дротиков — дартов. Известность этой команды не только шагнула за пределы паба, но даже перевалила за границы округа. Об этом свидетельствовали кубки и почетные грамоты, украшавшие стены паба.
Вот в честь каких рук был назван паб! Этими руками справедливо можно гордиться, их даже можно было назвать «золотыми»!
Я видел как эти руки, взяв дротик, долго наводили его иглу на цель. И вдруг, нащупав верную линию, со свистом кидали в воздух. И обычно эта линия приводила куда надо — в центр глаза-мишени, окрашенного в шахматный цвет. Все окружающие руки тут же разражались аплодисментами, а те, которые попали, церемонно кланялись, изгибаясь в запястьях.
Но теперь по субботам и воскресеньям меткие руки оттеснялись ладонями, принадлежавшими студентам. Правда, те ничего не кидали, разве только иногда бросали деньги в прорезь игрового автомата. Он назывался: «Проверь свои знания!» Человек, ответивший на все вопросы автомата, мог получить немалый приз.