Однажды мы паслись на открытом месте, среди необозримых саванн. Я стоял на страже. Ночь была звёздная, безлунная. В стаде было сравнительно тихо. Я отошёл несколько в сторонку, чтобы лучше прислушиваться и принюхиваться к запахам ночи. Но пахло только разнообразными травами да неопасными для нас мелкими пресмыкающимися и зверьками. И вдруг далеко-далеко, почти на горизонте, вспыхнул огонёк. Погас, потом опять вспыхнул и разгорелся.
Прошло несколько минут, и слева от огонька вспыхнул второй, потом на некотором расстоянии третий, четвёртый. Нет, это не охотники, расположившиеся на ночлег. Костры загорались на равном расстоянии друг от друга, как будто по степи проложили улицу и зажгли фонари. В это же время по другую сторону от себя я заметил такие же вспыхивающие огни костров. Мы оказались между двумя огненными линиями. Скоро в одном конце этой дороги между двух линий огня затрещат, закричат загонщики, а в другом конце нас будут ждать ямы или же загоны — в зависимости от того, какую цель ставят охотники: овладеть нами живыми или мёртвыми. В ямах мы поломаем себе ноги и будем годны только на убой, а в загонах нас ждёт жизнь рабов. Слоны боятся огней. Они вообще трусливы. Когда шум разбудит их, они бросаются в ту сторону, где нет огней и шума, — там их ждёт молчаливая западня или смерть.
Только один я из всего стада понимаю положение вещей. Но даёт ли это мне какое-нибудь преимущество? Что мне делать? Идти на огни? Там меня встретят вооружённые люди. Быть может, мне удастся прорвать блокаду. Этот риск лучше, чем верная смерть или неволя. Но тогда мне придётся расстаться со стадом и начать жизнь слона-отшельника. Рано или поздно я всё равно погибну от пули, отравленной стрелы или клыков зверя…
Мне казалось, что я всё ещё колебался, но на самом деле я уже сделал выбор, потому что, сам того не замечая, я отходил в сторону, чтобы разбуженное стадо, убегая, не увлекло меня водоворотом тел навстречу беде.
Вот уже кричат загонщики, бьют барабаны, трещат, свистят, стреляют. Я трублю глубоким трубным призывом. Слоны просыпаются и в испуге топчутся на месте, трубя изо всех сил. Стоит такой необычайный рёв, что дрожит земля. Слоны осматриваются по сторонам, видят костры, которые как будто приближаются (их переносят всё ближе и ближе), перестают реветь и бросаются в одну сторону, но там они слышат шум надвигающихся загонщиков. Стадо поворачивает и бежит в противоположную сторону… навстречу своей гибели. Правда, эта гибель ещё не так близка. Охота продолжится несколько дней. Костры будут всё больше сближаться, загонщики — подходить всё ближе к слонам и гнать их вперёд, пока, наконец, слоны не попадут в загоны или ямы.
Но я не иду со слонами. Я остаюсь один. Панический ужас, который охватил всё стадо, передаётся моим слоновьим нервам, а от них — моему человеческому мозгу. Страх затемняет сознание. Я готов бежать вслед за стадом. Я призываю на помощь всё своё мужество, всю свою волю. Так нет же! Мой человеческий мозг победит страх слона, победит эту огромную гору мяса, крови, костей, которая увлекает меня к гибели.
И я, как шофёр, повёртываю руль «грузовика» и сворачиваю прямо в реку. Плеск, каскад брызг, тишина… Вода охладила мою кипящую слоновью кровь. Рассудок победил. Теперь я крепко держу «в руках» разума свои слоновьи ноги. Они покорно топчутся по илистому дну.
Я решил проделать штуку, которую не проделывают обыкновенные слоны: отсидеться в воде, погрузившись в неё, как гиппопотам. Постараюсь дышать только кончиком высунутого хобота. Пробую проделать это. Вода неприятно заливает уши и глаза. Время от времени я поднимаю голову и слушаю. Загонщики всё ближе. Я опять погружаюсь в воду. Вот загонщики прошли мимо, не заметив меня.
С меня довольно беспрерывных волнений и страха. Пусть будет что будет, но я не пойду к людям-охотникам. Я спущусь вниз по Конго и разыщу одну из факторий, которых немало расположено между Стенли-Пулем и Бомом. Я явлюсь на факторию или ферму и постараюсь показать мирным людям, что я не дикий слон, а дрессированный, и они не прогонят и не убьют меня.
XII. НА СЛУЖБЕ У БРАКОНЬЕРОВ
Привести в исполнение этот план оказалось труднее, чем я предполагал. Я довольно скоро разыскал главное русло Конго и отправился вниз по течению. Днём я пробирался вдоль берега, ночью плыл по течению. Моё путешествие протекало благополучно. На этом участке река судоходна, и дикие звери опасаются подходить близко к берегам. За всё время моего путешествия вниз по реке — а оно длилось около месяца — я только раз слышал отдалённый рёв льва, и однажды у меня произошло довольно неприятное столкновение, в буквальном и переносном смысле этого слова, с гиппопотамом. Это было ночью. Он сидел в реке, погружённый по самые ноздри. Я не заметил его и, плывя, наскочил на неуклюжее животное, как на айсберг. Гиппопотам погрузился в воду ещё глубже и начал своей тупой мордой пренеприятно бить меня в брюхо. Я поспешил убраться в сторону. Гиппопотам, выплыл, сердито фыркнул и погнался за мной. Но я успел уплыть от него.
