Серое небо темнело, темнело и превратилось в черное. Белые прожилки на нем погасли. Море, небо и земля окончательно слились в огромный черный шар. И где-то в середине этого шара, не разбирая, где небо, а где земля, мы возвращались в МЦОСРВ.
Слева и справа от нас вспыхнули и замерцали созвездия напоминающие Кассиопею, Волопаса и Гончих псов — это зажглись окна окрестных усадеб.
Поворот к усадьбе отмечало зеркало, которое блестело над шоссе как серебряная луна.
Спускаясь к МЦОСРВу мы уже не видели ни луга слева, ни кленов справа. Но они и в темноте, конечно же, продолжали помахивать своими листьями, похожими на ладони.
Вдруг в пустоте возник желтый прямоугольник — дверной проем. В нем стояла совершенно черная Олуэн.
— Опаздываем? — спросила она.
7
Нет, мы вовсе не опаздывали. У нас еще оставалось время для умыванья и еще кое для чего. Просто Олуэн не хотела, чтобы мы расслаблялись.
— Поволнуются, — думала она, — и опаздывать не будут.
— Правильно думает, — размышлял я, умываясь. — А-то мы от рук отобьемся и на голову сядем.
На ужин была цветная капуста, залитая сыром. Он облеплял капустные листья и стебли как свечной воск.
Вкус еды оказался странным. Он был знаком, но понять его я никак не мог. В этом вкусе, действительно, было что-то свечное.
— Брынза что ли? — думал я, пережевывая капусту, якобы политую сыром. — Есть тут что-то на брынзу похожее.
Мриген за своим столиком громко рыгнул, но смутиться и не подумал.
— Мриген, — сказал Кумар, — Ты бы смутился что ли?
— Что такое?
— Рыгнул же! Некрасиво!
— А все остальное на Земле красиво, да? — съехидничал Мриген. — Войны и миллионы голодающих — это хорошо… А вот то, что Мриген рыгнул, это плохо! Не то ты, Кум, замечаешь. Не туда смотришь. Ты бы в тарелку свою смотрел.
Прав был Мриген. Планета гибнет, а мы думаем прилично это — рыгать или нет?
Но Кумар все же смотрел в свою тарелку. И то, что он в ней видел, отражалось на его лице как в зеркале. На нем, понятно, была написана капуста с сыром.
Но, видимо, написана она была не теми, красками, какие ожидала Олуэн.
— Как ужин? — спросила она.
Кумар, испугавшись этого, не страшного в общем-то, вопроса, тут же заглотнул гигантскую порцию капусты.
С набитым ртом он умудрялся еще и нахваливать ужин.
— Ай, ай, ай какая капуста! — говорил Кумар.
Но вечером, проходя мимо его комнаты, я слышал совсем другие слова:
— Ой, ой, ой, какая капуста!
— Съешь «Смекту», — советовал Мриген. — «Смекта» — помощь для всей семьи!
А дело в том, что Кумар был джайном и поэтому — вегетарианцем. Джайнизм, вероятно, самая мирная религия на земле. Ее последователи ужасно боятся причинить вред какому-нибудь живому существу. Даже воду джайны пьют через марлю, чтобы не заглотнуть жучка или случайную водомерку.
Желудок вегетарианца Кумара прекрасно справился с капустой, но сыр, который растением никак не является, вызвал его бурный протест. И звук этого бурного протеста был хорошо слышен окружающим.
— Что же ты не извиняешься? — издевался над Кумаром Мриген, — Бурчать желудком — это некрасиво!
Пообедав, хотя правильнее все-таки сказать «поужинав», я отправился к себе. Неспешно я разобрал свой рюкзак, разложил одежду в небольшом гардеробчике. Затем взял щетку, полотенце, мыло и отправился в санузел.
Но она была занята. Кумар никак не мог оправиться от капусты с сыром.
Тогда я спустился на первый этаж.
Перед входом в ванную висела картина, которая называлась «Старый слон идет к национальному парку Нгоронгоро». Однако на картине не было изображено ничего кроме черного треугольника и желтого круга. Треугольник и круг соединялись голубой линией.
— Треугольник — это слон, — понял я. — Круг — это национальный парк. А линия? Линия — это путь, по которому слон идет к кратеру.
Я чистил зубы и радовался тому, что путь слона был прямым, без извилин. По такому пути он быстро дойдет до национального парка и будет там жить в безопасности.
Возвращаясь из ванной, я прошел мимо комнаты «Тасманский волк», где обитали Мриген и Кумар. Дверь туда была открыта, и я увидел, что Мриген сидит за столом, склонившись над руководством по сохранению редких видов. Издалека можно было подумать, что он внимательно изучает свою «библию», но я-то видел, что Мриген спал.
Подниматься по лестнице я пытался так, чтобы не скрипнула ни одна ступенька. Но последняя ступенька, тихо-тихо, а все же скрипнула. «Острич!» — сказала она с ударением на «о».
Я открыл дверь в свою комнату и хотел было зайти, но остановился на пороге. Оглянулся на лестницу.
В этой деревянной лестнице я пытался рассмотреть, чего же я достиг в своей жизни к сегодняшнему вечеру.
Короткой оказалась эта лестница, не на ту высоту поднималась, на какую хотелось бы.
А может, я чего-то не заметил? Может, были успехи и достижения?
