Эффекта нет. Я безразлично отхлебываю кофе. Сегодня у меня свидание с кассиршей из синемаплекса, она сама пригласила меня в бар на рюмку-другую, а по моему соннику это истолковывается, как…
«Да ты понимаешь, что это означает?» – Крекер злится, но все еще не теряет надежды удивить меня. – «Ты знаешь, что эмбриональные стволовые клетки – это носители генной информации, из них может вырасти любая клетка, от нервной до мышечной? Если бы можно было создать банк твоих эмбрио-клеток, можно было бы вырастить сотню, тысячу одинаковых Джеков Брейгелей – только представь! Овцу Долли помнишь? Фаэтонитов помнишь, которые клянутся, что уже вырастили троих детей? А проблемы неизлечимых болезней? Замена утерянных конечностей? Замена клеток мозга, наконец – человек получил инсульт, а ему отмершие клетки – р-раз, и заменили!..» – Он отдувается; ему кажется, что я проникся. Сжалившись, я делаю вид, что грандиозность сказанного меня подавляет.
«Знаешь, почему их назвали стволовыми? От них, как от ствола дерева, вырастают другие клетки, которые затем уже развиваются по своим специализациям – в зубы там, волосы, руки… Гениталии опять же, которыми ты, похоже, только и думаешь!» – Он внезапно кричит мне последнюю фразу прямо в ухо, поскольку мои мысли снова начали дрейфовать в сторону вечера… Я не хочу его огорчать и время от времени поддакиваю. Сквозь пелену приятной полудремы до меня долетают отдельные фрагменты: «…Дифференциация клеток достигается… Эффект Хаймлика… Иммортальность… Доноры стволовых клеток…». Мне хорошо.
«Очнись, остолоп! Человечество в опасности!» – Я подскакиваю на стуле. Крекер довольно ржет: – «Нет, тебе в самом деле наложить на эту проблему, правда? Вот посмотришь, когда-нибудь дядя Сэм до этого доберется… Тогда нам всем – труба!..»
…Он знал о проекте существенно больше, чем кто-либо из нас: и о самом лекарстве, и о протоколе испытаний, и о дозировках, и о возможных побочных эффектах… Где ему удавалось выуживать эту информацию – оставалось загадкой. Может, у него были свои концы в «Каликсе», поскольку трудно предположить, что такие подробности были бы публично доступны. Временами он просто упивался нашей растерянностью, когда, например, сообщал что-то вроде: «В течение трех последующих дней в связи с постепенным увеличением дозы следует ожидать возможного кровотечения из носа, в особенности, у женской половины группы» – и если у кого-то действительно открывалось кровотечение, на него глядели, как на оракула.
Теоретически нас должны были дозировать в течение трех месяцев, по строго регламентированному протоколу, под постоянным контролем врачей. С моей точки зрения, во всем испытании было значительно больше таинственности и недоговорок, чем оно того заслуживало, однако так требовалось по инструкциям ФДА, с тем, чтобы результаты были непредвзятыми.
…Стояла необычно холодная ранняя весна. Дождь выполаскивал улицы; горожане костерили взбесившуюся природу и с остервенением прыгали через огромные лужи. Мы только что перешли к дозам в три десятых грамма. Крекер появился в холле, где мы иногда встречались после утреннего осмотра, и, сверкая каплей под носом, угрюмо сказал:
«Нас прикрывают.»
«В каком смысле – прикрывают?» – растерянно переспросил я.
«А в таком… Испытание сворачивается. Наши результаты существенно отличаются от данных, полученных на приматах. Неожиданно высокая токсичность… Но это – версия «Каликсы». Я не могу сказать… Я не имею права сказать… Больше. Поверь…» – Он запнулся. – «Когда-нибудь ты узнаешь… А-а-а, черт с ним…» – Повернувшись, он пошел к выходу.
Действительно, в тот же день нам объявили о досрочном окончании испытаний. Официальная версия содержала массу двусмысленных выражений, суть которых без лишних деталей сводилась к сказанному Крекером. Нас выспренно поблагодарили и устроили прощальный «миксер» – для группы и научного персонала – в конференцзале Центра, где мы хорошо надрались. Я изловчился подцепить Лауру ДиДжорно, докторшу из гистологии, брюнетку с тонкой талией и очень выразительными желто-карими глазами, с которой мы обменивались томными взглядами в течение последних недель, и уже намерился было пригласить ее к себе в номер на кофе, но в самый решающий момент в зале появился Крекер… Его вид заставил меня извиниться перед разочарованной гистологиней и силой вытащить его на улицу. Он был пьян в дым – явление, для Крекера совершенно нетривиальное. Ежесекундно оглядываясь и дыша мне в лицо перегаром, Крекер нес нечто несусветное. По нему выходило, что «Каликса» утаивает реальные результаты испытаний, но у него есть на них управа. Препарат на деле не имеет токсичных свойств, скорее… Тут он судорожно икнул и вырубился. Когда я привел его в сознание, он долго пытался вспомнить, кто я такой и что он, Крекер, здесь делает…
Я еле усадил его в такси.