Доплыл я благополучно до Лукунги, где увидал большую факторию, судя по флагу, — бельгийскую. Я вышел из леса рано утром и направился к дому, кивая головой. Однако этот манёвр не помог мне. Два огромных дога с неистовым лаем начали бросаться на меня. Из дома вышел человек в белом костюме, увидал меня и быстро вбежал в дом. Несколько негров с криками пробежали по двору и также скрылись в доме. Потом… потом я услышал два ружейных выстрела. Я не стал дожидаться третьего и принуждён был повернуть к лесу и уйти.
Однажды я шёл ночью по редкому унылому лесу. Таких лесов немало в Центральной Африке. Тёмная зелень, болотистая почва под ногами, чёрные стволы деревьев. Недавно прошёл сильный дождь, а ночь была для экватора довольно прохладная, ветреная. Несмотря на толстую кожу, я, как и другие слоны, довольно чувствителен к сырости. В дождь и сырую погоду я не стою на месте, я двигаюсь, чтобы согреться.
Я шёл ровным шагом уже несколько часов, как вдруг увидел перед собой огонь костра. Место было довольно дикое. Здесь не встречалось даже деревень чернокожих. Кто мог зажечь костёр? Я пошёл быстрее. Лес кончился, началась саванна с невысокой травой. Видимо, здесь не так давно был лесной пожар, и трава ещё не успела вырасти. На расстоянии полукилометра от леса виднелся старый изодранный шатёр. Возле него горел костёр, а у костра сидели двое, по-видимому, европейцы. Один из них что-то помешивал в котелке, висящем над костром. Третий — явно туземец, полуголый красавец — стоял, как бронзовое изваяние, недалеко от костра.
Я медленно приближался к костру, не спуская глаз с людей. Когда они увидели меня, я опустился на колени так, как это делают дрессированные слоны, подставляющие спины под поклажу. Небольшой человек в пробковом шлеме вдруг схватил ружьё с явным намерением стрелять. Но туземец в тот же момент закричал на ломаном английском языке:
— Не надо! Это хороший, это домашний слон! — И побежал ко мне навстречу.
— Уйди в сторону! Иначе я сделаю дыру в твоём теле! Эй ты, как тебя зовут? — закричал белый, прицеливаясь.
— Мпепо, — ответил туземец, но не отошёл от меня, а подбежал ещё ближе, как бы желая своим телом защитить меня от выстрела.
— Видишь, бана, ручной! — говорил он, поглаживая мой хобот.
— Прочь, обезьяна! — кричал человек с ружьём. — Стреляю! Раз, два…
— Подожди, Бакала, — сказал второй белый, высокий и худой. — Мпепо трав. Бивней у нас достаточно, а доставить их хотя бы только до Матади будет нелегко и недёшево. Этот слон, видимо, ручной. Чей он и почему шляется по ночам, об этом мы не будем спрашивать. Он нам может оказаться очень полезным. Слон поднимает тонну, хотя с таким грузом он далеко не уйдёт. Ну, допустим, полтонны. Проще говоря, один слон может заменить нам тридцать-сорок носильщиков, понимаешь? И он нам ровно ничего не будет стоить. А когда придёт время и он не будет нам больше нужен, мы убьём его и прибавим его прекрасные бивни к нашей коллекции. Ясно?
Тот, которого называли Бакала, слушал нетерпеливо и несколько раз пытался стрелять. Но, когда собеседник подсчитал, во сколько обойдётся им наём носильщиков, которых может заменить слон, то согласился на эти доводы и опустил ружьё.
— Эй ты! Как тебя зовут? — обратился он к туземцу.
— М…пепо, — ответил тот. Впоследствии я убедился, что Бакала всякий раз обращался к туземцу: «Эй ты, как тебя зовут?», а тот неизменно отвечал с маленькой остановкой на букве «М», как будто он сам с трудом выговаривал своё имя: «М…пепо».
— Иди сюда. Веди слона.
Я охотно повиновался жесту Мпепо, приглашавшего меня подойти ближе к костру.
— Как же мы его назовём? А? Труэнт — самое подходящее для него название, как ты думаешь, Кокс?
Я посмотрел на Кокса. Он весь был какой-то сизый. В особенности меня поразил его нос, словно только что вынутый из лиловой краски. На сизом теле была надета сизая рубашка, расстёгнутая на груди, с рукавами, засученными выше локтя. Кокс говорил сиплым и, как мне показалось, тоже сизым голосом, шепелявя и картавя. Этот глухой голос как будто выцвел, как и его рубашка.
— Ну что ж, — согласился он. — Пускай будет Труэнт.
Около костра зашевелилось тряпьё, и из-под него послышался чей-то очень слабый, но густой бас:
— Что случилось?
— Ты ещё жив? А мы думали, что уже умер, — спокойно сказал Бакала, обращаясь к тряпью.
Тряпьё зашевелилось сильнее, и из-под него вдруг показалась большая рука. Рука сбросила тряпьё. Большой, хорошо сложённый человек поднялся и сел, подпираясь руками и покачиваясь. Его лицо было очень бледно. Рыжая борода всклокочена. Видно было, что белый человек — лицо его было бело как снег — болен. Тусклые глаза посмотрели на меня. Больной усмехнулся и сказал:
— К трём бродягам прибавился четвёртый. Белая кожа — чёрная душа. Чёрная кожа — белая душа. Один честный и тот бакуба! — больной бессильно упал навзничь.
— Бредит, — сказал Бакала.