Я попытался разглядеть какие-нибудь успехи, какие-нибудь достижения, но тут кто-то внизу, на первом этаже, сказал:
— Гашу свет!
И деревянная лестница ухнула в черную пропасть.
Следующее утро началось странно. Точно в семь тридцать утра я вскочил с постели и стал делать зарядку, хотя сроду этим не занимался.
Зарядившись энергией, я умылся и спустился к завтраку.
Весело распахнул двери столовой и улыбнулся, собираясь произнести бодрое приветствие и зарядить своей энергией товарищей. Но, шагнув в комнату, я захлебнулся. Энергия моя, с треском ушла в землю и где-то на огромной глубине ударила в подземный тоннель Лондон-Париж.
Посреди столовой сидел Мриген облаченный в белую пижаму и ел хлеб с маслом. Пижама эта была настолько белой, что осыпающиеся на нее крошки хлеба выглядели серыми. Она казалась светящейся.
На бутерброды, которые ел Мриген, тоже стоило посмотреть.
В своих размерах они могли бы сравниться с пирогами.
При этом Мриген умудрялся заглатывать их целиком, не кусая.
Шпагоглотание в сравнении с тем, что творил Мриген, могло бы показаться халтурой.
Пальцы его так глубоко забирались в рот вслед за бутербродом, что, казалось, Мриген кладет его сразу в желудок.
Заметив меня, он притормозил у рта очередной хлеб с маслом и вежливо поздоровался. Затем провел рукой по волосам, восстанавливая свою нарушенную за ночь красоту.
Я решил показать, что вовсе не удивляюсь тому, что в общественной столовой завтракает человек в пижаме, и, кивнув, хладнокровно прошел к своему столику.
Но на самом деле я удивлялся этому ужасно. Я попытался объяснить себе, что у каждого народа свои традиции, но пижама Мригена притягивала взгляд как магнит. В конце концов страшным усилием воли я обуздал свой взгляд. А когда через три дня за мой столик сел обедать африканец, одетый в национальный нигерийский костюм и тюбетейку, я даже бровью не повел.
Я достал из холодильника буханку хлеба и, странное дело, она оказалась нарезанной на ломти. Можно было подумать, что кто-то собрался сделать себе сразу десять бутербродов, но почему-то раздумал. На хлебном пакете был изображен французский мушкетер со шпагой. Мушкетер улыбался, намекая на то, что это он мог нарезать хлеб.
А ломти-то тонюсенькие! Когда я положил ломоть на руку, то увидел просвечивающую сквозь него ладонь. Тут действительно десять бутербродов слопаешь, пока наешься.
Для начала я намазал маслом пять ломтей.
Затем налил стакан молока и начал завтракать.
Бутерброды эти уж очень сильно прогибались под весом масла. И я решил укрепить каждый дополнительным ломтем хлеба.
Вскоре я понял, почему Мриген бутерброды не откусывает.
От малейшего резкого движения они разлетались в прах. И съесть их можно было только одним способом, положив в рот целиком.
Вот и получилось, что когда вошел Кумар, он увидел уже не одного, а двух человек, заглатывающих ломти, которые можно сравнить с пирогами.
Но нервная система у него, видимо, была покрепче моей.
Он не только энергично открыл дверь, но и затем бодро поздоровался.
И это, надо сказать, меня очень удивило. Не то, конечно, что он поздоровался. Что тут такого? Я тоже, стараюсь по утрам здороваться. «Доброе утро» сказать, или хотя бы просто «Салют».
Удивило меня то, что Кумар поздоровался с Мригеном по-английски. И Мриген по-английски ему ответил.
Как же так? Земляки, а говорят между собой на чужом языке?
Позже я узнал, что хотя они и земляки, и проживают оба в Индии, принадлежат все-таки к разным народам. А всего народов в Индии больше пятисот, и языков столько же. Мриген живет на севре Индии, в Ассаме, а Кумар на юге, в городе Бомбее. А между ними тысяча километров, где еще много кто живет и на разных языках разговаривает. Вот и получается, что хоть Индия одна страна, а в ней много разных других стран.
Разобраться во всем этом нелегко даже самими индийцам. Поэтому они подходят к этому вопросу философски. Паспортов, например, в Индии ни у кого нет. Их выдают, только когда человек за границу выезжает. А внутри страны все друг другу доверяют. Зачем же человеку паспорт, если ему все доверяют? Он и так скажет, как его зовут и сколько ему лет, по памяти.
— Какие у вас бутерброды! — удивился Кумар, — Зачем такие большие?
— А вот ты чем завтракать собираешься? — спросил Мриген.
— Да тем же, но только бутерброды поменьше сделаю.
— Давай, давай, — согласился Мриген. — А мы посмотрим.
— А чего тут смотреть? — ответил Кумар и достал из холодильника хлеб.
— Чего тут смотреть? — повторил он и стал намазывать ломоть сливочным маслом.
— Даже и нечего тут смотреть совсем.
Но посмотреть все-таки было на что. Бутерброд Кумара, не выдержав масла, стал медленно проваливаться в середине.
Тогда Кумар быстро выхватил из пакета еще ломоть и подложил под бутерброд. А затем добавил еще один сверху.
И бутербродец у него вышел побольше наших.
А тут-то пришла Ханна.