Гистологиня все еще не потеряла надежды уйти с миксера вместе. Она подулась на меня несколько минут для острастки, но потом все же согласилась сбежать с вечеринки. Взамен кофе в моей берлоге она предложила встречу на нейтральном поле – в дансинге на Марко Поло, где мы совсем не танцевали, но мило проболтали остаток ночи, причем в конце, похоже, уже не я, а она жалела об упущенной возможности…
Я заявился в гостиницу под утро и уже забыл о белиберде, которую нес Крекер – настолько сильны были чары обаятельной итальянки. Собирал саквояж и думал, что Лаура наверняка не видит в нашей романтической встрече ничего перспективного для себя; да и что я мог ей предложить, помимо пропахшего рыбьим жиром Залива Пятницы?
Когда я вернулся на работу, Брюс, мой начальник, совершенно по-скотски наехал на меня и отбил всякую охоту по-хорошему вспоминать эти несколько недель в Сан-Фране…
Теперь я был совершенно уверен: в какой-то момент в тот последний вечер пьяный Крекер назвал мне число 32108.
Это был рабочий номер препарата «Каликсы», который мы испытывали.
«Тихое Прости» неспешно разрезает встречную волну. Ослепительный теннисный мячик солнца висит чуть влево от топа мачты. Тихо. Жарко.
Мы подходим к Кюрасао. Австралийцы оказались радушными хозяевами, а главное, вошли в мое положение и не стали трезвонить по рации о подобранном в озере Гатун чудаке в спасжилете с «Утренней Росы» – я наплел им о конфликте с подружкой, оставшейся на борту (ведь правда, так и есть – Эжени осталась на борту, только на «Приключении Морей»; хотя нет, она наверняка уже сошла на берег и ищет меня… Поверит ли она полиции, будет ли это для нее ударом – узнать, что ее свежеиспеченный бойфренд по невыясненным мотивам укокошил известного врача и инспектора Интерпола?), о том, что хочу ее проучить, и все такое… Они согласились высадить меня в Виллемстаде. Славные ребята – две парочки, хотя, по-моему, у них не все выяснено в отношении лояльности внутри пар. Это их дело. Я в эти игрища не вмешиваюсь, проводя ночи на палубе.
Они щедро угощают меня пивом и виски – чувствуют, что я не в своей тарелке. Это правда. Когда солнце катится за горизонт, я сажусь спиной к мачте и начинаю в очередной раз перебирать в голове все случившееся – от странного инцидента на острове Пинель до событий на «Утренней Росе». Хотя вопросов по-прежнему больше, чем ответов, интуиция лихорадит мозг, и я строю версию за версией и опровергаю сам себя – без особой уверенности в их правдивости… Хихикание, взвизгивания и постанывания, доносящиеся снизу, из кубрика, которые продолжаются почти до утра, не влияют на мое состояние. Мне видится Крекер; я извожу свой мозг, пытаясь вспомнить все, что могу, из того разговора с ним. Я ненавижу себя за то, что сплавил его, не вслушавшись в пьяный бред, который теперь – вполне может быть – помог бы мне лучше понять случившееся.
У меня уже нет сомнений в том, что цепочка событий последних дней одним концом привязана к моему участию в испытаниях. Какое отношение к этим событиям имеет Крекер – я не знаю. Пока. Но рассчитываю узнать на Кюрасао. Мне только надо раздобыть денег и основательно поработать с Интернетом. В мои планы не входит встреча с местными властями, поэтому Питер, хозяин яхты, предложил мне дождаться темноты и перебраться на берег вплавь. Они уже заходили в Виллемстад с месяц назад – австралийцев, как членов Содружества, таможенники и паспортный контроль не теребят, но лучше не рисковать. По поводу денег он, поскучнев, сказал, что может ссудить около полста, не больше, они сами уже почти на нуле…
Крыша кубрика раскалена. Я лежу на животе, упрямо прокачивая в голове факты в надежде, что вспомню что-либо новое.
…По возвращению из Сан-Франа я начал получать и-мэйлы от Крекера.
Его письма были занудными; он был явно фиксирован на затасканной идее глобального монополизма, до которой мне, признаться, было мало дела. Я готовился к поездке в Африку и длинные его письма читал просто из жалости, отделываясь короткими, в два-три предложения, вежливыми ответами. Он не производил впечатления «малого с приветом», но был где-то неподалеку от этого. Англичане говорят про таких – «He's just… Going places» – «Он просто… Где-то витает».
Самое длинное письмо, пришедшее где-то через пару недель после прикрытия испытаний (впрочем, я могу ошибаться), содержало недвусмысленные угрозы в адрес «Каликсы». Я списал это на его стрессовое состояние и написал успокоительный ответ, который сразу же после отправки расценил совершенно глупым, но было поздно. Он взорвался в ответном письме, проклиная корыстные интересы фармацевтических компаний вообще и «Каликсы» в частности. Он писал… Что же там было… Нечто заумно-вздорное, иначе бы я это запомнил…
Я вздрагиваю от прикосновения чего-то холодного и автоматически поднимаю глаза кверху.
Так и есть. Квагги. Подружка Питера – так, по крайней мере, я определил. Двое других, Стивен и Лиза, периодически выказывают свои права на нее, и она не сильно артачится… Наклонившись, Квагги прижимает холодную банку с пивом к моей спине, непринужденно улыбаясь. В этой невинной сцене кажется, нет ничего особенного – но на Квагги, кроме козырька-кепки, придерживающей волосы, больше нет ни клочка одежды. Она стоит прямо надо мной, поставив ноги по обе стороны моего тела. М-м-да-а-а…